В ПОИСКАХ НАЦИОНАЛЬНОГО ПРОШЛОГО

До революции каждая колония считала американской историей историю своей колонии. Почтенная традиция исторического сочинительства развивалась, но это была провинциальная традиция, состоявшая из местных амбиций, желания выделиться и несколько преувеличенного поклонения старине. Едва ли существовала колония, не имевшая книги об истории своего образования, деяний и достопримечательностях, но не было объединявшего всеамериканского института (кроме Британской империи), в отношении которого можно было бы проявить свою преданность или сосредоточить внимание историков.

Когда началась Революция, у колоний еще не было американской истории как в буквальном, так и в литературном смысле. Одним из самых удивительных фактов в истории об Американской революции был тот, что поколение столь здравомыслящих и толковых людей создало так мало исторических работ об этом драматическом событии. Одним из объяснений может служить то, что для американца не было привычным обобщать происходящие в Америке события, и он не стремился писать о том, что творится за пределами его собственной колонии. Время оперативных и организованных репортажей о текущем моменте еще не настало. Даже полководцам было трудно следить за событиями в соседних районах. Штабквартира нового национального правительства постоянно перемещалась; его архивы были бедными, плохо оформленными и плохо хранились. Даже после важнейшего филадельфийского конституционного конвента 1787 года, где более, чем в каком бы то ни было другом месте, должно было присутствовать ощущение, что свершается история, остались лишь отдельные записи. Если бы там случайно не присутствовал Джеймс Мэдисон (который не был официальным секретарем), наша информация относительно хода заседаний была бы весьма скудной. Американский писатель столкнулся с новыми издательскими трудностями: общая экономическая ситуация была ненадежной, американский книжный рынок не сформировался, а британский рынок для американских книг был закрыт. Поэтому неудивительно, что в течение ряда десятилетий попытки написания и опубликования работ по национальной истории были нечастыми и неудачными.

Усилия по исследованию прошлого Америки в первые десятилетия существования нового государства были бессистемными и не связанными между собой и вдохновлялись в основном преданностью штату или региону. В XX веке общегосударственная точка зрения кажется «нормальной», в то время как региональная, штата или местная история представляется промежуточной, случайной, устаревшей. Но изучение нашей национальной истории начиналось поиному.

В других странах, например в Великобритании, национальная историческая традиция, а также устойчивая и богатая национальная литература существовали задолго до того, как начали свою работу региональные исторические общества. У нас же сложилось иначе: в молодых Соединенных Штатах национальная история вначале создавалась не широкими панорамными мазками, а складывалась из мозаики местных рассказов.

В течение еще по крайней мере полувека после принятия Декларации независимости все считали, что история Соединенных Штатов будет состоять из истории каждого из штатов в отдельности. История штатов и регионов казалась приоритетной; история Соединенных Штатов виделась надуманной и производной. Пройдет много времени, прежде чем американцы смогут увидеть свою историю под другим углом зрения.

Многочисленные независимые исторические общества штатов и округов стали побочным продуктом формирования новой страны; они рождались (как объяснял Дейвид Ван Тассел) как «орудия в борьбе за преимущество в написании национальной истории». Первым появилось Массачусетское историческое общество. Преподобный Джереми Белкнап, конгрегационный священник, родившийся в Бостоне, с помощью четырех друзей (включая Джеймса Уинтропа, библиотекаря Гарвардского университета, и ученого Уильяма Тюдора, отца Тюдора, которому выпало обессмертить Отиса) организовал группу, ставившую своей целью «отметить гениев, описать нравы, проследить развитие общества в Соединенных Штатах и... сохранить подлинную историю этой страны/от уничтожения временем и от невежества и пренебрежения». «Мы намерены, — объяснял Белкнап, — быть активной, а не пассивной литературной организацией; не лежать, как устрицы, в ожидании прилива (информации), который нас накроет, а искать и находить, сохранять и приумножать литературные исследования, особенно в историческом направлении». Получившее в 1794 году от Содружества официальный статус Массачусетского исторического общества, оно расположилось в новом привлекательном районе Бостона ТонтайнКресент, спроектированном Чарлзом Булфинчем. Так было положено начало возникновению исторических обществ, которым было суждено распространиться по всей молодой стране. Усилия общества привели к созданию самого значительного за пределами Библиотеки конгресса собрания ранних американских рукописей, но его основное внимание с самого начала было сосредоточено на Новой Англии. Оно сделало больше, чем любая другая организация, чтобы сохранить подлинные документы колониального периода, отредактировать их, издать и распространить и тем самым взлелеять гордость за прошлое своих мест, что всегда было отличительной чертой литераторов Новой Англии. Первые десять томов его трудов появились в 1809 году, а к середине XX века общество издало более двухсот таких томов.

Нью-Йорк первым последовал примеру Массачусетса. Созданием исторического общества город в основном обязан весьма яркой личности — меценату Джону Пинтарду (недавно обанкротившемуся из-за потери миллиона долларов на одном из биржевых проектов), который «мог сочинить рекламный листок, способный поднять людей на любое хорошее дело... мог созвать собрание с помощью слов, достойных пера поэта, а еще прежде, чем все соберутся, мог организовать дело таким образом, что его результаты неизменно приводили к полному успеху. Он знал слабости каждого и мог, удовлетворяя тщеславие людей, получить от них деньги». Увлекшись сохранением исторических рукописей, он начал с попытки создать исторический музей под эгидой Общества Таммани, в котором он был первым предводителем и позднее — Великим предводителем. Но музей превратился в коммерческое шоу и зоопарк (позднее его купил П.Т. Барнум, и оно стало сценой для некоторых из его самых успешных надувательств, включая чучело русалки южных морей). Затем Пинтард убедил законодательные власти основать в 1804 году Историческое общество Нью-Йорка и ассигновать для этого в 1812 году 12 тысяч долларов.

Вскоре за Нью-Йорком последовали другие штаты. Когда в 1824 году возникло Историческое общество Пенсильвании, налицо проявился местный шовинизм: членство ограничивалось лицами, проживавшими в Пенсильвании по крайней мере в течение десяти лет. Исторические общества, желавшие отнять у Массачусетса свою долю лавров, скоро были основаны в других штатах Новой Англии — Мэне (1820 — год образования штата), РодАйленде (1822), НьюГэмпшире (1823), Коннектикуте (1825), Вермонте (1838). На новом Западе исторические общества штатов стали возникать в течение нескольких лет с момента их создания. Как гостиница или железная дорога могли способствовать притоку населения, в них нуждающегося, так и историческое общество могло помочь какимто образом вызвать в воображении прошлое. Они появились одно за другим в Теннесси (1820), Огайо (1822), Иллинойсе (1827), Мичигане (1828), Индиане (1830), Миссури (1844) и Висконсине (1846). На Юге первенствовала Виргиния (1831); тут общество возглавлял Верховный судья Джон Маршалл, и оно, по словам одного из его членов, стремилось путем честной конкуренции с Массачусетсом и Пенсильванией «с помощью плотин удержать на плаву утопающую честь». Следующей шла Северная Каролина (1833), где Арчибалд Дебоу Мёрфи, первый социальный реформатор, который хотел способствовать развитию хозяйства штата созданием разветвленной системы каналов и требовал федеральных фондов, жаловался, что к 1820 году Северная Каролина получила от федерального правительства только «два жалких маяка». Объясняя, что это могло произойти из-за отсутствия чувства гордости за свой штат, он предложил обратиться к истории Северной Каролины, чтобы поднять престиж штата в Союзе и «сделать его уважаемым в наших собственных глазах».

Но штат не был самой маленькой активной единицей. Части штатов (например, восточный Теннесси в 1833 году и западная Пенсильвания в 1834 году), округа (например, Эссекс в 1821 году и Вустер в 1825 году, оба в Массачусетсе) и города (например, Олбани в 1828 году и Мариэтта в 1841 году) также предприняли шаги к увековечению своего особого прошлого и поддержанию местного самосознания.

Полувековой юбилей Декларации независимости в 1826 году заново вдохновил исторические общества штатов и подогрел конкуренцию среди них в отыскании материалов из иностранных архивов. А растущий местный патриотизм и региональные антагонизмы в течение десятилетия до начала Гражданской войны привели деятельность местных исторических обществ к апогею.

Сила местничества была продемонстрирована повторявшимися неудачными попытками основать национальное историческое общество с национальной концепцией. В 1812 году ученый и процветающий издатель Исайя Томас заявил об особых преимуществах размещения центра такого общества там, где он создал самое большое в стране печатное и издательское дело,—в маленьком удаленном от моря городе Вустер, штат Массачусетс, «в целях лучшего сохранения от разрушений из-за пожаров, часто происходящих в больших городах, и опустошений, наносимых любым врагом, для которого во время войны особенно доступны морские порты». Но Американское общество антикваров не стало центром написания национальной истории; будучи лучшим собранием историй штатов и малых территорий, оно также стало цитаделью подхода к американскому прошлому с позиции каждого штата в отдельности.

Только в 1884 году Американская историческая ассоциация сосредоточила свои усилия на предоставлении возможности историкам работать в масштабах всей страны. А профессиональное общество историков, пишущих о Соединенных Штатах, было создано лишь в 1907 году.

Некоторые из самых способных исследователей, занятых поисками символов общенационального прошлого, обратились к жанру биографии. Огромная популярность «Автобиографии» Дэви Крокетта, «Джорджа Вашингтона» Уимса, «Патрика Генри» Уирта, «Джеймса Отиса Тюдора и подобных работ резко контрастировала со скудным спросом на книги о прошлом всей страны. Задолго до появления серьезной научной литературы, освещавшей национальную историю, в Америке уже существовали биографии всех видов, размеров и способов изложения материала. Биографы устремились заполнить вакуум в национальной памяти. Сама близость эпохи отцовоснователей предоставляла возможность и искушение для развития личных воспоминаний, семейного и местного благочестия.

Джереми Белкнап, написав работу «Американская биография, или Исторический отчет о тех лицах, которые отличились в Америке как первопроходцы, государственные деятели, философы, священники, военачальники, писатели и как другие замечательные деятели...» (1794; 1798), решил стать этаким американским Плутархом. Он и его подражатели надеялись привлечь читателей во «всех частях континента» простым отбором героев отовсюду. Братья Сандерсон и их сотрудники в Пенсильвании испробовали другое средство, собрав в девяти томах «Биографии политиков, подписавших Декларацию независимости» (1820 —1827). Вашингтон Ирвинг избежал местного патриотизма и вышел за его рамки в своем очень доступном трехтомном жизнеописании Христофора Колумба, которого он определил на роль первого американского героя.

Самой претенциозной и в конечном счете самой успешной попыткой замены национальной истории биографическим жанром была «Библиотека американской биографии» Джейре да Спаркса (1834 — 1838), которая в итоге составила около двадцати пяти томов. Он задумал это издание в 1832 году в качестве «достаточно последовательной истории страны... для раскрытия характеров и описания действий некоторых из самых блестящих людей нации». Используя материалы из разных концов страны, Спаркс приготовил тактично сбалансированное блюдо из патриотических лакомств Севера, Юга, Востока и Запада.

Спаркс позаботился о том, чтобы справедливо распределить почести между всеми частям страны, и сделал своими героями даже тех лиц, которые либо из-за их незначительной роли, либо из-за давности событий не были объектом особых пристрастий. В одном томе, например, рассказывалось об орнитологе Александре Уилсоне из Пенсильвании и капитане Джоне Смите из Виргинии. Только после того, как проект издания окончательно утвердился и благополучно вступил во вторую стадию, Спаркс осмелился заняться противоречивыми фигурами местных святых. Тогда в одном томе он объединил биографию французского исследователя Ла Салля с биографией Патрика Генри, а затем последовал другой том, в котором под одной обложкой соединились Джеймс Отис из Массачусетса и Джеймс Оглторп из Джорджии. Автор очерка о Патрике Генри расчетливо напустил тумана на чувствительный вопрос о революционных приоритетах:

Его притязания на честь быть автором первого импульса к революционному движению являются вопросом, с трудом поддающимся удовлетворительному решению, поскольку ни одно событие до сражения при Лексингтоне и Декларации независимости не было столь непохожим по своему характеру на множества других, случившихся примерно в то же время, чтобы заслужить в отличие от них славу считаться первым шагом в начале Революции. Однако абсолютно ясно, что в одной из двух главных колоний в период, непосредственно предшествовавший Революции, Генри был постоянно впереди самых горячих патриотов и что он предложил и осуществил благодаря личному влиянию меры, против которых возражали как против преждевременных и насильственных все другие известные сторонники дела свободы. Для Генри было большой удачей, что он при жизни получил за свои исключительные заслуги соответствующее вознаграждение, а также почти безграничное восхищение и уважение сограждан.

Личным вкладом Спаркса на раннем этапе стал том, посвященный «Жизни и измене Бенедикта Арнолда», единодушно одобренный патриотами всей страны.

Когда Ралф Уолдо Эмерсон в своей «Истории» — лекции, с которой он выступал много раз прежде, чем она была опубликована в 1841 году в его «Эссе», — восклицал, что «не существует, собственно, никакой истории, только биографии», он не просто провозглашал трансцендентальный трюизм. Он фактически характеризовал вакуум в американской литературе, пытаясь найти ему оправдание: национальных исторических трудов, отвечающих требованиям самой темы, было еще крайне мало. Республиканская идея «представителей человечества» никогда не теряла для Эмерсона своей привлекательности, особые трудности сопутствовали стремлению превратить жизнеописания в привлекавшую читателей историческую литературу. Если в Европе творцами истории были дворяне, знать, короли и королевы, и даже их личная жизнь возбуждала интерес, то в Америке как предупреждал Уирта относительно жизнеописания Патрика Генри СентДжордж Таккер, «наша действительность настолько замкнута на самой себе, что она не допускает ни новшеств, ни разнообразия». Неудивительно поэтому, что Джон Маршалл подвергался искушению заменить весь путь Нового Света жизненным путем своего героя и что Уимс был склонен сочинять или приукрашивать обыденность.

Только после Гражданской войны перспективы национальной американской истории, казалось, вошли в нормальную колею. Однако еще в XVIII веке имелись признаки желания, если не возможности, обозреть национальное прошлое. В то время наиболее показательными свидетельствами зарождения национального чувства, пессимизма относительно национального будущего (что контрастировало с оптимизмом в отношении будущего отдельных штатов и регионов) или активности местного патриотизма были малочисленные и невыразительные сочинения по национальной истории. Годами американцы привыкли основательно полагаться на англичан. Отчеты о Революции свободно заимствовались из «Эньюел реджистер», издания английских вигов, в котором Эдмунд Берк год за годом излагал события революционных лет. На американские истолкования Революции (как это показал Уэсли Фрэнк Крейвен) в течение более чем полувека оказывала влияние сильная книга английского тори Джорджа Чалмерса, чья «Политическая летопись нынешних объединенных колоний» (1780) подчеркивала слабость английской имперской политики, долгую историю борьбы Новой Англии за независимость и важность оценки американских революционных требований с точки зрения британской конституционной практики недавнего прошлого.

Первая «американская» попытка написать и издать всю историю Революции была предпринята темпераментным, но ненадежным Уильямом Гордоном, английским священником, который приехал в Америку в 1770 году, чтобы присоединиться к борьбе за независимость. Много лет он собирал материал для ее истории, прежде чем обнаружил, когда работа была уже готова к изданию, что здесь она неприемлема. Вернувшись в Англию, он в конце концов опубликовал свою «Историю зарождения, развития и установления независимости Соединенных Штатов Америки» (в 4х томах, Лондон, 1788), но лишь после того, как она была во многом переписана, а факты подтасованы и смягчены. В конце концов стало ясно, что его работа также в основном является плагиатом из «Эныоел реджи стер». Автором первой серьезной и всеохватывающей истории Революции, написанной рукой американца (3 тома, 1805), была женщина — Мерси Отис Уоррен (сестра Джеймса Отиса и друг Абигайл Адамс). Примечательно, что не американец, а итальянец Чарлз Ботта, чья «История Войны за независимость», впервые опубликованная на итальянском в 1809 году, была переведена на английский в 1820 году, стал автором первого труда, устроившего американцев всех политических партий. Джон Адамс называл сочинение Ботты самым лучшим, а Джефферсон предсказывал, что его книга станет «массовым учебником по нашей революционной истории».

Когда преподобный Абиэл Холмс (отец автора «Самодержца обеденного стола») решил в своих «Американских летописях» (в 2х томах, 1805; 2е изд. 1829) изложить общую историю Америки от самого начала до даты издания, он имел право сказать, что «хотя истории отдельных частей Америки уже написаны, не было сделано даже попытки дать самые общие очертания истории всей страны». Проявив честолюбие и предприняв первую попытку охватить всю американскую историю, он обратился к наиболее удачной форме, к «анналам» — хронологическому обзору событий на всем континенте, — поскольку у него не было объединяющей темы.

Рассеянный интерес к американскому прошлому и смутное почитание не оформившихся еще национальных традиций выражались другими путями, например в сборе, сохранении и переиздании исторических документов. Первцй и один из самых рьяных таких коллекционеров, Эбенизер Хазард из Филадельфии, воспользовался своими служебными поездками в качестве главного контролера почтового ведомства (1777 —1782) во время Революции и употребил полученную от правительства премию в тысячу долларов на производство копий и сбор документов. Но его «Исторические разыскания» (в 2х томах, 1792 — 1794), в которых рассказывалось только об открытии Америки, первых поселениях и конфедерации Новой Англии, расходились так плохо, что он уже не стал продолжать. И все таки Хазард начал формировать национальный подход к проблеме, который позднее развил Питер Форс, чьи «Трактаты» (в 4х томах, 1836 — 1846) и «Американские архивы» (в 9ти томах, 1837 — 1853) используются до сих пор историками, изучающими Революцию. Это пристрастие к рукописным и редким печатным источникам колониального периода, как и одержимость повествованиями в жанре биографии, поглощало энергию, которую американцы еще не умели использовать для создания связной национальной истории.

Чтобы понять, как Джорджу Бэнкфорту, появившемуся тогда на горизонте, удалось произвести столь сильное и продолжительное впечатление, необходимо вспомнить ситуацию в стране в тот период. Граждане этой грамотной, но новой и еще не устоявшейся страны отчаянно стремились найти знаки и символы своей национальности. К 1834 году, когда вышел первый том работ Бэнкрофта, американские исторические труды представляли собой не столько пустырь, сколько беспорядочно проросший подлесок. Американец, который оглядывался на прошлое Нового Света, обнаруживал пачки документов, патриотических жизнеописаний и сусальных рассказов о местных достопримечательностях. От прошлого всего континента к настоящему нации не было проложено широкой дороги.

Поэтому неудивительно, что когда человек огромной энергии, живого воображения и литературного таланта поставил перед собой задачу найти этот путь, то результат его труда стал великим национальным памятником XIX века. Но кто мог предугадать, что эта работа станет тем, чем она стала? Первая великая национальная история, которая доминировала в чтении и размышлениях американцев относительно национального прошлого, была продуктом работы не шовиниста, а космополита. Для Бэнкрофта история Америки была только фрагментом единой истории человечества.

Родившийся в 1800 году, сын преподобного Аарона Бэнкрофта (первого президента Американской унитарианской ассоциации, сократившего пятитомный труд Маршалла «Вашингтон» до одного тома), Джордж поступил в Гарвардский Университет в возрасте тринадцати лет и окончил в его в 1817 году, став любимым учеником профессоров Эндрюса Нортона и Эдварда Эверетта, а также самого ректора Киркленда. В течение года он изучал богословие и затем был послан за границу на средства, которые Киркленд собрал у своих гарвардских друзей (семьсот долларов в год в течение трех лет плюс тысяча долларов на поездку в течение года по Италии и Франции, к которым еще пятьсот долларов добавил отец). С этими средствами, в то время достаточными, молодой Джордж четыре года учился и путешествовал в Европе и в Англии. Два года он провел в Геттингене, изучал восточные языки и библейские сюжеты, затем проучился немного в Берлине и Гейдельберге, оттуда отправился в Париж и Лондон; он завершил свое пребывание в Европе поездкой в Швейцарию и Италию.

Когда в августе 1822 года Бэнкрофт вернулся в Америку, его обширный европейский опыт был редким явлением среди современников. Кроме владения на разговорном уровне современными европейскими языками, что было необычным среди американской интеллигенции, он лично познакомился с целой плеядой ярких личностей, таких, как Гёте, Александр фон Гумбольдт, Кювье, Лафайет, Галлатин (бывший тогда посланником Соединенных Штатов во Франции), Вашингтон Ирвинг, сестра Наполеона принцесса Полина Боргезе, графиня Гуиччиоли и лорд Байрон. Его старый учитель профессор Эндрюс Нортон был так поражен, когда подававший надежды молодой человек, которого он послал за рубеж, чтобы изучать теологию, вернулся с шелковистой бородой, в щегольском наряде и поприветствовал его поцелуем в обе щеки, что он написал Бэнкрофту, чтобы тот никогда больше не появлялся в его доме. Несмотря на весь свой последующий успех, Бэнкрофт никогда не был вновь принят в лоно бостонской элиты. Это отчуждение помогло ему окунуться в великий мир идей и выработало у него широкий кругозор, благодаря которому ему открылись особенности американского пути.

За рубежом Бэнкрофт подпал под влияние немецких историков, особенно Арнолда Хеерена; от них он научился как уважению к историческим источникам, так и стремлению к объективности. Теория Хеерена о единстве человечества, заложенном еще в древних греческих и европейских политических системах, укрепилась в Бэнкрофте благодаря его солидной уни тарианской подготовке. Когда Бэнкрофт впервые помыслил о написании истории — это было еще в 1828 году, — он, видимо, думал о всеобщей истории, в которой рассказ о Соединенных

Штатах был бы лишь одной из ее составных частей. Когда в 1834 году он опубликовал первый том своей истории, то его рассказ, об Америке выглядел всего лишь как один недавний, пусть решающий, но эпизод в истории человечества.

Бэнкрофт был американским миссионером, но не шовинистом. История страны открыла для него ту роль, которую часть человеческой расы сыграла в драматическом прогрессе всего человечества. Эта великая тема весьма искусно раскрывается благодаря тому, что, хотя он и назвал свои тома «Историей Соединенных Штатов Америки», вся его самобытная работа освещает лишь тот период, когда история нового государства, строго говоря, еще не началась. Первые девять томов, публиковавшиеся с перерывами в течение более тридцати лет (1834 — 1866), изложили историю от самых ранних французских и испанских поселений в конце XV и начале XVI века до 1776 года. Десятый том, касавшийся периода 1776 — 1782 годов (1874), был снабжен подзаголовком «Американская революция». И лишь после некоторых раздумий он издал свою двухтомную «Историю создания Конституции» (1882). Таким образом, его великая первооткрывательская «национальная» история описывала страну до того, как она стала государством. Но для него это не было парадоксом: сама тема американской истории была преднациональной и интернациональной. Предназначение Америки — собрать народы, чтобы продвинуть вперед дело поиска свободы человека, — никогда не проявлялось сильнее, чем в колониальную эпоху, когда люди впервые прибыли сюда из разных стран мира и впервые попытались выразить свои сложные и разнообразные устремления. Сама вера в предназначение Америки как Града на Холме, была укреплена при помощи устойчивого воздействия работы Бэнкрофта.

Тема Бэнкрофта, как он сам подытожил в своей речи «Необходимость, реальность и будущее развитие человеческой расы» (1854), была всеохватывающей:

Взаимоотношения между Богом и человечеством составляют ЕДИНСТВО расы. В более полном признании этого единства заложено первое великое обещание, которое мы получаем от будущего. Да, у наций собственные убеждения, институты, родина. Человеческое сообщество как великое целое не может быть построено в течение жизни одного поколения. Но различные народы необходимо рассматривать как его составные части, готовые к тому, чтобы однажды быть собранными вместе, как рессоры и колеса...

В этом великом деле наша страна занимает благородное место... Наша страна собирает не только людей со всех стран, но и их идеи. Уничтожьте прошлое любой ведущей нации мира, и наша судьба изменилась бы. Италия и Испания в лице КОЛУМБА и ИЗАБЕЛЛЫ соединились вместе для великого события, которое открыло Америку для эмиграции и торговли; Франция способствовала ее независимости; поиски происхождения языка, на котором мы говорим, привели нас в Индию; наша религия пришла из Палестины; из тех гимнов, что мы поем в церквах, некоторые прозвучали впервые в Италии, другие — в аравийских пустынях, третьи — на берегах Евфрата; наше искусство пришло из Греции; наше правосудие — из Рима; наш морской кодекс — из России; Англия обучила нас системе представительного правительства; благородная Республика объединенных провинций завещала нам в области идей великую идею терпимости ко всем взглядам; в области действий — плодотворный принцип федерального союза. Поэтому наша страна более, чем какаялибо другая, демонстрирует воплощение единства человеческой расы... Наконец, как следствие стремления человечества к единству и всеобщности, организация общества должна все более и более соответствовать принципу Свободы.

Бэнкрофт почти не отходил от этой темы, начиная с первой фразы своего первого тома, которая гласила, что «Соединенные Штаты Америки являются важной составной частью великой политической системы, охватывающей все цивилизованные страны мира», до последней фразы двенадцатого тома, в которой отмечалось, что в 1789 году «все друзья человечества уповали на успех в деле беспримерной попытки управлять штатами и территориями имперских размеров как одной федеральной республикой». Бэнкрофт показал, как ручейки из старых наций вливаются в общий поток американской истории, чтобы смешаться и очиститься до того, как снова отделиться от потока. Хотя его внимание было сосредоточено на Америке, в поле его зрения был весь мир. Он рассказывал о событиях и достижениях европейских стран, он размышлял о последствиях для Америки событий в Испании, Франции или Англии. Трудно гделибо еще найти менее шовинистическое выражение национализма.

Работа сразу же завоевала успех. Было подсчитано, что в течение года с момента его издания в 1834 году первый том появился почти в одной трети домов Новой Англии. Гонорар за «Историю» сделал Бэнкрофта состоятельным человеком. В течение десяти лет этот первый том был переиздан десять раз, а к 1878 году — двадцать шесть. Люди в больших количествах покупали и читали последующие тома, как только они появлялись.

Поскольку его успех был обусловлен во многом способностью подняться над провинциальными пристрастиями, неудивительно, что его работа не полностью удовлетворяла жителей каждой отдельной колонии. Консервативным вигам из Новой Англии не нравилась его джексоновскодемократическая точка зрения. Преданные виргинцы возражали против смешения их с Массачусетсом. Бэнкрофт страдал от общеизвестного пренебрежения бостонских аристократов по отношению к тем, у кого была «только национальная» репутация. Его откровенная поддержка Джексона, ВанБюрена и Полка почти вывела его за рамки респектабельного общества. Однако со временем Бэнкрофт был вознагражден за свою партийную приверженность, став вначале налоговым инспектором Бостонского порта, затем морским министром в правительстве президента Полка, затем исполняющим обязанности министра обороны и позднее послом в Великобритании. Почти до самого начала Гражданской войны проводимая им политика, отделившая его от замкнутых бостонцев, отличалась более государственным взглядом на американское прошлое.

Задолго до окончания его удивительной жизни слава Бэнкрофта вышла далеко за партийные рамки; его государственные посты были в ней далеко не главным. Леопольд фон Ранке (вызвав этим некоторое раздражение Бэнкрофта) признал его историю «лучшей среди книг, когдалибо написанных с демократических позиций». Его учитель Хеерен назвал ее «истинно вдохновляющей историей». Никогда — ни до него, ни после — ни один американский историк не прославился так за рубежом. С годами его слава росла и на родине. Спустя двадцать один год после того, как он выступил в роли официального оратора конгресса по случаю смерти Эндрю Джексона в 1845 году, он произнес речь в память Линкольна на совместной сессии конгресса 12 февраля 1866 года. Когда президент Эндрю Джонсон в 1867 году назначил его послом в Берлин, это было актом личного, а не партийного признания, и президент Грант сохранил его на этом посту. Конгресс проголосовал за его право выступать в конгрессе. Когда в 1891 году он умер, президент Гаррисон приказал приспустить флаги в тот момент, когда тело Бэнкрофта было возвращено его родному Вустеру.

Во времена расцвета Бэнкрофта существовал самый легкий и, как думали некоторые, единственный путь, на котором американский историк мог привлечь к себе всеобщее внимание, — стать антиподом Бэнкрофта. Юрист и редактор из вигов Ричард Хилдрет (тоже из Массачусетса) сделал такую попытку в шести томах (1849 — 1852), где он дошел до Миссу рийского соглашения 1820 года. Он пытался использовать Бэнкрофта в качестве антипода собственным строго федералистским истолкованиям, преднамеренной бесстрастности и его акценту на экономических факторах. Джордж Таккер, многосторонний литератор и профессор этики в Виргинском университете, пытался сбить влияние Бэнкрофта своей работой (в 4х томах, 1856 — 1857), которая защищала рабство и которая с позиций Юга освещала события до 1841 года. Но никто не смог достичь высот Бэнкрофта.

Почему успех Бэнкрофта был столь быстрым, столь всеохватывающим и столь прочным? Сама слабость американского национального духа в первые десятилетия существования страны, преобладание местных интересов, неопределенность и непонимание значения и целей страны отвели Бэнкрофту эту особую роль и создали для него исключительную возможность стать высоким служителем дела американской нации. Для многих американцев он был скорее пророком, чем историком, поскольку он использовал национальное прошлое как доказательство предназначения страны. Эта миссия не проповедовалась им в терминах шовинизма или ксенофобии. Напротив, история всего человечества открыла ему особую судьбу, уготованную Америке. В самом поиске цели первыми американцами Бэнкрофт нашел символ национального смысла, не ограниченного политическими границами, а обусловленного надеждами всего человечества.

Американцы: Национальный опыт: Пер. с англ. Авт. послеслов. Шестаков В.П.; Коммент. Балдицына П.В. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера», 1993. — 624 с.


2006-2013 "История США в документах"