ЗЫБКОСТЬ ФЕДЕРАЛЬНОГО УСТРОЙСТВА КАК ПОРОЖДЕНИЕ СЕПАРАТИЗМА

С европейской точки зрения создание Соединенных Штатов произошло шиворотнавыворот. Само их существование было парадоксом. Современные государства Западной Европы, такие, как Франция или Англия, образовались тогда, когда центральной власти удалось взять верх над местными силами. Но Соединенные Штаты родились, когда тринадцать отдельных региональных правительств утвердили свою власть против центральной власти в Лондоне. Появление государства явилось побочным результатом утверждения права каждой колонии на самоуправление.

Новая страна была сравнительно свободной от шовинизма, поскольку в ней не было широко распространенного, значительного или предумышленного, национального духа. Возможно, в отдаленном прошлом национальный дух европейских народов также рождался вначале стихийно и неосознанно; но по крайней мере с конца XVIII и начала XIX века национализм в Европе в большинстве случаев был осознанным, тщательно сформулированным и страстным. Политическое же будущее Соединенных Штатов будет формироваться под влиянием того факта, что нация рождалась не в угаре националистических страстей.

Новая страна имела дополнительные преимущества — очевидное разнообразие, подвижность и анархию в культуре. Американская речь оставалась неуправляемой, дерзкой, взрывной и несдержанной, и американцы, к счастью, были свободны от королевских и национальных академий, которые стремились втиснуть культуру в респектабельные формы. Но были также и отрицательные моменты: ослабление способностей к дискуссиям и интеллектуальному разнообразию, распыление и рассредоточение источников культуры, слабость и неуверенность политической власти и продолжающаяся тенденция к отделению.

Итак, Соединенные Штаты не были зачаты в грехе шовинизма. Ценой этой добродетели стала неопределенность федерального устройства, оказывавшая между Революцией и Гражданской войной влияние на всю национальную политику. Но американцы не избежали шовинизма и заплатили ненавистью и кровью за создание нации. С характерным анахронизмом американцы сначала создали нацию, а потом уплатили цену. Полная цена была уплачена почти через столетие после того, как страна объявила о своей независимости.

До независимости американцы были одновременно и британскими подданными, и гражданами Массачусетса, Нью-Йорка, Виргинии или другой колонии. После завоевания независимости они перестали быть британцами, но еще не стали американцами. Не было еще американского государства, которое бы требовало их лояльности. Они пока оставались виргинцами или колонистами из другой области и были прежде всего и неизменно верны своей собственной колонии, которая стала теперь штатом.

Хотя у американцев не было феодального прошлого, которое очень досаждало создателям европейских государств во времена их усилий по объединению своих стран, здесь существовала своя американская специфика. Расстояние играло роль времени. Если история Америки была короткой, то ее география в какойто мере ее восполняла. В великой американской пустоте различные местные правительства, ведение хозяйства и традиции были отделены друг от друга дикими лесами, реками и горами, что быстро порождало те различия, которые в других местах создавались веками. В Америке также происходило то, что напоминало вторжение варваров: в Европе это растягивалось на многие века, в Америке же индейская угроза была постоянной, но географически неоднородной. Период создания политических институтов в Америке фантастически сократился, поскольку многочисленные новые штаты, законодательные и исполнительные органы, суды и муниципалитеты создавались с беспрецедентной скоростью. В Европе существенные местные различия были в большинстве случаев неизбежными продуктами времени. В Америке они во многом оказались результатом топографии, климата и физического расстояния. В то время как европейская политика была в первую очередь побочным продуктом истории, американская политика была в первую очередь побочным продуктом географии.

Политической задачей новой страны было быстрое формирование правительства, достаточно сильного, чтобы держать вместе отдельные колонии. Для создания языковых и родственных связей, легенд, историй и традиций требовались века, но географические расстояния и различия, которые вскармливали американскую независимость, уже привели к образованию многих отдельных частей, ревностно относящихся к своим правам. Сущность Америки зиждилась на убеждении, что колониальные правительства невозможно создавать, ими управлять, или их распускать издалека, что эти тринадцать отдельных правительств имеют свою власть, и это вытекает из всей американской ситуации. Без короны и империи на что еще могли они обратить свой взор?

Великим символом как силы, так и слабости Америки было отсутствие единой колониальной столицы. Те же чувства, которые заставляли один район не желать считаться с мнением другого, что препятствовало любому из ведущих городов стать бесспорной политической или литературной столицей колонии, распыляли обороноспособность американцев по каждой из тринадцати столиц и даже по домам и фермам тех, кто вообще готов был сражаться. Для американской политики было важно, как мы уже отмечали в отношении американской военной традиции, что в течение первых четырех лет Революции каждый из наиболее населенных городов (Бостон, Нью-Йорк, Филадельфия и Чарлстон) сдавался британским войскам, но это не имело решающих последствий. Если американские колонии казались каждому колонисту, который хотел бы, чтобы они действовали сообща, чудовищем с тринадцатью головами, это имело также большие преимущества перед врагом:, не было одного центра или одной головы, где враг мог бы нанести смертельный удар. Когда новому федеральному правительству позже потребовалась столица, было принято решение создать для политического штаба новый город; этот город не будет столицей государства ни в каком другом смысле.

Название новой страны до Гражданской войны обычно употреблялось во множественном числе, что невольно отражало эмоциональный фактор. Для Джона Адамса в 1774 году «нашей страной» была Массачусетская бухта, а делегация Массачусетса в конгрессе была «нашим посольством». Для Джефферсона также в течение долгого времени слова «моя страна» означали Виргинию. Важная резолюция Ричарда Генри Ли (предложенная в континентальном конгрессе 7 июня 1776 года, поддержанная Джоном Адамсом; принята 2 июля 1776 года) гласила, что «эти Объединенные колонии являются и по праву должны быть свободными и независимыми штатами.

Положения резолюции Ли, объявлявшей намерение штатов формировать иностранные союзы и создать свою конфедерацию, были достаточно знакомы группе независимых государств, сотрудничавших в деле ведения войны. Заголовок окончательного варианта Декларации независимости называл документ «Единодушной Декларацией Тринадцати Соединенных Штатов Америки». Преамбула заканчивалась ссылкой на «терпеливые страдания этих колоний», теперь идущих по пути изменения «прежней системы правления», основанной на несправедливости и узурпации со стороны короля Великобритании с целью установления «абсолютной тирании над этими Штатами» {курсив мой. — Авт.). Заключительный параграф провозглашал независимость этих «Свободных и Независимых Штатов» (во множественном числе) и утверждал, «что как Свободные и Независимые Штаты они обладают полнотой власти в объявлении войны, заключении мира, образовании союзов, развитии торговли и совершении всех других актов и действий, которые имеют право совершать независимые государства». Самое странное, что в этом государственном свидетельстве о рождении нигде не идет речь о государстве; везде говорится об отдельных штатах. Доверчивый историк спустя тысячу лет мог бы (при отсутствии других доказательств) предположить, что декларация привела к возникновению тринадцати новых и отдельных государств, чьи названия были помещены перед именами делегатов, подписавших документ.

От этой привычки думать и чувствовать отдельно за каждый штат отказывались не сразу. «Мое счастье, — заявлял Оливер Эллсворт из Коннектикута на федеральном конвенте 1787 года, — в той же мере зависит от существования правительства моего штата, в какой новорожденный, чтобы питаться, зависит от своей матери». «Странамать» была заменена на матерейпггаты. «Мы хотим, — заявлял федералист Фишер Эймс в 1792 году, — не изменения формы. У нас достаточно бумаг, замаранных теориями правительств. Следует изменить образ мыслей. Наша страна — это штат, а не все государство. На другие штаты мы смотрим равнодушно, часто с ненавистью, страхом и антипатией».

Разнообразие колоний часто отмечалось как случайными путешественниками, так и теми, кто жил в стране достаточно долго. В трудные времена лондонские политики уверяли, что колонии никогда не объединятся против метрополии. «Нет достаточных оснований опасаться восстания на плантациях в течение ближайших веков, — замечал еще в 1724 году преподобный Хью Джоунз. — Если же какаянибудь из них предпримет эту попытку, она может быть легко подавлена другими; они никогда не объединятся друг с другом; и хотя все плантации согласны в том, что все они принадлежат и полностью зависят от Великобритании, у каждой есть своя точка зрения, и они самыми различными способами усердно преследуют собственные интересы». По утверждению Франклина 1760 года, опыт уже показал, что, кроме как в «невозможных» условиях «вопиющей тирании и гнета», нельзя себе и представить эффективного союза колоний.

Если они не могли согласовать свои усилия для защиты от французов и индейцев, которые постоянно беспокоили их поселения, сжигали деревни и убивали людей, есть ли причины предполагать, что существует опасность их объединения против собственной страны, которая их защищает и вдохновляет, с которой у них так много кровных связей, взаимных интересов и привязанностей и которую, как хорошо известно, они любят гораздо больше, чем друг друга? Короче, имеется так много причин, которые предотвращают эту возможность, что я осмелюсь заявить, что союз между ними в этих целях не только маловероятен, но невозможен; и если союз в целом невозможен, то попытка создания части его должна быть безумием, поскольку те колонии, которые не присоединятся к восстанию, присоединятся к метрополии для его подавления.

Различие интересов, заложенное в различии географического положения и экономики, а также в сравнительно небогатом колониальном прошлом, породило различие принципов. Это помогло лишить Войну за независимость идеологического оттенка в отличие от исторических восстаний в Европе XVII, XVIII и XIX веков. Джон Адамс объяснял позднее, что Революция отражала «столько же разных принципов, сколько их существовало в тех тринадцати штатах, что участвовали в ней, а в определенном смысле и сколько человек было в нее вовлечено». Революционные чувства носили подчас настолько местный характер, что в Виргинии, например, Революцию иногда называли (1780 — 1781) «табачным бунтом». В каждой колонии эта война велась за местную автономию — за право использовать свои деньги на собственные нужды, право мужчин служить недалеко от дома и не допускать истощения местных богатств во имя чужой высокой политики. Почему должны были колонисты, которые ревностно защищали свою автономию от древнего парламента и лорда Лоудоуна, опрометчиво отказаться от автономии ради нового континентального конгресса и Джорджа Вашингтона?

Целостность американской истории впечатляет. И не следует в нее впутывать никакие мнимые «революции». Для многих думающих колонистов Война за независимость представлялась лишь логическим следствием истории Англии предыдущих полутора столетий. С точки зрения английских вигов, это была вторая гражданская война, борьба за распространение и осуществление в Америке принципов Славной революции 1689 года. Она заложила основы сепаратистской традиции, которая потрясла новое государство в XIX веке. Борьба за новое государство была закончена только к 1865 году или позднее.

«Колонии, — отмечал Джон Адамс, — выросли под конституциями столь различных правительств, имелось такое разнообразие религий, они состояли из такого количества разных народов, их обычаи, привычки и традиции были так мало похожи, их взаимосвязи были столь редкими, а их знание друг о друге было столь несовершенным, что объединить их на основе одних и тех же теоретических принципов и одной системы действий было, бесспорно, крайне трудным предприятием». Таким образом, к 1783 году было достигнуто определенное единство, и оно стало незапланированным следствием самой войны. Во время войны многие разделяли подозрение, которое в 1781 году отразил Джеймс Мэдисон в письме конгресса в Филадельфии Томасу Джефферсону в Виргинию (для палаты граждан), где он предостерегал против передачи Виргинией ее западных земель ненадежному новому правительству. «Мы должны исходить из того, — отмечал Мэдисон, — что нынешний Союз едва ли переживет теперешнюю войну... следует отдавать себе полный отчет как в необходимости Союза во время войны, так и в его вероятном роспуске после».

Независимость создала не одно государство, а тринадцать. «Статьи конфедерации» произвели на свет «Соединенные Штаты», так же как Устав 1945 года — Объединенные Нации. «Каждый штат сохраняет свой суверенитет, свободу и независимость, — гласили Статьи (статья 2), — а также Власть, Юрисдикцию и Право, которые не делегированы конфедерацией Соединенным Штатам в лице конгресса во время сессии». Каждый штат был представлен «делегатами», за которых он платил, «назначаемыми ежегодно таким образом, как это определено законодательством каждого штата, для заседания в конгрессе с первого понедельника ноября каждого года с правом, принадлежащим каждому штату, отозвать своих делегатов или любого из них в любое время в течение года и направить других на их место до конца года» (статья 5).

Голосование по всем вопросам происходило по штатам, каждый из которых имел один голос. Вся центральная власть осуществлялась «соединенными штатами во время работы конгресса», из которых девять должны были прийти к согласию по вопросам любой значимости (статья 9). Таким образом, любые пять штатов могли блокировать любую акцию, либо не послав делегатов в конгресс, либо отказавшись голосовать за предложенную акцию. Если на сессии было представлено только девять штатов и некоторые штаты представлены двумя делегатами, то голос одного из них мог предотвратить положительное голосование своего штата и, следовательно, воспрепятствовать всей работе конгресса. В любом случае конгресс конфедерации не имел права добывать деньги путем налогообложения или регулировать торговлю.

Это новое центральное правительство было даже слабее назначенного Лондоном в период, когда империя еще мирно функционировала. Некоторые из полномочий, когдато осуществлявшихся короной (например, назначение губернаторов или отмена местных законов), не осуществлялись континентальным конгрессом согласно «Статьям конфедерации». Но статьи (предложенные в 1777 году и вошедшие в силу в 1781 — 1789 годах) предоставляли «соединенным штатам во время работы конгресса» некоторые специальные права, ранее осуществлявшиеся короной (например, объявление войны и мира, ведение внешних сношений и отношений с индейцами, контроль за составом сплава и стоимостью монет, а также почтовой службой между штатами). И до того, как «Статьи» вступили в силу, Мэриленд, маленький штат без западных земель, обеспечил предоставление конгрессу западных земель как плату за свое участие. Таким образом, конгресс контролировал расширение империи: «Статьи конфедерации» явились продуктом имперской истории, а новое «государство» — лишь импровизированной заменой империи. Примечательно не то, что сильное центральное правительство было организовано не сразу, но что оно вообще появилось. Ретроспективный взгляд может коекого привести к неправильной мысли, что было чтото упорное или тупое в этом нежелании сразу создать сильное центральное правительство. На самом деле была проявлена осторожность, редкая среди людей, борющихся против застарелого зла с помощью силы. Они опасались, как бы их кровь и богатства не растрачивались напрасно лишь для того, чтобы сменить одного тирана другим.

Американцы: Национальный опыт: Пер. с англ. Авт. послеслов. Шестаков В.П.; Коммент. Балдицына П.В. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера», 1993. — 624 с.