НЕУПРАВЛЯЕМАЯ ЛЕКСИКА

Границы языковой принадлежности в Америке были такими же неопределенными, как и географические; определить распространение американской речи было также трудно, как обозначить границы национальной территории. Там, где расширение американского государства шло особенно быстро, на пороге неведомого активнее ширился и словарный запас. Как страна росла за счет общин, передвигавшихся «за пределы юрисдикции», так и язык обогащался не «законным» путем учета новых слов в грамматиках и словарях, а за счет недозволенных, бесчисленных, случайных новообразований живой речи.

На этом первом этапе национальной жизни, когда американская речь еще только начинала свое существование, многие американские ученыелингвисты и литераторы стремились сохранить «чистоту» языка. Эти миссис Грэнди, самозваные блюстители лингвистической морали, никогда не работали так напряженно. «Сохранение английского языка в его чистоте на всей территории Соединенных Штатов, — заявлял Джон Пикеринг в начале своей «Лексики, или Собрания слов и фраз, которые считаются характерными для Соединенных Штатов Америки» (1816), — такая цель заслуживает внимания каждого американца, который является другом литературы и науки своей страны». Вывод Пикеринга состоял в том, что язык Соединенных Штатов «настолько отошел от образцового английского, что наши ученые, не теряя времени, должны приложить все усилия, чтобы восстановить его чистоту и предотвратить будущее разложение».

В период между Революцией и Гражданской войной охранительный пуризм красной нитью проходил через академические труды об американском языке. Доктор Бек, ректор Академии в Олбани (Нью-Йорк) в 1829 году, особенно одобряя утверждение Пикеринга о том, «что во многих случаях обвинения английских писателей являются либо несправедливыми, либо безосновательными», также выступал за языковую «чистоту». Далеко на Юге в этом же году доктор Данглисон объяснял в «Виргинском литературном музее и журнале беллетристики, искусств, науки и прочего», что американский язык «чище», чем полагал Пикеринг. Данглисон считал, что если бы Пикеринг был лучше знаком с диалектами английских провинций, то он бы понял, какое большое количество из предполагаемых им американизмов придумано вовсе не американцами. Джон Расселл Бартлетт в предисловии к «Словарю американизмов» (1848; 4е изд., 1877) утверждал, что, несмотря на обвинения, выдвигаемые англичанами против американцев в «извращении нашего родного языка и употреблении бессмысленных слов», ни в одной части мира огромные массы народа не говорят, по убеждению автора, поанглийски так чисто, как в Соединенных Штатах.

К 1859 году усилия по защите языка возросли настолько, что врач Алфред Элвин, филадельфийский аристократ,; смог выделить 463 выражения, которые составили внушительный «Глоссарий так называемых американизмов».

Считалось обычным делом английских путешественников и писателей попрекать нас так называемыми особенностями и странностями в употреблении нами слов и фраз. Исследование языка их собственной страны убедило нас в том, что подобная ирония была результатом неведения: тот, кто иронизировал, не был знаком с языком и ранней литературой своего собственного народа и поэтому совершенно естественно полагал, что услышанное здесь было неестественным, придуманным или 1рубым. Элементарная же истина такова, что почти все без исключения слова или фразы, за употребление которых над нами насмехались, являются старым добрым английским языком, многие из них англосаксонского происхождения, и почти все это можно услышать в современной Англии: различные обстоятельства могли немного изменить их употребление, но не в такой мере, чтобы считать нелепой нашу манеру выражаться.

Следовательно, в определенном смысле американский английский был даже более «правильным», чем тот, на котором говорили в Англии.

С каким бы усердием ученый автор «Виргинского литературного музея» ни настаивал на том, что «количество подлинных американизмов крайне невелико», молодые побеги американской речи разрастались повсюду. Джон Расселл Бартлетт в самом претенциозном каталоге века, посвященном американским лингвистическим нарушениям (действительным или мнимым), признавался, что «наш литературный язык» хуже, чем в Англии. Но все же он утверждал, что английский язык большинства американцев даже чище, чем тот, на котором в своей массе говорят англичане. Намереваясь создать «Словарь разговорного языка Соединенных Штатов», Бартлетт включил в него «все искажения языка и неправильное употребление слов, которые допускают жители определенных районов страны, а также некоторые из тех замечательных и нелепых форм речи, которые распространены в западных штатах». Неоднократно он обращал свое внимание на «разговорный, или бытовой, язык». После Гражданской войны, еще защищая теоретическую «чистоту» американского варианта разговорного английского, Бартлетт учитывал каждый термин сленга, который только мог ему встретиться. Он отверг соображение о том, что появление вульгаризмов в словаре может «увековечить» их употребление. Не словари сохраняют слова, возражал он, а их использование. «Вульгаризмы будут находиться в употреблении до тех пор, пока они нужны в разговорном языке... Таким образом, сленг — это основной источник обогащения нашего языка».

Напрасно школьные педагоги трудились над тем, чтобы их непослушные ученики хотя бы выглядели образованными, научившись правильно произносить слова, напрасно старались сохранить заборы языковой принадлежности высокими и непроницаемыми. Американская культурная недостаточность обеспечила большой и выгодный рынок для «Книги американского правописания» Ноя Уэбстера, сотворила культ «правильного» написания и вызвала широкий спрос на «Словарь» Уэбстера. Но, несмотря на все это, в Америке складывались идеальные условия для жизнестойкости, гибкости и новообразования разговорного языка. Эти суровые условия оказались благоприятными для создания сленга. «Три культурных явления, — замечал Стюарт Берг Флекснер в своем удивительном «Словаре американского сленга» (составленном совместно с Га ролдом Уэнтвортом), — особенно способствовали созданию обширного словаря сленга: 1) восприятие или же одобрение новых целей, ситуаций и идей; 2) наличие большого количества разнообразных подгрупп; 3) демократичное смешение этих подгрупп с господствующей культурой». Сленг — это неофициальный язык либо всего общества, либо его части, который пока не считается достаточно возвышенным или правильным, чтобы восприниматься как литературная норма. Поскольку в Америке границы речевой нормы были более неясными, чем гделибо еще, то различие между сленгом и «правильным употреблением» было также неопределенным. И это различие становилось все неопределенней по мере того, как рос американский словарный запас и большую уверенность в себе обретала американская цивилизация.

Американский язык стал торжеством сленга. Американская литературная речь гораздо быстрее насыщалась сленгом простого народа, чем литературным английским языком Британии. Уолт Уитмен в «Ноябрьских ветвях» (1888) был первым, кто, не стыдясь и даже с гордостью, описал это своеобразное американское явление.

Сленг, если провести его тщательный анализ, окажется незаконнорожденным созданием, стоящим ниже всех слов и предложений и за пределами поэзии; он удостоверяет определенную извечную иерархию и протестантство в речи. Поскольку Соединенные Штаты наследуют одно из своих самых Драгоценных владений — язык, на котором они говорят и пишут, — от Старого Света, то, основываясь на наличии там феодальных институтов и исходя из них, я позволю себе заимствовать сравнение пусть даже из этих сфер, столь далеких от американской демократии. Относясь к языку как к всемогущему властелину, представим себе, что в величественном зале для аудиенций монарха появляется персонаж, похожий на шекспировского шута, усаживается там и принимает участие в самых торжественных церемониях. Таков сленг, предоставляющий простому народу возможность устремиться окольным путем безграничного самовыражения и избежать пустого буквализма. Таков сленг, который в высоких сферах рождал поэтов и поэзию и который, без сомнения, в доисторические времена положил начало всем древним мифам и выстроил их бесконечное переплетение. Ибо, как бц странно это ни выглядело, строго говоря, это тот же импульс, тот же источник жизни. Сленг — это извержение здорового фермента в результате вечно активных процессов в языке, благодаря которым пузыри и пена в большинстве случаев исчезают; хотя иногда они оседают и кристаллизуются... Наука о языке напоминает геологию. Ей присущи те же нескончаемые эволюции, окаменелости и бесчисленные, скрытые от глаз слои и пласты, далекие предшественники настоящего. Но, возможно, язык больше похож на огромный живой организм, вечный источник многих организмов. И сленг не только питает его, но и является началом фантазии, воображения и юмора, привносящих в него дыхание жизни.

Таким образом, беспримерная американская грамотность и восхитительный парадокс демократии привели к тому, что американский литературный язык окрасился сленгом. Исчезала еще одна старинная монополия, монополия образованных людей, и ее могущество растворялось среди всего народа.

Американцы готовы были употреблять слово в любом случае, если оно передает смысл. Подобно великим английским писателям (особенно Шекспиру: «Отдядь мне дядю»), они не обращали внимания на филологов, которые утверждали, что определенное слово не может быть ничем, кроме как, скажем, именем существительным. Даже в колониальный период английские критики американской лексики возражали против свободного обращения американцев с частями речи, с «подлинными» грамматическими функциями конкретных слов, что, по их мнению, было распущенностью. Дейвид Юм возражал против превращения Франклином существительного «colony (колония) в глагол «colonize (колонизировать). Сам Франклин, образцом для которого стал Аддисон, возражал против американской практики употребления в качестве глаголов таких имен существительных, как «notice (извещение), «advocate (защитник), «progress (прогресс). Существительное «clapboard» (дранка) употреблялось в качестве глагола еще в 1634 году, глаголы были образованы от существительных «scalp» (скальп) (1693) и «tomahawk» (томагавк) (1711).

Процесс продолжался. В начале XIX века слова «deed» (поступок) (1806), «lynch» (линч) (1835) и «portage» (перевозка) (1836) стали глаголами. Слово «interview» (интервью) в том значении, в каком его используют журналисты в наши дни, впервые появилось как существительное в 1869 году и уже в 1870м — как глагол. Американцы свободно обращались с любой частью речи. Прилагательные становились существительными, как, например, в случае со старинным словом «personal» (личный) после того, как оно послужило заголовком газетной статьи (1864). Или глагол «dump» (сваливать) превратился в существительное, обозначающее место, куда сваливался мусор (1784). Точно так же журналистские глаголы «scoop» (сорвать; получить преимущество) и «beat» (пробить) стали соответственно существительными в 1874 и 1873 годах.

Дело было не только в этом новом беспорядочном использовании американцами слов, что безусловно обогащало язык. Некоторое представление о распространении и разнообразии «особенностей английского языка, на котором говорят в Америке», можно получить из «Классификации американизмов», составленной в 1850 году Уильямом Фаулером, профессором риторики в Амхерсте .

I. Слова, заимствованные из других языков, с которыми английский язык взаимодействовал в Америке:

Все эти слова иноязычные.

II. Слова, необходимые для выражения новых понятий в создавшейся ситуации:

Произнесенное слово уносится ветром. Поэтому наша первая задача при составлении хронологии истинно американских слов состоит в том, чтобы найти письменное свидетельство их существования в речи необразованных людей. В книге Джозефа Болдуина «Бурные времена Алабамы и Миссисипи» (1853) можно довольно легко обнаружить литературные версии разговорного языка. Они встречаются и в книге Джеймса Расселла Лоуэлла «Переписка Биглоу» (1848 и 1867). Однако эти свидетельства еще не сам разговорный язык, а лишь его обработанный вариант.

И все же мы располагаем неисчерпаемой сокровищницей подлинных свидетельств; это богатейший материал, собранный во время экспедиции, предпринятой Льюисом и Кларком, и признанный выдающимся для своего времени. Он позволяет увидеть, как английский язык, образно говоря, приспосабливался к ландшафту Нового Света. Этот материал ценен еще и потому, что, помимо богатейшей информации, собранной в нем, его систематизировали люди, не получившие специального образования. Во всем отряде, насчитывавшем сорок пять человек и стартовавшем из СентЛуиса в 1804 году, не было ни одного ученого. Знания руководителя экспедиции капитана Мэривезера

Льюиса, возможно самого образованного в отряде, носили бессистемный характер. Ему так и не удалось осуществить мечту всей своей жизни и получить образование в колледже Уильяма и Мэри или в какомлибо другом колледже. Конечно, два года работы в Белом доме в качестве личного секретаря президента Джефферсона расширили его познания о мире. Однако высоко оценивая честность Льюиса, его способность к наблюдениям и знание Запада, Джефферсон был вынужден признать отсутствие у него научных знаний. Капитан Уильям Кларк учился еще меньше, чем Льюис. Многие участники экспедиции были практически неграмотными. Ни одного из них даже при самом большом желании нельзя было назвать ученым или литератором.

Поскольку Джефферсон настаивал на детальных и подробных записях, то не только руководители, но и другие члены экспедиции записывали все, что видели. Заметки делали Льюис, Кларк и их четыре сержанта; уцелели все записи, кроме одной. По традиции по крайней мере трое из двадцати трех рядовых членов экспедиции вели дневники, но обнаружен был только один. В первых печатных изданиях многие рукописи были «улучшены» литературными редакторами, но, к счастью, большая часть рукописей сохранилась и в конце концов была издана в оригинале. Самый полный дневник (последний из числа найденных и единственный, в котором сделан отчет о каждом дне путешествия) принадлежал одному из сержантов.

Что бы там ни думали сами участники отряда Льюиса и Кларка о проделанной ими работе, они невольно вобрали в себя все языковое богатство нового мира и отразили его в личных записях о географических открытиях и языковых новациях. Изучив лексикон их дневников, Илайя Крисуэлл пришел к выводу, что «они были настоящими пионерами в лингвистике, как и в других делах». Статистика не в состоянии оценить проделанное ими, но около двух тысяч собранных терминов так или иначе явились американскими нововведениями; среди них по крайней мере тысяча слов впервые появилась именно в этих дневниках.

Дневники стали подлинной сокровищницей нового использования слов американцами, особенностей правописания, чисто американских форм глагола или существительного, перехода одной части речи в другую, американского способа употребления слов, архаичных или устаревших в Англии. И все это носило самый достоверный характер, поскольку записи делались без какойлибо лингвистической цели. Более пяти сотен слов, в основном заимствованных из индейских языков, обозначали новые ботанические и зоологические явления. Многие из американизмов, найденных в этих дневниках, не предназначались для широкого использования, другие уже вошли в речь простых людей или были рассчитаны на это: «Ьауои» (рукав в дельте реки), «bowery» (тенистый уголок), «butte» (крутой холм), «cache» (тайник), «calumet» (курительная трубка), «cent» (цент), «complected» (сплетенный), «Ыскогу» (орешник), «hominy» (дробленая кукуруза), «Шу» (зло, вред), «interpretress» (истолкователь), «jerky» (вяленое мясо), «kUldeer» (вид американской птицы), «kinnikinic» (медвежья ягода), «maize» (маис), «moccasin» (мокасин), «moose» (лось), «opossum» (опоссум), «pawpaw» (меховая шкурка, подобранная из лапок), «peltry» (невыделанные шкурки), «ресап» (орехпекан), «pemmican» (пищевой концентрат из мяса), «persimmon» (хурма), «planter» (земледелец), «portage» (переправа волоком), «prairie» (прерия), «raccoon» (енот), «sassafras» (пахучее дерево), «skunk» (скунс), «slew» (заболоченная местность), «squash» (род тыквы), «squaw» (индианка), «tamarack» (лиственница), «timothy» (тимофеевка), «tomahawk» (томагавк), «tote» (заплечный мешок), «wampum» (ракушечные деньги у индейцев), «whippoorwill» (козодой), «Yankee» (янки).

Страницы записей были усыпаны чисто американскими комбинациями английских слов, например: «back of» (стоящий за), «backtrack» (вернуться назад), «basswood» (липа), «black bear» (черный медведь), «grizzly bear» (гризли), «bluegrass» (вид трав в Кентукки), «bottomland» (пойма), «box alder» (ольха), «brown thrush» (бурый дрозд), «buckeye» (конский каштан), «buffalo robe» (выделанная шкура бизона), «bullfrog» (лягушка крупных размеров), «bullsnake» (разновидность ужа), «canvasback» (разновидность дикой утки), «catbird» (малиновка), «coalpit» (копь), «copperhead» (медянка), «cutoff» (участок земли между старым и новым руслом реки), «bald eagle» (белоголовый орел), «gartersnake» (уж), «ground log» (сурок), «ground squirrel» (земляная белка), «halfbreed» (метис), «headright» (дарованный кусок земли в 50 акров), «blue heron» (голубая цапля), «honeylocust» (название дерева), «horned lizard» (рогатая ящерица), «huckleberry» (черника), «hunting shirt» (охотничья рубаха), «ironwood» (разновидность бука), «blue jay» (голубая сойка), «keelboat» (килевое судно), «kingbird» (разновидность мухолова), «kingfisher» (зимородок), «buffalo Иск» (бизоньи солончаки), «lodgepole» (шест палатки), «тауapple» (подофил), «medicineman» (шаман), «moccasin snake» (разновидность ядовитой змеи), «mocking bird» (пересмешник), «mountain ram» (горный баран), «mountain sheep» (горная овца), «mule deer» (олень), «muskrat» (ондатра), «nighthawk» (козодой), «overall» (верхняя одежда типа комбинезона), «overnight» (случившийся накануне вечером), «white pine» (белая сосна), «pitchpine» (смоляная сосна), «sweet potato» (сладкий картофель), «prairiedog» (вид сурка), «prairie fowl» (разновидность дрофы), «prairie lark» (разновидность жаворонка), «prairie wolf» (степной волк), «rattlesnake» (гремучая змея), «red elm» (красный вяз), «red oak» (красный дуб), «rocky mountains» (скалистые горы), «running time» (продолжительность марша), «sagebush» (шалфей), «sandhill crane» (журавль), «sapsucker» (разновидность дятла, питающегося соком деревьев), «seaotter» (морская выдра), «serviceberry» (сорт ягод), «snowberry» (сорт ягод), «snowshoe» (снегоступ), «sugar maple» (сахарный клен), «whistling swan» (разновидность лебедя), «timberland» (лесистая местность), «tradinghouse» (торговый дом), «garden truck» (садовая тележка), «tumblebug» (клоп), «turkeybuzzard (орелстервятник), «black walnut» (черный грецкий орех), «warparty» (военный отряд), «woodduck (лесная утка), «yellow jacket» (оса).

Удивительным свидетельством потребности американцев в новых выражениях стали многие английские слова, которым Льюис и Кларк придавали новый смысл: «baggage» (багаж), «Ьаг» (буфетная стойка), «barren» (лишенный растительности), «biscuit» (сухарь), «bluff» (плоская возвышенность), «boil» (фурункул), «brand» (клеймо), «brush» (густой кустарник), «buffalo» (бизон), «bug» (жук), «chance» (удача), «chunk» (отколовшийся кусок), «clever» (ловкий), «corn» (кукуруза), «crabapple» (дикая яблоня), «cranberry» (клюква), «сгеек» (ручей), «crow» (ворона), «сискоо» (кукушка), «dollar» (доллар), «Dutch» (немецкий), «elder» (старший), «elk» (марал), «elm» (вяз), «йх» (чинить, приводить в порядок), «fork» (развилка реки), «gang» (шайка), «gap» (ущелье), «glade» (поляна), «gnat» (гнус), «grouse» (тетерев), «hazel» (лесной орех), «hornet» (шершень), «hound» (гончая), «hump» (горка), «knob» (бугор), «Нек» (кусочек чегото), «lodge» (вигвам), «lynx (рысь), «mad» (бешеный), «make out» (преуспевать), «mammoth» (огромный), «meal» (еда), «medicine» (лекарство), «mink» (норка), «mistletoe» (белая омела), «notion» (мелочи), «onion» (лук), «otter» (выдра), «pantaloon» (брюки), «partridge (куропатка), «pattern (образец, патронка), «pelican» (пеликан), «pheasant» (фазан), «plunder» (нажива), «police (очищать), «quail (рябчик), «гай» (плод), «rat» (крыса), «rattle» (трещотка), «raven» (ворон), «roasting ear» (жареная кукуруза), «robin» (дрозд), «госк» (камень), «run (ручей), «rush» (торопиться), «salmon (семга), «scalp (снимать скальп), «settlement (поселение), «sick» (больной), «sign» (знак), «slash» (вырубка), «snag» (налететь на корягу), «snipe» (вальдшнеп), «some» (немного), «split» (расщепить), «stage» (стоянка), «store» (магазин), «stud» (жеребец), «suit» (масть), «turkey» (индейка), «twist» (скручивать), «village» (село), «whip» (кнут), «woodsman» (лесной житель).

Судить о насыщении языка новыми словами мы можем по той тысяче новых слов, которые впервые появились в этих дневниках (включая слова, прежде не встречавшиеся ни в одном словаре). Они свидетельствовали о скорости, с какой менялся язык: например, не многие из названий мест, придуманные членами экспедиции Льюиса и Кларка, сохранились в период постоянного заселения.

В конечном итоге более важную роль, чем изобретения исследователей или причудливые выдумки обитателей лесной глуши и лодочников, прославленные Марком Твеном и другими писателями, сыграла получившая особенное распространение общая небрежность, подвижность повседневной речи. Это было замечено еще в 1855 году Чарлзом Астором Бристедом, выпускником Йейлского университета, обучавшимся затем в Кембридже. В своем исследовании «Английский язык в Америке» он описал и обосновал особенности американского языка. Вместо того чтобы отрицать наличие американизмов или осуждать их (как это было модно среди литераторов), он увидел перспективу развития американского языка в том странном факте, что американизмы быстро приобрели самое широкое распространение. «Английские провинциализмы, — объяснил он, — остаются на своем месте; они ограничены определенными районами и не посягают на столичную модель. Американские провинциализмы почти равномерно распределены среди всех классов и местностей, и если некоторые из них не могут подняться выше определенного уровня общества, то другие можно услышать повсюду. Ни сенат, ни будуар не защищены от их вторжения, так же как фермерский дом или таверна». Специфика американской жизни и какието особенности американского литературного стиля меньше повлияли на появление нового оттенка в английском языке Америки, чем особая американская мощь и преобладание народного (и относительно внеклассового) разговорного языка. В этой связи Бристед делал вывод: «Что касается разговорной речи, то самый утонченный и самый образованный американец, который в состоянии написать тома, посвященные серьезной теме, без какихлибо отличительных особенностей, в полудюжине фраз использует по крайней мере полдюжины слов, которые не Moiyr не поразить неопытного англичанина, услышавшего их впервые».

Таким образом, распространение языковых особенностей в Америке шло снизу вверх. То, что Менкен называет «потоком крепких и невиданных прежде слов и фраз», проистекающим из самой гущи американской жизни, захлестнет также литераторов. Он станет той новой силой, которая позволит смешанному разноликому народу создать свой собственный язык и сделать этот язык именно своим.

Конечно, было очень много словесных причуд: например, образование существительных типа «guyascutus» (?), «scalawag» (южанин, поддерживающий республику в период реконструкции после Гражданской войны), «shebang» (хижина), «shindig» (вечеринка), «slumgullion» (слабый), «sockdolager» (махина), «spondulix» (деньги); или глаголов, как «to absquatulate» (быстро уйти), «to exfluncticate» (преодолеть, побить, использовать), «to homswoggle» (надуть), «to skedaddle» (улепетывать), «to squiggle» (маракать); или прилагательных вроде «hunkydory» (первоклассный), «rambunctious» (буйный), «scrumptious» (стильный), «slarabang» (неистовый) и «splendiferous» (отличнейший). Много слов было образовано с использованием префиксов, например префикса ker, имитирующего всплеск от упавшего в воду предмета: «кегflop» (плюхнуться), «кегbim» (бабенка), «kersplash» (плеснуть), «kerthump» (грохотать), «kerbang» (тарарахнуть), «kerplunk» (всплеск), «kersquash» (чмокать), «kerswosh» (бурлить), «kerslap» (звук пощечины), «kerchunk» (бухнуть), «kersouse» (громкий всплеск), «kerslam» (хлопнуть), «kerflummux» (смешаться).

Но если такие странности словообразования и удивляли степенного английского путешественника, их роль была менее значительной по сравнению с мощью нового словарного запаса. Мы оставляем в стороне неловкие изыски типа «to doxologize» (помпезное новообразование, означающее воздать славу Господу), «to funeralize» (провести похороны), а также политический жаргон того времени и обнаруживаем множество выразительных новшеств, которые используются в повседневной речи XX века. Из старых известных существительных были созданы новые глаголы (способом, который лингвисты называют «обратным словообразованием»): «to resurrect» (восстать), «to excurt» (ходить на экскурсию), «to resolute» (выносить решение), «to enthuse» (приводить в восторг). Новыми словами, которйе шокировали или даже пугали пуритан, когда произносились впервые в то время (часто представителями Запада в стенах конгресса), являлись: «to affiliate» (присоединять), «to endorse» (одобрять), «to collide» (сталкиваться), «to jeopardize» (рисковать), «to predicate» (утверждать), «to itemize» (перечислять), «to americanize» (американизировать). Из повседневного общения возникали более привычные американскому уху глаголы: «to aggravate» (ухудшать), «to boom» (создавать сенсацию), «to boost» (подталкивать), «to bulldoze» (сгребать бульдозером), «to coast» (кататься с гор), «to corner» (монополизировать рынок), «to crawfish» (пятиться), «to engineer» (подстраивать), «to lynch» (линчевать), «to splurge» (сорить деньгами). В наследство от XIX века мы получили такие общепринятые прилагательные, как «noncommittal» (уклончивый), «highfalutin» (напыщенный), «wellposted» (хорошо расположенный), «downtown» (находящийся в центре города), «playedout» (измотанный), «downandout» (разоренный), «undertheweather» (подвыпивший), «опthefence» (сохраняющий нейтралитет), «flatfooted» (решительный), «trueblue» (преданный). Или такие известные американизмы, как «slim» вместо «small» (слабый, малый; например, слабый шанс), «plumb» (явный; например, в возрожденном английском архаизме «plumb crazy» — явно спятил).

Употребление спиртных напитков оставило нашему разговорному языку большое наследство. Уэнтворт и Флекснер считали, что слово «drunk» (пьяный) обладает самым большим числом сленговых синонимов в американском языке. Отчасти это произошло благодаря заимствованию нашим языком слов, употреблявшихся переселенцами, а также, возможно, и из-за их особой приверженности к спиртному. Как бы то ни было, кажется, что американцы больше других получают удовольствие от разговоров о выпивке. Словарь американского застолья берет начало в те годы, которые Менкен назвал «готическим веком американского пития и американского словотворчества», — то есть между Революцией и Гражданской войной.

В этот период были заложены основы словаря американского застолья. «Barroom» (бар) (1807) и «saloon» (салун) (1841) стали американизмами, для которых появилось неисчислимое множество эвфемизмов.

Попроси «bartender» (бармена; 1855) «set’em up» (обслужить; 1851)! Ты хочешь только «snifter» (глоток спиртного; 1848) или предпочитаешь, чтобы тебе отмерили порцию «jigger» (мерным стаканчиком; 1836), «ропу» (стопкой; 1849) или «finger» (пальцем; 1856)? Спроси «long drink» (крепкого спиртного; 1828), если ты не хочешь «straight» (чистого) виски (1862; английское слово — «neat»). Хочешь ли ты «eggnog» (напиток из яйца, сахара и рома; 1755), «mintjulep» (виски с мятой; 1809) или «соЫег» (напиток из вина, сахара, лимона; 1840), например «sherrycobler» (1841)? Менее известными изобретениями «готического века» являются: «horse’s neck» (горлышко бутылки), «stonefence» (спиртное), «brandycrusta» (винный осадок), «brandychamparelle» (шампанское с коньяком), «blueblazer» (коктейль с горящим виски), «locomotive» (аперитив).

Всемирно известное слово «коктейль», один из самых удачных американизмов как с языковой, так и других точек зрения, появилось у нас не в изнеженные времена недавнего прошлого, а в тот самый «готический век». Газета «Баланс (и Колумбийский репозиторий)», Гудзон, штат Нью-Йорк, 13 мая 1806 года впервые объясняла:

Коктейль — это бодрящая смесь, состоящая из алкоголя любого вида, сахара, воды и горькой добавки... Говорят, что он очень полезен кандидату от демократов, поскольку лицо, проглотившее стакан этой смеси, готово проглотить все, что угодно.

К 1822 году ктото определил обычный завтрак в Кентукки как «три коктейля с тремя прицепами». В «Словаре американизмов» (3е изд., 1860) Джона Расселла Бартлетта коктейль назван «бодрящим напитком, изготовленным из коньяка либо джина, смешанного с сахаром и разбавленного небольшим количеством воды». В четвертом издании 1877 года перечислены следующие компоненты: коньяк, шампанское, джин японский, джерси, сода и виски.

Самым известным и самым распространенным из всех дошедших до нас американизмов этого периода, по мнению экспертов и неспециалистов, считается «о’кей» (О.К.). Его происхождение остается любимым полем академических сражений. До последнего времени тяжесть доказательств склоняла весы в пользу той версии, которая вела его происхождение от «Old Kinderhook», прозвища Мартина ВанБюрена, полученного им в ходе избирательной кампании на пост президента, когда его поддерживали демократические О.К. — клубы в Нью-Йорке. Однако теперь среди специалистов преобладает другая точка зрения. Они считают, что О.К. — это акроним выражения «all correct», но что Эндрю Джексон (которому его приписывали) не имеет к нему никакого отношения. Во всяком случае, бесспорно то, что выражение это возникло в первые годы XIX века и к середине века стало приобретать принятое сегодня значение. За три десятилетия O.K. заразило язык Англии.

Первую половину XIX века можно назвать великой эпохой иностранных заимствований в американском языке, рожденной первыми широкими контактами между переселенцами британского и небританского происхождения. У голландцев с начала XIX века американцы позаимствовали не много слов, например «bedspread» (легкое постельное покрывало) (1845); «dope» (после 1807), имеющее многочисленные и разнообразные значения, и «to snoop» (шпионить) (1832). Именно в это время европейские языки внесли свой самый значительный вклад в американскую речь.

В колониальный период заимствования из французского языка через Канаду были немногочисленными, например «prairie» (прерия), «batteau» (корабль), «portage» (переправа), «rapids» (речной порог). И только после покупки Луизианы в американскую речь хлынул настоящий поток французских слов. Многие из них были географическими названиями. Например, хотя слово «прерия» и использовалось американцами до Революции, оно еще в 1828 году не было включено в «Американский словарь английского языка» Уэбстера. Ко времени Гражданской войны передвижения людей по прериям увеличили потребность в этом слове. Ко второй половине XIX века распространение получили такие удачные сочетания, как «prairiedog» (луговая собака), «prairiehen» (степной тетерев), «prairie squirrels» (суслики), «prairieState» (штат в прериях), «prairie wolf» (койот) и другие. В начале XIX века из французского были заимствованы слова «butte» (крутой холм; 1805), «chute» (стремнина; 1804), «coulee» (высохшее русло; 1807), «crevasse» (расселина; 1813), «depot» (железнодорожное депо; 1832), «picayune» (мелкая монета; 1805), «to sashay» (направляться; 1836), «shanty» (лачуга; 1822).

Значение территориального фактора для американской культуры, пожалуй, лучше всего иллюстрируется тем, что из испанского американский английский язык заимствовал больше, чем из какоголибо другого языка. Иногда испанский язык служил посредником для индейских слов (например, для слова «койот»). Большое количество слов пришло из испанского языка в первой половине XIX века. Многие из этих заимствований считаются самыми выразительными в повседневной американской речи, особенно в разговорах знати, — к такому выводу приходит Гаролд Бентли, говоря об испанских словах: «Они сохраняют местный колорит и все богатство оттенков, включая юмор, они живописны и изобразительны». К ним относятся: «adobe» (саман; 1759), «alfalfa» (люцерна; 1855), «bonanza» (удача; 1844), «Ьгопсо» (полудикая лошадь; 1850), «Ьискагоо» от «vaquero» (пастух; 1827,1889), «Ьигто» (ОСЛИК; 1844), «calaboose» (каталажка) — слово пришло через Французскую Луизиану (1792), «сапуоп» (каньон; 1834), «cinch» (подпруга; 1859), «corral» (загон для скота; 1829), «fiesta» (праздник; 1844), «frijole» (похвальба; 1759), «lariat» (аркан; 1832), «lasso» (лассо; 1831), «1осо» (сумасшедший; 1844), «mesa» (столовая гора; 1759), «mustang» (мустанг; 1808), «padre» (отец; 1792), «patio» (дворик; 1827), «реоп» (батрак, поденщик; 1826), «placer» (прииск; 1842), «plaza» (площадь; 1836), «pronto» (быстро; 1850), «ranch» (ранчо; 1808), «rodeo» (родео; 1844), «savvy» (кумекать) от слова «sabe» (1850), «sierra» (горная цепь; 1759), «sombrero» (сомбреро; 1823), «stampede» (перетянуть избирателей; 1844), «tortilla» (маисовая лепешка; 1831), «to vamoose» (уносить ноги; 1847) — вероятно, от «to mosey» (сматываться), «vigilante» (член комитета бдительности; 1865).

Количество заимствованных слов ни в коей мере не было пропорционально ни количеству иммигрантов из одалживающей их страны, ни богатству ее языка. После испанского самое большое число слов дал немецкий язык: с одной стороны, это такие академические выражения, как «kindergarten» (детский сад; 1855, 1862), и с другой стороны — такие просторечия, как «nix» (нисколько; 1855) и «ouch» (ой; 1837). Немецкому мы также обязаны словами «to loaf» (бездельничать; 1835), «loafer» (бездельник; 1840), «to bum» (жить за чужой счет, глагол; 1863), «bum» (лодырь, существительное; 1862), «bum» (никчемный, прилагательное; 1859), «bub» (малыш, шутливая форма обращения; 1839), «dumb» (тупой, глупый; 1825), «fresh» (в смысле «наглый»; 1848) и «shyster» (стряпчий по сомнительным делам; 1846). Наиболее очевидными немецкими заимствованиями являются слова, относящиеся к наименованиям пищевых продуктов: «pretzel» (кренделек; 1824), «pumpernickel» (хлеб из грубой муки; в «Гиперионе» Лонгфелло, 1839), «lager» (легкое пиво; 1854), «bock beer» (темное пиво; 1856) и «to dunk» (макать; 1867). Большая часть ныне известных немецких слов в нашем кулинарном словаре появилась в XIX веке уже позже: «delicatessen» (деликатесы), «sauerbraten» (колбаса с капустой), «stein» (пивная кружка), «zweiback» (сдобный сухарь) и другие.

Некоторые языковые новшества пришли к нам из ирландского языка. В 1855 году один ученый отметил, что единственным влиянием ирландского на язык Нью-Йорка стало широкое употребление shall вместо will. Даже спустя десятилетия после Гражданской войны ирландских слов было немного: «speakeasy» (место незаконной продажи алкоголя), «shillelah» (дубинка), «smithereens» (осколки) и, возможно, также «lallapalooza» (диковина). Вероятно, влияние ирландцев осуществлялось не через новые слова или их новые значения, а, скорее, за счет употребления устаревших разговорных форм, сохранившихся в Ирландии: «ag’in» вместо «against» (против), «bile» вместо «boil» (кипеть), «ketch» вместо «catch» (схватить), «chaw» вместо «chew» (жевать), «drownded» вместо «drowned» (утопленник), «heighth» вместо «height» (высота), «tfist» вместо «hoist» (магазинный вор), «jine» вместо «join» (присоединиться); и за счет такого же использования определенного артикля, как во французском или немецком («I had the measles»). От ирландцев (по словам Менке на, ирландец просто не способен сказать только «да» или только «нет») мы получили ряд сочных выражений с усилительным и расширительным значением, например: «yes indeedy» (да; 1856), «yes sirее» (да, сэр; 1846) и «по sirее» (нет, сэр; 1845). Видимо, также из ирландского пришли «teetotal» (трезвый; 1834), «teetotaler» (трезвенник; 1834), «teetotally» (трезво; 1839), которые скоро были переделаны на западный манер в «teetotaciously» (1859). Даже китайцы, весьма скромная часть населения страны, добавили в этот век заимствований несколько своих слов, ставших общеупотребимыми, например: «chow» (еда), «to kowtow» (кланяться до полу) и «to yen» (желать).

Рождение живого американского разговорного языка произошло на памяти двух поколений. Появление его нельзя было предвидеть, но когда он начал расти, то нельзя было и контролировать. Литераторы, ярые приверженцы Старого Света, забили тревогу, поскольку развитие языка шло не по правилам и без одобрения его самозваных хранителей. Переселенец Генри Джеймс жаловался в духе почитателей Старого Света в 1905 году:

Пока мы спим, огромная масса чужестранцев, которых мы привечаем у себя и чье главное стремление, как я считаю, состоит в том, чтобы с первого момента появления здесь чувствовать себя обладателями таких же прав делать с нашей речью что захочется, какими наделенц мы сами, — великим правом американца свободно делать здесь, у себя, то, что он пожелает, со всем и всяким; пока мы спим, бесчисленные чужестранцы готовятся (они не спят!) навязать свою волю этому новому для них наследию и доказать нам, что у них не больше добрых чувств и почтительного уважения к нему, не больше любви и потаенной с ним связи, трепетного, нежного любопытства к нему, чем к бесформенному куску клеенки в столькото ярдов из лавки, который они для удобства хотели бы постелить на кухонный пол или лестницу.

Американцы: Национальный опыт: Пер. с англ. Авт. послеслов. Шестаков В.П.; Коммент. Балдицына П.В. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера», 1993. — 624 с.