ЕСТЕСТВЕННОЕ ПРАВО ПЕРЕСЕЛЕНЧЕСКИХ ОБЩИН: ВИДЖИЛАНТИЗМ И ПРАВЛЕНИЕ БОЛЬШИНСТВА

Виджилантизм переселенцев зародился в общинах, в которых еще не сложились формы правления. Поначалу он возник не для того, чтобы действовать в обход судов, а для того, чтобы иметь их; и не потому, что чересчур усложнился государственный механизм, но потому, что подобного механизма не существовало вообще; не для того, чтобы нейтрализовать уже функционирующие институты, но для того, чтобы заполнить вакуум. Виджилантизм этот явно отличался от правовых традиций, формальностей и профессионализма, складывавшихся в те же годы в Англии. Отличался он, хотя не столь явно, и от действовавшего на Юге суда Линча, ибо его неписаные законы являлись инструментом поддержания устоявшихся обычаев прочно сложившихся общин.

Один из наиболее широко читаемых справочников — «Справочник переселенца J Орегон и Калифорнию» Лэнсфор да Хастингса (1845) — в отрывке, уже цитировавшемся в начале настоящего тома, знакомит будущего путешественника с опытом экспедиции самого Хастингса в составе ста шестидесяти человек (в том числе восьмидесядти вооруженных мужчин), отправившихся 16 мая 1842 года по суше из Индепенденса в Орегон: «Стоило лишь нескольким дням пути отдалить нас от родных мест, где царили порядок и безопасность, как «американский характер» проявил себя во всей красе. Все были преисполнены решимости командовать, но никак не подчиняться. Вот мы и очутились в состоянии полного хаоса — без закона, без порядка и без выдержки!» «В разгар этой сумятицы, — объясняет Хастингс, — наш капитан и предложил «встать на якорь», разбить лагерь и разработать кодекс правил для дальнейшего управления нашей компанией.

Предложение получило мгновенную поддержку, ибо в роли законодателя предстояло выступить каждому». Один из путников, ранее высказывавший намерение украсть у индейцев лошадь, действительно обзавелся веревкой и собрался на «дело». Разумеется, в прериях выходка подобного рода могла дорого обойтись всем. «Законодательный орган», состоявший из всех членов экспедиции, отложил тогда разработку общего кодекса и задался вопросом, является ли этот проступок нарушением установленных им правил. Имели место выступления обвинения и защиты. Решающим аргументом в пользу обвиняемого служило то, что толки о краже лошади у индейцев не составляли ни malum in se, ни malum prohibitumК

Сам проступок не был преступлением, поскольку вообще ничего собою не представлял, ибо человек еще ничего не сделал. Он не являлся преступлением оттого, что запрещался, ибо на том младенческом этапе существования нашего общества мы не имели еще «запретительного кодекса». Оправдательный вердикт приняли почти единогласно.

Члены экспедиции продолжили обсуждение, нужен ли им кодекс. И наконец большинством голосов приняли доклад созданной ими комиссии, гласивший: «По нашему мнению, мы не испытываем необходимости в какомлибо ином кодексе, кроме того, что дан Творцом Вселенной, и который запечатлен в сердце каждого». Тем не менее, сообщает Хастингс, часть путников проявила изрядную решимость ввести хотя бы какието правовые нормы.

Коль скоро давать юридическую трактовку прописных истин сочли излишним, был принят запрет на всех собак, требующий «немедленного и обязательного истребления всей собачьей породы — молодых собак и старых, сук и кобелей, где бы они ни оказались обнаружены в пределах нашей юрисдикции». Однако после казни нескольких собак сложилась оппозиция. Некоторые хозяева пригрозили смертью каждому, кто поднимет на их собак руку, и партия ненавистников собак вооружилась, готовясь к схватке. Тогда капитан снова созвал общее собрание «для осуществления законодательного права общества», и собрание почти единогласно постановило отменить ранее принятый запрет. «Так, — вспоминает Хастингс, — закончилась наша первая и последняя попытка законодательной инициативы».

Подобные поиски законодательных форм, но уже в большем масштабе, наблюдаются в приисковых лагерях 1840х и 1850х годов. Эти лагеря складывались как общины временно оседлых переселенцев. Они обычно тоже находились на изрядном удалении от сложившихся административных центров, законодательных собраний и судов.

Рассказывая о создании правовых норм на приисках, мы опираемся на уникальные свидетельства, почерпнутые из живописных очерков двух людей, выросших на Дальнем Западе. Героем этих очерков отнюдь не выступает размахивающий револьвером буян и задира десятифутового роста. В центре внимания — сама община, настойчиво пытающаяся обрести коллективную совесть. Американский философ Джосайя Ройс, чья семья пересекла континент в 1849 году, и Чарлз Говард Шинн, ставший одним из главных защитников природы в то время, в известном смысле вступили в сотрудничество. Оба глубоко интересовались тем, как жизнь Запада входила в упорядоченное русло, и обменивались мнениями и информацией. И Шинн в своем исследовании «Приисковые лагеря: приграничное самоуправление» (1884), и Ройс в своей «Калифорнии» (1886) излагают историю приисковых лагерей как сагу об общинах в поисках правовых норм. Ройс отмечает, что

нигде и никогда общественные обязанности не оказываются более мучительными и более требовательными, нежели в бурные дни становления новой страны. Ведь куда труднее месяцами сотрудничать в комитете бдительности, чем раз в жизни исполнить функцию присяжного заседателя в законном суде тихого городка. С другой стороны, легкость, с которой составлялось на бумаге городское правительство, временами и убаюкивала политическое сознание обыкновенного человека, и изначально наделяла общину чрезмерной самоуверенностью. В глазах старателей закон какимто образом сам собой открывался и сам собой устанавливался. В то же время их зарождавшееся общество волейневолей приучало своих граждан кожей чувствовать вездесущее присутствие закона и неизбежную потребность в общине.

Никогда прежде не давались легендарным странникам пустыни положения вечного закона, явленные столь ясно то из облака днем, то из пламени ночью, как давались этим первым калифорнийцам величие закона и порядка и верность обществу, сотканные из их повседневных забот и событий жизни. В воздухе воистину витала незримая божественная паутина общественных обязанностей и, снижаясь, неизбежно обволакивала всех этих веселых и без-заботных охотников за счастьем в то самое время, как они похвалялись своей свободой.

Сам способ добычи золота все в большей и большей мере способствовал укреплению духа кооперации и чувства локтя, поскольку начинали золотоискатели с простой кастрюли, но вскоре ее сменил лоток, а вслед за ним появился и рудопромывательный желоб: каждое новое приспособление оказывалось сложнее и требовало большего сотрудничества, чем предыдущее. С кастрюлей управлялись в одиночку. Однако лоток, приспособление на шестах в шесть — восемь футов длиной, приходилось трясти, чтобы вымывать золото из породы, для чего обычно требовалось не менее четырех человек. Для работы с желобом нужно было прорыть разветвленную систему рвов и канав, чтобы направить золотоносный поток через короба, где золото оседало. Строительство такой системы, уход за ней и управление ею предполагали совместные усилия нескольких человек. Как и все другие процессы на приисках, эволюция здесь шла быстро. К 1850 году желоб широко вошел в обиход, чем еще больше упрочил дух коллективизма. В этих же общинах сложилась и идея партнерства, позднее окрашенная в романтические тона сочинительством на темы жизни Запада. Впервые жаргонное словцо «компаньон», означавшее куда больше, чем просто коллега по коммерции, зазвучало, пожалуй, на этих приисках около 1850 года. К тому времени, когда золотоискательство распространилось из Калифорнии на район Скалистых гор после 1858 года, «одинокий искатель» был не более чем мифом. Золотоискательство стало предприятием коллективным.

Многое в жизни золотоискателей заставляло их предпочитать юридическим формальностям скорый суд. Уж где где, а на новых приисках время воистину материализовывалось в деньги. На заре «золотой лихорадки» человек легко зарабатывал от 16 до 100 долларов в день. Испанские законы о разработках полезных ископаемых предписывали «незамедлительный» разбор всех дел, касающихся приисков, ибо всего несколько часов могли отделять удачу от краха.

Другой побудительной причиной к скорому суду служило то, что судей из числа должностных лиц приисков назначали без содержания, вот они и старались вдвойне избегать любых проволочек. Особые причины торопиться находились и при рассмотрении уголовных дел. Тюрьмы встречались редко, платные стражи заключенных — и того реже. Потому и приходилось споро судить и споро выносить наказание. При разборе одного умышленного хладнокровного убийства, свидетелями которого оказалось около дюжины людей, суд состоялся, и преступника повесили через час после совершения преступления. Изгнание, порка или смертная казнь стали наиболее распространенными средствами наказания, поскольку (в отличие от заключения) не требовали дорогостоящих институтов и могли быть безотлагательно приведены в исполнение. В условиях «постоянной текучести» населения обидчик на следующий день мог уже исчезнуть. Возможно, и потерпевшему надо было двигаться в путь. Чтобы служить человеку, закон должен был действовать немедля.

Закон был невидим именно потому, что был вездесущ. Старатели считали иногда, что у них вообще нет закона. «Мы прекрасно обходились без всяких законов, — писал один из первых золотоискателей, — пока не появились законники». Никогда люди не ощущали себя столь свободными от гнета чуждых им формальностей, но это чувство лишь служило симптомом особого рода права, которое они сами создали и которым руководствовались. Их право имело характер спонтанный и неосознанный и служило неукоснительным кодексом поведения для всей общины.

Анахронизм ситуации тем более способствовал ощущению отсутствия закона. Здесь опять (как и в колониальный период) американский опыт отступил к прежним, менее дифференцированным устоям жизни. Англичане, жившие в эпоху средневековья и становления общего права, также не видели возможности применения закона. Закон в их глазах был не более чем обычаем, «к которому склоняется ум человека, а не наоборот». В свою очередь и американские поселенцы отдавали себе отчет в наличии сложных правил и осознанных норм поведения. Не традиционность, а именно новаторская суть их общин приучила их с подозрением относиться ко всякому изощренному, явному и свежеиспеченному крючкотворству. Хотя все они пришли из мест, где закон являл собою изжившую себя техническую структуру, в своих новых общинах они даже представить себе не могли, что когото нужно заставлять с уважением относиться к пусть и непонятным для него обычаям. В среде бродячих приискателей закон был делом каждого — каждому надлежало понимать, защищать и охранять его.

Подобно другим американцам до и после них, подобно основателям заявочных клубов, они сложились в ярко выраженную коммунальную общину до того, как обрели четкие формы организованного управления. Пионер округа Невада, штат Калифорния, вспоминал: «Было мало законности, но много доброго порядка. Не было церквей, но было много веры. Не было политики, но было много политиков. Не было контор и — как это ни странно звучит для моих соотечественников, — не было претендентов на чиновничьи должности».

Хотя воспоминания некоторых пионеров идеализируют прошлое и окрашены застарелым предубеждением против судейских, есть достаточные основания полагать, что жизнь их была не менее, а может, и более упорядочена, чем в устоявшихся уже общинах на Востоке страны.

Неохраняемой собственности, как правило, не причинялось ущерба. На большинстве приисков можно было оставить на столе в открытой палатке таз с намытым золотым песком и пойти спокойно работать на своем участке. Еду и инструменты крали редко, хотя полиции не было. Воровство, убийства, насилия всякого рода случались редко.

Чем бы это ни объяснялось, но начало существования калифорнийских приисков в каньонах СьерраНевады отмечалось спонтанностью, местным патриотизмом и правотворческой независимостью. Сперва, разумеется, золотоискатели жили вне (или вопреки) законов Мексики, но еще и не под юрисдикцией какоголибо из штатов. У тогдашних губернаторов Калифорнии и без того хватало хлопот, чтобы пытаться управлять золотоискателями против их воли.

Одним из редких представителей наследия испанского колониального господства был алькальд, то есть судья первой инстанции. Именно алькальд разбирал конфликты о тесном школьном классе на площади СанФранциско в смутные дни 1849 года. При разборе гражданских дел алькальд выслушивал аргументацию сторон, выносил решение и назначал цену оказанных юридических услуг, которые надлежало выплатить ему из карманов участников тяжбы. Теоретически его решение можно было обжаловать у губернатора в Монтерее, но на практике этого почти никогда не случалось. Отдельные жалобы на неправомочность суда алькальда свидетельствуют, что юридические институты тех стихийно складывавшихся общин не были (по мнению недовольных) «ни мексиканскими, ни американскими». Зачастую «алькальдом» для пущей важности просто именовали какогонибудь мелкого местного чиновника, малосведущего как в мексиканском, так и в американском праве. Иногда на полках его кабинета появлялись для украшения разрозненные тома законов Айовы, Иллинойса, Миссури, Южной Каролины, а то и какаянибудь французская, испанская, немецкая или английская юридическая литература. Удержавшиеся в памяти обрывки сведений о законах этих дальних стран дополнялись голосом совести и здравого смысла.

Самое же примечательное то, насколько редко пестрое бродячее население приисковых лагерей оказывалось склонным полагаться на посторонние инстанции власти. Их закон и порядок не основывались на мощи или достоинстве властных структур, устоявшихся в других местах. Отдельные прииски сами устанавливали нормы площади, столбления и защиты заявок. Сами определяли состав преступлений и выносимые за них наказания. Сами определяли образ управления. Четкие и ясные постановления подобного рода обычно принимались тем же образом, каким вершилось все правление общиной — полным собранием всех старателей района. При всей неформальности оно служило одновременно органом как законодательной, так и исполнительной и судебной власти. Ценз же участия был предельно либерален — любой присутствующий, пусть даже пятнадцатилетний подросток, наделялся правом голоса.

Поскольку никакого предшествующего аппарата управления не существовало, каждый новый его элемент создавался для конкретной цели. За исключением случайных алькальдов с их весьма смутно очерченными полномочиями, общине не досталось в наследство ни представителей власти, ни административных структур. Функции правления проявлялись бессистемно, должностные лица избирались лишь по мере надобности. И утрачивали полученные полномочия, как только надобность в них отпадала.

Должностные лица принимали лишь те решения, которые могли быстро и эффективно проводиться в жизнь. Один из деятелей 1849 года вспоминал позже:

Преступности почти не знали, ибо наказание было неотвратимо. Както раз, помню, сам с какимто болезненным удовлетворением наблюдал, как Чарли Уильямс врезал троим нашим согражданам от двадцати одной до сорока плетей по голой спине за кражу денег у соседа. В роли судей выступили все присутствующие, и безо всякого вознаграждения. Не помню, чтобы ктолибо получал за участие в суде жалованье. Вряд ли когда еще правосудие осуществлялось быстрее и дешевле. Больше мы в НевадаСити воровства не знали, пока жизнь людей не стала более оседлой и лучше устроенной.

«Приисковый суд» (то же самое открытое общее собрание веек, кто махал кайлом или застолбил участок, только под иным названием) не только карал за воровство и убийство, но и выносил решения о принадлежности и границах участков. Этот суд не стремился взимать долги либо рассматривать иные мелкие личные дрязги. Ранние суды приискового Запада не имели постоянных должностнызйлиц (за исключением находящихся на службе алькальдов) и не имели письменных законов. Протоколы судебных заседаний не велись. Заседания же созывались по требованию любого, а кто не считал дело заслуживающим внимания, мог просто не приходить.

Эти разношерстные старатели проявляли впечатляющие способности к самоорганизации. Как, например, старатели из лагеря ДжексонКрик в РоугУэлли (впоследствии штат Орегон), свалившие алькальда Роджерса. Роджерса выбрала на занимаемую должность кучка старателей еще до того, как прииск разросся в городок. У некоего Спренджера, пострадавшего в аварии, самым бесстыжим образом отобрал законную заявку его партнер Сим, подкупивший Роджерса, чтобы тот «законным образом» санкционировал грабеж. Роджерс упорно отказывался пересмотреть дело либо передать его на рассмотрение суда и тем более уйти с должности алькальда. Осенним днем 1852 года, не раз впоследствии воспетом в приисковых сагах Южного Орегона, более тысячи старателей (каждый из которых мог бы заработать от пяти до пятидесяти долларов, не оставь он в тот день работу) бросили кайла, лотки и желоба и собрались в главном лагере. Собрание направило к Роджерсу делегацию, предлагая тому последнюю возможность пересмотреть дело Сим против Спренджера. Вернувшись с отказом, комиссия тут же была преобразована в апелляционный суд. Немедленно был избран председатель апелляционного суда — свой братстаратель Хейден. Суд провел пересмотр дела, соблюдая известные элементы юридических формальностей — выбор присяжных, приведение к присяге, заслушивание свидетелей и прения сторон.

Попытки самосуда над Симом и Роджерсом были пресечены. В соответствии с решениями апелляционного суда Спрен джер восстанавливался в законных правах владения, а Роджерс смещался с должности алькальда. Здравый смысл большинства позволил воспрепятствовать как коррупции, так и насилию. Хотя стихия толпы нередко приводила к безобразным эксцессам — подобным тому, что художественно описан в «Случае у брода», — в деле Сим против Спренджера, как и в десятках схожих дел, виджилантизм переселенцев проявил себя с наилучшей стороны.

Таким образом, даже в отсутствие законности жизнью приисков отнюдь не правило без-законие, однако рудиментар ность существовавших в них управленческих структур временами облегчала уголовным элементам захват каких ни на есть рычагов власти. В подобных случаях старатели также прибегали к виджилантизму, дабы вновь вернуть свои незатейливые властные структуры на путь истинный, что требовало немалого такта и отваги наряду с изрядными организационными способностями.

Одна из наиболее впечатляющих и наиболее полно зафиксированных документально побед виджилантизма имела место у города Банак на недавно освоенных приисках территории Айдахо (ныне штат Монтана). Ход событий, к счастью, был детально изложен получившим образование в Оксфорде англичанином — профессором Томасом Димсдейлом — в серии очерков «Виджи ланты Монтаны» (1866), первой книге, опубликованной на территории. Главным злодеем сюжета был Генри Пламмер, прибывший на прииски в 1852 году совсем еще в юных летах и поселившийся в НевадаСити, лежащем в горах Калифорнии. До приезда в Банак осенью 1862 года Пламмер сменил несколько приисков, создавая пекарни и игорные притоны. Он сколотил шайку разбойников, грабивших путников на большой дороге. Когда 28 июля 1862 года нашли месторождение золота у Грейс хоперКрика на восточном склоне гор (первое в штате Монтана), Пламмер имел репутацию весьма значительного коммерсанта в Льюистауне. На месте, где нашли золото, быстро вырос городок Банак. В октябре 1862 года в Льюистауне повесили бандитов, ограбивших караван, который вез четырнадцать фунтов золота. Пламмер намек понял и перебрался в Банак, где к апрелю 1863 года сколотил новую шайку дорожных грабителей. Какимто неизъяснимым образом Пламмер добился избрания в шерифы. 24 мая 1863 года нашли еще одну золотую жилу, впоследствии оказавшуюся в числе крупнейших месторождений золота в мире, на этот раз — в ОлдерГалче, в восьмидесяти милях к востоку от Банака. Всего лишь три недели спустя там вырос новый город — ВикторияСити. Было решено иметь одного шерифа на всю приисковую зону к востоку от хребта Битеррут, и должность эта досталась Пламмеру.

К лету 1863 года хорошо организованные «дорожные агенты» Генри Пламмера вовсю грабили золотые караваны, идущие из богатых недавно открытых месторождений Западной Монтаны. Пламмер, их тайный предводитель, нашел куда более выгодным трясти старателей, чем трясти золотоносную породу. Штабквартирой, убежищем, арсеналом и базой отдыха служило банде ранчо «Гремучая змея». У ворот ранчо стоял столб, который использовали как мишень для стрельбы. Пламмер, умевший выхватить и разрядить пятизарядный револьвер за три секунды, снискал репутацию самого проворного стрелка в горах. Использовала банда и ранчо непричастных людей, которым «и четверти часа не прожить бы, имей они глупость хоть намекнуть, что знают о происходящем». По самым осторожным подсчетам, основанным на найденных трупах и полученных признаниях, от рук бандитов пало не менее 102 человек, помимо тех, чьи останки не были найдены, и тех, чью судьбу не удалось установить.

Должность шерифа открывала перед Пламмером широкие возможности. Троих своих головорезов — Джека Галлахера, Бака Стинсона и Неда Рея — он произвел в должность заместителей шерифа. Единственного оставшегося честным заместителя шерифа Диллингема люди Пламмера хладнокровно расстреляли, причем «залп произвели так слаженно, что количество произведенных выстрелов легче было определить на глаз по попаданиям, чем на слух».

Тогда и начали сплачиваться честные граждане. Судить убийц Диллингема собрались все без исключения старатели. Председательствовал «судья» Дж. Биссел, медик, которому ассистировали два его собрата по медицинской профессии. Функцию общественного обвинителя выполнял кузнец И.Катлер. В роли присяжных выступали все присутствующие. «Ложей присяжных служил ОлдерГалч, а... троном правосудия — фургон, развернутый в начале нынешней Уолласстрит». Процесс, проходивший прямо на улице, завершился к середине второго дня, когда собрание вынесло обвинительный вердикт. Но в самый последний момент взыграло милосердие (пробужденное немногими присутствующими женщинами), и людей Пламмера отпустили.

Однако община пришла в возбуждение. И это послужило началом конца Пламмера и его шайки. Дальнейшие преступления дорожных грабителей сходили им с рук лишь до того дня, пока в зарослях кустарника в долине Вонючей Воды случайно не обнаружили изуродованное окровавленное тело юного Николаса Тальта, осиротевшего сына немецких иммигрантов, которого убили, чтобы завладеть его деньгами и мулами. Как установили вскоре, убийцей оказался Джордж Айвз, один из ближайших помощников Пламмера. Осуждение и наказание Джорджа Айвза явились первой значительной победой виджилантов Монтаны. «Под сенью их широко распростершихся крыльев, — писал профессор Димсдейл в 1866 году, — граждане Монтаны могут спать спокойно и в мире». Несколько жителей НевадаСити мгновенно набрали отряд из двадцати пяти человек, которые пленили Айвза и двух его сообщников — Фрэнка, прзванного Долговязым Джоном, и Джорджа Хилдермана, чьи гастрономические похождения в Банаке снискали ему титул Американский Пожиратель Пирогов. В НевадаСити (лежащем как раз «за пределами юрисдикции» Пламмера и его заместителей) собрались под лучами яркого солнца мягким осенним утром 19 октября 1863 года полторы тысячи человек, чтобы принять участие в суде над Джорджем Айвзом.

После непродолжительных споров было наконец решено, что выносить вердикт надлежит всему собранию, а не маленькой группе присяжных. Поскольку подсудимые уже несколько раз пытались бежать, а процесс проводился под открытым небом, Айвза и его сообщников сковали легкой цепью, какой связывают бревна, замкнув ее на замки. Суд начался во второй половине дня и продолжался допоздна. Утром 21 октября старатели, поддерживавшие обвинение, потребовали, чтобы суд был завершен к 3 часам того же дня — к особой радости тех, кто и так уже оторвал для суда два дня без компенсации.

Процесс имел традиционные элементы судебного разбирательства. Айвз пытался доказать свое алиби, опираясь на свидетельские показания некоего человека по кличке Джо Честный Виски. Адвокаты (приглашенные специально для настоящего случая) демонстрировали свои обычные приемы запугивания свидетелей и использовали каждую возможность, дающую формальное право проявлять безнаказанную наглость. Защитник всеми силами пытался дискредитировать обвинителя, напирая на то, что тот — выходец из Оберлин колледжа. Были приведены многочисленные факты, показывающие, что и до этого преступления Айвз не раз совершал грабежи и убийства.

После того как, заслушав дело, совещательное жюри вынесло (23 к 1) приговор «виновен», собрание поставило его на голосование. Ни один из присутствовавших полутора тысяч человек не проголосовал против. Обвинитель тут же потребовал, «чтобы Джордж Айвз был здесь же повешен за шею, пока не умрет». Предложение было принято. Пятьдесят восемь минут спустя Айвза возвели на импровизированный эшафот, под который приспособили остов недостроенного дома в десяти ярдах от того места, на котором он просидел весь суд. До последней секунды он молил о пощаде и пытался свалить всю вину на одного из сообщников. Хилдермана навеки изгнали из Монтаны, а Долговязого Джона, согласившегося выступить свидетелем обвинения и дать показания, освободили и позволили остаться на территории.

Урок, данный судом, не прошел для старателей Монтаны даром. «Не менее полутора тысяч человек потратили четыре дня впустую,—писал полковник Сандерс, поддерживавший обвинение на суде, — из уважения американцев к формальным процедурам, но, когда процесс завершился, коекто начал задаваться вопросом, требует ли подобного внимания каждая трагедия и сколько подобное уважение к процедурам оставит нам времени на наши повседневные практические дела. Отсюда появились предложения о создании комитета бдительности. Бескомпромиссная принципиальность, проявленная старателями ОлдерГалча, придала нам уверенности... И вечером следующего дня, насколько я помню, сложилось ядро комитета, впоследствии разросшегося до внушительных размеров и преисполненного решимости добиться окончательной победы порядка в отчаянной борьбе с преступностью».

Пятеро человек собрались в ВиргинияСити и четверо — в Банаке, чтобы приступить к организации комитетов бдительности. Собрание группы в ВиргинияСити проходило в задней комнате магазина, свет был погашен, участники собрания выстроились в темноте, образовав круг, и, торжественно воздев руки, поклялись: «Мы, нижеподписавшиеся, объединенные достойной целью вылавливать воров и убийц и возвращать краденое, честью обязуемся друг другу и торжественно присягаем хранить тайну, соблюдать закон и всегда быть верными друг другу и нашей идее справедливости, и да поможет нам Бог».

Те, «кому было что терять», оказывали виджилантам поддержку. Всего лишь несколько недель спустя схватили и повесили самого Пламмера и его приспешников. Разгулу террора в ОлдерГалче, ВцргинияСити и Банаке пришел конец. Документы о производстве Пламмеру в ранг федерального шерифа территории (он выступил претендентом на эту должность в самый разгар своей карьеры) прибыли уже после того, как он был повешен.

Американцы: Национальный опыт: Пер. с англ. Авт. послеслов. Шестаков В.П.; Коммент. Балдицына П.В. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера», 1993. — 624 с.