НЕПИСАНЫЙ ЗАКОН: ЕГО СТАНОВЛЕНИЕ В УСЛОВИЯХ РАБСТВА

В те же самые годы, когда в Новой Англии развивалась американская юридическая система со всеми ее принадлежностями, с юридическими школами, томами юридических прецедентов и профессиональных наставлений, жизнь южан все больше руководствовалась неписаным законом. Юридические формальности, буква закона и примечания мелким шрифтом, только крючкотворамянки и нужны, считали южане. Крупные плантаторы вели дела без формальностей, на слово, по джентльменским соглашениям и ручательствам чести. Мало когда еще в новой истории столь крупный бизнес вершился при столь малом количестве бумаг.

Этим объясняется тот факт, что стольким вопросам об образе жизни Юга суждено навеки остаться без ответа: ответы этц унесены ветром. Парадоксально, но это же обстоятельство отражает и косность образа жизни южан, поскольку помогает понять, почему южане уверовали в его незыблемость и неизменность.

Становлению на Юге неписаного закона способствовало рабство. Между 1790 и 1860 годами негры в южных штатах составляли более одной трети населения. Почти все они были рабами. Количество вольных цветных не составляло и одной десятой всего негритянского населения региона. Соотношение негров и белых менялось от штата к штату. В 1850 году, например, негры составляли более половины населения Южной Каролины и Луизианы, но всего лишь около одной пятой в Теннесси и Кентукки. В целом рабовладельцы составляли лишь небольшую часть всего белого населения Юга, и лишь некоторые из них имели больше чем несколько рабов. К началу Гражданской войны рабов имели менее пяти процентов белых южан и менее одного процента этих рабовладельцев имели до сотни рабов. Тем не менее рабовладение повсеместно определяло отношения белых к неграм на Юге. Южане не ошибались, говоря, что оно определяет весь их образ жизни.

Критики рабства, особенно на Севере, видели в нем один лишь произвол. Если в своем отношении к рабу хозяин руководствовался какимилибо иными мотивами, чем страсть или корысть, северяне редко их признавали. Рабство, говорили они, есть деспотизм. Главный его порок в том, что оно делает одного человека абсолютно разнузданным в обращении с другим. Но джентльменюжанин воспринимал рабство поиному. С его точки зрения, отличительной чертой рабства служило вовсе не то, что хозяинюжанин получал неограниченную власть над рабочей силой, в то время как власть хозяинасе верянина ограничивалась законом. Совсем напротив, южане были склонны считать, что хозяинасеверянина только конкретные положения писаного закона и сдерживают, в то время как они руководствуются тонкими вездесущими «правилами чести» — всеобъемлющим неписаным законом. Не отсутствие закона, но наличие закона иного рода и отличало рабовладельческое общество от всех прочих. Южане — сторонники рабства — этим фактом и обосновывали превосходство своего общества.

Являясь всеобъемлющим, закон Юга и должен был оставаться неписаным. Это позволяло избегать путаницы и буквализма, мелочного крючкотворства людей, вечно изучающих и «улучшающих» законы, билли о правах и судебные решения. Лишь божьему суду и суду своей совести мог подвергнуть себя джентльменюжанин, с подозрением взирающий на суд человеческий. «Он смел, совестлив и сам себе во всем опора до мозга костей, знает, в чем его долг, и следует ему, — писал один из почитателей. — Долг же его Небесный Учитель воплотил в известном завете: «Господин, будь к слугам своим... справедлив и беспристрастен, ибо и у тебя есть Господь на небесах». И джентльменюжанин выполняет этот завет с радостью. Северянину почти невозможно понять, сколь прочны узы, связующие джентльменаюжанина с принадлежащими ему слугами, и наоборот».

Так Юг обретал гуманность и милосердие, тепло и благородство, которые, как казалось, и отличали его от свободных обществ. Юг избежал скупердяйства нанимателей, выкладывавших монету своим «свободным» рабочим за каждую оказанную услугу, и бездушия нанимателей, не ожидавших никаких иных услуг, кроме записанных в контракте. Какое уж тут благородство, если каждый шаг покупается и оплачивается, если все услуги и работы приходится скрупулезно перечислять? Фабрикантянки правил круто, с законом в одной руке и расчетной книгой в другой. Плантаторюжанин правил либерально, потому что над ним стоял тайный, неизреченный закон.

Нет, утверждали апологеты южан, более удачной формы правления для исполненного достоинства господствующего класса, чем рабовладение, ибо она сводит до минимума вмешательство государства в отношения между хозяином и слугой. Они приписывали этой системе все очевидные преимущества laissezfaireJ Но рабовладельческое общество Юга обладало рядом особенностей, еще более способствовавших сохранению неписаных законов и тем самым делавших их еще более косными, чем законы других рабовладельческих обществ.

Как ни иронично, но прежде всего речь идет о последствиях вольнолюбивого характера английского общего права. Вот вам потрясающий пример непредсказуемости вывертов юридического мышления. Английские юристы издавна похвалялись приверженностью их общего права свободе: человек считается невиновным, пока не доказано обратное; его дом — его крепость; его личные права священны; его свободу нельзя ограничивать, за исключением случаев, оправдываемых законом и конституцией, и только при соблюдении всех формальностей. На протяжении нескольких веков классическим выражением этого духа служил отказ английского права признавать институт рабства. Еще в правление королевы Елизаветы I судьи отрицали право хозяина подвергать порке привезенного из России «раба», «считая, что в Англии слишком чистый воздух, чтобы им дышали рабы». Таким образом, в период начала колонизации Америки английское право не знало рабства. Этот принцип получил дальнейшее подтверждение, когда лорд Мэнсфилд в королевском лондонском суде в 1772 году отказался вынести решение о возвращении негра человеку, которому негр принадлежал по законам Ямайки и которого он привез в Англию. «Состояние рабства столь гнусно, — заявил Мэнсфилд, — что ничто не должно его поддерживать». Законы Англии поддержки рабству не оказали.

Катастрофическим следствием подобного свободолюбия оказалось то, что, когда в Британской империи распространилось рабство, не нашлось кодифицированного законодательства, способного регулировать его. Больше всего это вышло боком негру, лишив его какой бы то ни было защиты. Прочная ориентация английского права на свободу была благом в Англии, но стала проклятием негру в Америке. В Британской ВестИндии, например, суды вынесли шокирующее заключение, «что поскольку колонии приняли общее право, а в Великобритании негритянского рабства не существует, то в законе и не может содержаться никаких положений о нем, в силу чего власть хозяина остается абсолютной, пока не будет ограничена законом». Всего лишь с небольшими уточнениями этому положению суждено было стать доминирующей юридической доктриной южных штатов, где раб имел меньше юридических прав и меньше защищался буквой закона, нежели гделибо еще среди цивилизованных народов.

Нигде в Новом Свете, например в испанских и французских колониях, раб не был настолько лишен юридических прав. Поскольку рабство давно существовало в Испании, испанские колонисты располагали готовым кодексом рабовладения. Свод законов, составленный Альфонсо Мудрым, королем Кастилии и Леона в XIII веке, который привезли с собой испанские поселенцы, регулировал порядок бракосочетания рабов, условия, на которых раб мог владеть имуществом и выкупать свободу, меры по обузданию жестокости хозяев и правила предоставления вольных. Таким образом, раб обладал юридически защищенным статусом, предполагавшим многочисленные конкретные права. Условия его услужения предопределялись законом. Нет никакого сомнения, что в глазах закона он представал личностью.

Эта доктрина укреплялась отказом католической церкви признавать неполноценность негра в глазах Господа. Прилагались усилия с целью привить ему христианские правила, подготовить к крещению, приучить ходить к мессе — приобщить к церкви. Церковь, как и государство, вставала меж рабом и хозяином. Отсюда следовало, что в испанских колониях по закону власть хозяина над рабом не могла быть абсолютной. Рабство представляло собою лишь разновидность найма и, подобно всем другим, контролировалось церковным и гражданским правом. История испанского права показала, что рабство могло так или иначе видоизменяться и раб мог получать дополнительные права без ущерба для собственности хозяина, создаваемой трудом раба.

Условия же, сложившиеся в южных штатах, придали рабству абсолютный характер и тот юридический примитивизм, который не был известен новой истории. Законодательные и судебные власти Юга стремились низвести раба до уровня бесправного движимого имущества. На Юг прибывали поселенцы, плохо подготовленные к встрече с институтом, столь новым для мира английского права. Не имея возможности опереться на нюансы традиционного права, они применяли единственное доступное им грубое различие — между людьми и вещами. Оказавшись перед столь упрощенным выбором, южное право предпочло отнести рабов к разряду вещей. Судя по всему, единственным спорным вопросом оставалась классификация негров по разряду либо недвижимого имущества (подобно земле), либо личного имущества (подобно скоту и мебели). Различаясь в деталях, законы южных штатов закрепляли за рабами некоторые из юридических характеристик обеих категорий.

Еще одно исторически важное обстоятельство усугубило и без того слишком упрощенный подход южан к этой проблеме. В космополитичном мире римского права, частью которого была Испания, рабство служило уделом многих народов. В Британской же Северной Америке, если не считать отдельных случаев порабощения индейцев, несущественных для экономики и полностью исчезнувших на Юге к началу XVIII века, рабство прочно отождествлялось с неграми. Итак, впервые в истории Запада статус раба совпал с расовыми различиями.

Отсюда южане пришли к убеждению, будто расовые различия сами собой оправдывали рабство. Тщательно разработанные древние законы, предназначенные для мира, в котором превратности войны или нищета могли обратить в раба кого угодно, казались излишними и ненужными. «Трудность заключается в несходстве рас, — объяснял Кэлхун. — Грань между ними проведена столь явно и столь упрочена силой привычки и воспитания, что в общине, где их соотношение, как в рабовладельческих штатах, приблизительно одинаково, совместное существование невозможно ни в какой иной форме, кроме той, в которой эти расы сегодня и существуют». Когда разница между белым и негром означала разницу между свободой и рабством, особой нужды в формальных градациях прав, отличавших римские и иные законы о рабстве, не имелось. Несмотря на большое число людей смешанной крови, в южных штатах обычно признавали лишь негров (предположительно рабов) и белых (предположительно свободных). Перенося обоснование рабства на почву биологии и расовой теории, южане предавали забвению основы, выработанные греческой философией и римским правом. Тем самым они невольно подвели под свой «особый институт» самое шаткое из всех возможных обоснований.

В это фундаментальное упрощение внесла свою лепту англиканская церковь, доминировавшая в религиозной жизни Юга в колониальный период. Отрезанные от римской античности и от римскокатолической умудренности в обращении с рабами и неевропейскими расами, английские священнослужители позволили религии подтвердить абсолютность южного рабства. Лишь постепенно англиканская церковь признала негра «существом, достойным крещения». Если раб не был христианином, его «брак» не мог быть таинством и, следовательно, не требовал правового оформления. По мере увеличения страха перед восстанием рабов наряду с ростом численности негритянского населения церковь не раз потакала запретам на обучение негров и предоставление им права собраний. В глазах рабовладельцевюжан их «особый институт» не мог не выглядеть статичным и хрупким. Жесткость института представлялась мерой его совершенства. Любое «вмешательство» — под чем понималась какая бы то ни была попытка ограничить права хозяина — воспринималось не иначе, как аболиционизм и изъятие у хозяина его собственности в лице раба. Кэлхун и его непоколебимые сторонники пришли к убеждению, что вопрос о рабстве — «это не только вопрос нашей свободы, но, что еще важнее (если вообще чтолибо может быть важнее для свободных людей), вопрос самого нашего существования. Отношения, сложившиеся между обеими расами в рабовладельческих штатах, существуют на протяжении уже двух веков... И их не заменить никакими другими». Отношения с рабами удивительно мало изменились в период расцвета Юга.

Самой примечательной характеристикой южных законов о рабстве является их малочисленность. Существовали лишь отдельные уложения, ре1улирующие зависимое состояние рабов или определяющие их права. Задача составления единого кодекса законов о рабстве оказалась не по плечу колонистам южных штатов (за исключением Луизианы, унаследовавшей римское право); они лишь разрабатывали иногда отдельные положения. Не существовало ничего, что могло бы по праву именоваться кодексом законов о рабстве и сравниться с испанским законодательством, защищавшим наряду с другими подданными империи и рабов. По мере возникновения опасности южане вводили репрессивное законодательство (иногда именуемое «кодексами») временного чрезвычайного характера; в целом же свод законов о рабстве оставался скуден — самый, вероятно, неразработанный свод письменных законов, при помощи которых когдалибо в современном обществе управляли рабочей силой и регулировали наиважнейшие отношения собственности.

Не менее удивительно и то, как мало книг о рабстве было издано на Юге. Разумеется, начиная с 1830х годов южане — юристы, проповедники, медики и политики — выдвигали массу доводов в оправдание негритянского рабства. Утверждали, что оно основывается на законах человеческой натуры, биологии, богословия, Библии и навеки находится под защитой общего права и федеральной Конституции. Однако почти никаких солидных трудов по повседневному законодательству о рабстве эта аргументация не породила. За крайне редкими исключениями, подобные труды приходили с Севера. Джон Кодмэн Херд, автор «Законодательства о свободе и кабальном рабстве в Соединенных Штатах» (1858, 1862), основополагающего труда по американскому законодательству о рабстве, был Уроженцем Бостона, получившим образование в Колумбийском и Йейлском университетах, профессиональная деятельность которого распространялась на Бостон и Нью-Йорк. Некоторые северяне, подобно Джорджу М. Страуду из Филадельфии и Уильяму ГУделлу из Нью-Йорка, писали аболиционистские трактаты, изложенные в форме трудов по Юриспруденции. Другие, как Джейкоб Д. Уилер из Нью-Йорка, безразличные к реформам, предлагали целые сборники судебных решений. Примечателен факт, что юристыюжане по этому важному вопросу написали так мало.

Это странное явление в обществе, похвалявшемся тем, что оно основано на рабстве, отчасти объясняется другой странностью (часто отмечаемой самими южанами): глубоким несоответствием между буквой закона — то есть немногими существовавшими письменными законами — и реальным положением дел. Южанам — защитникам «особого института» — трудно было оспаривать суровый характер существовавшего у них законодательства. Но они упорно напоминали о том, что на деле Юг живет по иному закону — неписаному. Те немногие юридические труды, что были изданы на Юге, сами и предостерегали от ошибочного восприятия законов как истинного описания южного образа жизни. «Рабство здесь модифицировалось настолько, — предупреждал Томас Кобб из Джорджии, чей труд «К вопросу о правовых основах негритянского рабства» (1858) был наиболее подробным и компетентным из всех изданных на Юге, — отчасти в силу законов природы, отчасти в силу сложившейся практики, но еще в большей степени под воздействием цивилизации и христианского просвещения, что зачастую нелегко проследить сугубо правовые источники многих охранительных барьеров, отрицание существования которых привело бы в смятение просвещенное общественное мнение». Первым «законом» рабовладения, как настоятельно утверждали судья Джон Белтон О’Нил из Южной Каролины и другие выдающиеся южане, «является доброта хозяина по отношению к рабу... рабство перерастает в семейные отношения, приближаясь по характеру к привязанности родителей и детей».

Как отмечали даже враждебно настроенные наблюдатели, жесткие формальные законы не находили строгого и пунктуального воплощения на практике. Многие из них, принятые в моменты страха и под влиянием истерии, сохранялись по инерции, на случай возможного возникновения чрезвычайных обстоятельств в будущем. Пожалуй, никогда ни раньше, ни позже — за исключением современных тоталитарных государств — формальные законы не применялись столь произвольно, волюнтаристски и непредсказуемо. И хотя южане доказывали, что именно подобное отношение сделало возможным улучшение условий жизни рабов, на деле отступления от буквы закона лишь ухудшали положение негров по сравнению с тем, что закон предусматривал.

Неоспоримо, однако, утверждение, что несоответствие между законом и практикой царило повсеместно. «Закон накладывает на негров суровейшие ограничения, которые в реальной действительности не соблюдаются», — отмечал в 1835 году путешественникянки. Южане справедливо считали, что представления о жизни Юга, почерпнутые аболиционистами из юридической литературы, истинному положению дел не соответствуют. Мы уже отмечали попустительство, с которым хозяева относились к несоблюдению запретов на религиозные собрания негров. Можно привести и многие иные примеры. Законы, учреждавшие «патрулирование» — местное ополчение, контролировавшее передвижения негров, — звучали грозно, но в спокойные времена выполнялись спустя рукава Суды наставляли патрульных «не принимать во внимание безобидные проступки и мелкие отступления от буквы закона». В целом законы возбраняли неграм заниматься торговлей и приобретать в собственность лошадей, суда, огнестрельное оружие и любое иное имущество, которое могло быть использовано для побега или восстания. Но и на эти уточнения смотрели сквозь пальцы, чтобы выжать из рабов больше пользы для хозяев или приспособить к полезному делу. Многочисленные цензы возбраняли обучение негров чтению и письму. Законы Южной Каролины, повсеместно принимаемые как пример для подражания, еще в 1740 году предусматривали штраф в 100 фунтов стерлингов за каждое правонарушение подобного рода. Юридические санкции в этой области были ужесточены наряду с введением дополнительного законодательства с целью борьбы против аболиционистской литературы. Но в 1857 году не симпатизирующий южанам шотландский путешественник отмечал, что в Ричмонде почти всех детей рабов обучают чтению; что в Колумбии, штат Южная Каролина, человек двадцать тридцать негров зарабатывают по доллару в месяц, обучая чтению собратьеврабов; что белые обучают грамоте негров прямо в коридорах его отеля.

«Неправомочность раба вступать в контрактные отношения, — разъяснял Кобб в «Правовых основах негритянского рабства», — распространяется и на заключение брачного контракта, что и делает невозможным признание брачных отношений между неграми в глазах закона». Но и здесь реальность была совершенно иной. Сложилось множество способов признания брачных отношений между неграми. Вошло в обычай приглашать для брачных обрядов негритянских или белых проповедников, за чем иногда следовало пиршество, на котором вручались подарки от хозяев и других гостей.

Таким образом, идеализация Югом своего неписаного закона как явления, цементирующего общество и облагораживающего его институты, становилась неизбежной. Именно потому, что закон был не писан, он казался и не поддающимся никаким изменениям. Неписаный закон не просто правил Югом — он правил им тиранически. Подобно тому как до этого было с квакерами, южане не допускали никаких компромиссов из боязни потерять все: как квакеры жили по неписаному богословию, так южане жили по неписаному гражданскому праву — оба кодекса были жесткими и незыблемыми.

Американцы: Национальный опыт: Пер. с англ. Авт. послеслов. Шестаков В.П.; Коммент. Балдицына П.В. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера», 1993. — 624 с.