МОРСКИЕ ДОРОГИ ПРОХОДЯТ ПОВСЮДУ

Прямой путь из Старой Англии в Новую — путь от Вавилона к Сиону — лежал через море. Море стало как бы пуповиной, соединяющей колонию с матерьюотчизной, и одновременно бездной, отделяющей колонистов от ее нищеты, упадка и династических конфликтов. Море стало торной дорогой в большой мир.

Море было бесстрастно. Волны его несли кого угодно и куда угодно: пуритан с их Библиями и священными текстами строить Град на Холме; ром — в Западную Африку в обмен на рабов, которым предстояло умирать от непосильного труда в ВестИндии; опиум — из Смирны в Китай. Многоликость моря стала многоликостью Новой Англии.

Морские просторы были безлюдны и пустынны, и только на борту корабля жизнь путешественников текла своим чередом. И это было благословением для пилигримов, которые могли плыть куда угодно, не расставаясь при этом со своим жилищем. Первые пуритане плыли в Новую Англию, сгрудившись на палубе, предавшись воле Бога и стихии. Их новая общинная жизнь начиналась в море. Мэйфлауэрский договор был заключен до высадки на берег, а корабельные проповеди типауинтроповской о «примере христианского милосердия» укрепляли общину еще в пути. В отличие от тех групп американцев, которые впоследствии продвигались на Запад страны, морских путешественников не ошеломляли ни невиданные растения, ни диковинные животные и не страшили встречи с враждебными племенами. Сухопутные путешественники разбивали на новых землях бивуаки, растекались и оседали на них. Корабли же, уносившие паломников в Новую Англию, их Землю Обетованную, заставляли их держаться вместе тесно, компактно, обособленно от всего мира. И, ступая на новую землю, они ощущали между собой куда больше единства, чем когда они покидали старую.

К началу XIX века обитатель Новой Англии уже умел обращаться и с торговцеминдусом в Калькутте, и с мандарином в Китае. Главным же свойством его оставалась неспособность забыть родную страну. Капитанмореход часто тосковал по ферме и цыплятам на земле своего детства. Удалившись в идеальном варианте на покой, он возвращался взорами к океанским просторам с «капитанского мостика» на чердаке своей фермы, но море не становилось его домом. Когда Джефферсон обвинил торговое сословие в отсутствии патриотизма, его устами говорил провинциальный Старый Юг, и он лишь расписался в своем незнании Новой Англии. Мало кому из виргинцев было дано понять рвущуюся в море душу обитателей Новой Англии, которые тем больше тосковали по родным берегам, чем дальше уплывали от них. Любовь Джефферсона к Виргинии выражалась в привязанности к Монтиселло и привычному виду с веранды своего дома. Любовь же массачусетцев к своей «стране» — новоанглийский патриотизм Адамсов, Перкинсов, Джексонов, Кэботов и Ли — была при той же глубине чувства куда более всесторонней. Они относились к ней как к духовному и коммерческому центру своего мира.

С ранних дней существования Массачусетса богатство моря компенсировало бедность земли. «В здешнее изобилие морской живности невозможно поверить, — писал в 1630 году Фрэнсис Хиггинсон, — да и сам бы я не поверил, не узри его воочию». Первопоселенцы доставали из сетей не только макрель, треску, окуня и омара, но также и «сельдь, тюрбо, палтуса, осетра, брос ме, пикшу, кефаль, угрей, крабов и устриц». Рыболовство оставалось главным промыслом Массачусетского залива вплоть до конца XVII века. Треска стала для колонистов Массачусетса тем же, чем табак был для колонистов Виргинии. Если Старый Доминион, как утверждали недоброжелатели, был основан «на дыме», то пуританское содружество держалось на соленой воде. Рыбакам Новой Англии, как и рыбацким общинам по всему миру, был свойствен своеобразный консерватизм. В известные времена превратить ловца трески в ловца макрели или китобоя казалось лишь немногим легче, чем превратить англичанина во француза или в итальянца. И все же, в то время как табак и новая вездесущая южная культура — хлопок — все крепче и крепче привязывали южан к земле, рыболовные суда все больше и больше открывали миру Новую Англию.

Морская торговля требовала универсальности, быстрых решений и готовности сбросить за борт невыгодный груз. Она требовала способности объявиться в БуэносАйресе с самым дефицитным там на данный момент товаром, умения с ходу заключить неожиданно подвернувшуюся сделку, решимости изменить курс с Кантона на Калькутту, если путь вдруг преграждали превратности войны или бури, а то и сбыть с рук сам корабль, коль продолжение путешествия не сулило дальнейшей выгоды. Капитаны и суперкарго1 решали по собственному усмотрению, в какой товар вкладывать средства, куда прокладывать маршрут, на ходу меняя цель путешествия, продолжая его или поворачивая домой, то есть принимали любое самое оптимальное решение.

К 1784 году, когда палата представителей штата Массачусетс приняла резолюцию «вывесить в зале заседаний палаты изображение рыбытрески в знак признания важности трескового промысла для процветания Республики» (сей символ пребывал на отведенном ему месте вплоть до середины XX столетия), священная рыба вполне заслужила подобную честь. Сама Революция в известной степени явилась побочным порождением рыболовных промыслов Новой Англии, ибо именно для своих рыбаков начали строить собственные корабли обитатели Новой Англии, вызвав тем самым у британцев зависть к колониальному торговому флоту. Место сбора массачусетских повстанцев — Фаньелхолл, названный Дэниелом Уэбстером «колыбелью американской свободы», был подарен общине Питером Фанье лом, бостонским купцом, разбогатевшим на поставках новоанглийской трески на дальние рынки.

Пик расцвета рыболовных промыслов Новой Англии пришелся на десятилетие перед Революцией, когда уловы были значительно выше и составляли значительно большую часть дохода колонистов, нежели когдалибо в прошлом или в будущем. В эпоху Революции промысел рыбы в Новой Англии сократился, и не столько по воле британских законов, сколько в силу превратностей и потребностей войны. В 1774 году, например, маленький город Чатем все еще посылал на тресковый промысел двадцать семь судов; десять же лет спустя их осталось всего четыре или пять. Остальные рыбацкие шхуны стали каперами, мирные же рыбаки превратились в военных моряков.

Ничто так не способствовало обретению американцами чувства независимости, как сама Война за независимость. Каперство открывало теперь новые возможности для таких людей, как, например, Джордж Кэбот (который к восемнадцати годам уже командовал рыболовецкой шхуной). Бескрайний мир за пределами Британской Империи, некогда доступный лишь контрабандисту, отныне искушал каждого торговца Новой Англии. Джон Адамс из Массачусетса, выдвинув лозунг: «Либо рыболовные промыслы, либо никакого мира», — обеспечил включение в мирный договор 1783 года с Великобританией обширных прав на рыболовство по всей территории Британской Америки. И хотя ближе к концу войны рыболовство снова встало на ноги, воображение Новой Англии уже разжигало открытие новых рынков для традиционных товаров и новых товаров для традиционных рынков.

Существует множество примеров исканий подобного рода; это истории о давно забытых людях (ведь рискованные предприятия были в те времена обычным делом), рассказы о товарах, названия которых нами сегодня почти забыты. Типичный пример представляет собой рассказ о майоре Сэмюеле Шоу и торговле женьшенем.

Первый американский корабль, достигший берегов Китая, бросил якорь 30 августа 1784 года в Кантоне. Деловой стороной этого предприятия руководил майор Сэмюел Шоу, уроженец Бостона и ветеран Американской революции. Шоу еще не было тридцати, когда он сражался под Трентоном, Принстоном и Брэндивайном, перенес суровые испытания вместе с генералом Вашингтоном в долине ВэллиФордж, был свидетелем солдатских бунтов в Пенсильвании и НьюДжерси, слышал волнующую до слез прощальную речь Вашингтона перед своими офицерами в декабре 1783 года. На следующий год Шоу, подобно многим другим, вернулся к обычной жизни неимущим и обремененным долгами. Группа бизнесменов, купивших «Императрицу Китая», судно водоизмещением 360 тонн, для экспорта женьшеня в Кантон, назначила Шоу суперкарго. Подняв якорь в Нью-Йоркском порту в начале 1784 года, корабль Шоу взял курс на восток, к островам Зеленого Мыса. После веселого праздника в честь первого пересечения экватора, после встреч с китами и рыбоймеч, после полугодового плавания Шоу наконец достиг экзотических берегов Явы и Макао. Путь же его лежал еще дальше — в Кантон.

До появления первого судна из Новой Англии под американским флагом у берегов Китая считалось, что годовое потребление в Китае женьшеня — редчайшего корня, растущего как в Северной Америке, так и в Китае и ценимого китайскими врачами как снадобье, способствующее возбуждению чувственности и продлению жизни, — не превышало четырех тонн. Однако только один корабль Шоу доставил груз женьшеня, в десять раз превышающий эту цифру. На протяжении же последующего года американцы более чем удвоили экспорт женьшеня в Китай. Спрос и цена на женьшень продолжали расти. В обмен на него американцы вывозили из Китая чай и другие пользующиеся спросом товары, извлекая попутно дополнительную прибыль.

Поначалу, как объясняет в судовом журнале Шоу, китайцы не вполне понимали разницу между англичанами и американцами. «Они называли нас «новые люди». Когда же мы с помощью карты дали им представление о размерах нашей страны, о численности и росте ее населения, китайцы весьма обрадовались перспективам торговли на столь обширном рынке товарами их собственной империи».

Не оставалось такого уголка Земли, куда не пришли бы мореходы из Новой Англии. В 1784 году один из кораблей Джорджа Кэбота бросил якорь в гавани СанктПетербурга. Это было первое судно под американским флагом у берегов столицы Российской империи. Корабли уходили из порта Сейлем торговать с западным побережьем Африки, доставляя копал для производства лака с острова Занзибар, расположенного на ее восточном побережье, каучук и калоши из Бразилии. Корабли из Бостона доставляли продовольствие голодающим ирландцам. Везли сандаловое дерево с Гавайских островов и шкуры выдры из Британской Колумбии в обмен на китайский чай. Другие рыскали в поисках дешевых кож в Южной Америке и Калифорнии, снабжая ими новые обувные фабрики на родной земле. Отправлялись искать лучшие сорта кофе в Южном полушарии, скупали хинную кору для производства хинина от малярии, джут для изготовления мешков, льняное масло для красок и чернил, шеллак для судов и мебели.

Для предпринимателей Новой Англии не существовало дел слишком мелких или слишком крупных, товаров слишком экзотических или слишком обыкновенных. Сейлем быстро вырос в мировой центр торговли перечным зерном, потребность в котором до наступления эры холодильников испытывали все. В 1791 году Соединенные Штаты реэкспортировали менее 500 фунтов перца, в 1805м — 7 500 000 фунтов, то есть почти весь урожай СевероЗападной Суматры. Подвергаясь смертельному риску, китобои уходили в долгое плавание, нередко длившееся целых три года, по всей Северной Атлантике и южной части Тихого океана, уходили на промысел гигантского кита, добыча которого была в то время основой хозяйства для НьюБедфорда и Нантакета.

На дальних окраинах «Новая Англия» стала синонимом новой страны. На северозападном побережье Северной Америки, где промышляли выдру, слово «Бостон» служило синонимом «Соединенных Штатов». В 1830х годах состоятельные туземные купцы островов южной части Тихого океана считали Сейлем «независимой страной, одной из самых богатых и значительных в мире».

Мореходные предприятия Новой Англии носили хаотичный, калейдоскопический характер. До Революции они, как правило, выходили за рамки закона. После Революции эти предприятия в большинстве своем были столь же рискованны и опасны, как и новые торговые пути. У традиционно же мореходных народов этот дух предприимчивости по сравнению с американцами сильно ослаб; в странах Старого Света доходы извлекали лишь из проторенных торговых путей. В Англии начала XIX века, например, в морской торговле продолжали доминировать организации типа «ВосточноИндийской компании», которая возникла еще во времена королевы Елизаветы. Эти организации придерживались давно установившихся традиций, их деятельность регулировалась освященными временем правительственными уложениями. И не случайно британская «ВосточноИндийская компания», как правило, предоставляла вакансии лишенным предприимчивости младшим сыновьям или любимым племянникам из богатых семейств. Не только в Англии, но и повсеместно в Европе как на море, так и на суше командовали выходцы из правящей аристократии. Для простого моряка выбиться в первые помощники, а то и в капитаны оставалось делом почти неслыханным: он не обладал для этого ни должным образованием, ни языком, ни манерами, ни происхождением. В Новой же Англии молодой человек, начинавший морскую службу простым матросом, становился капитаном собственного судна. Один капитан из Биверли, начинавший палубным матросом в Сейлеме, вспоминал, что все тринадцать матросов его первого экипажа впоследствии стали судовладельцами. Поскольку Новая Англия не знала ни старых торговых домов, ни, соответственно, тесных оков привычек и традиций ведения дел, ее предпринимательство возглавили выскочки Кэботы, Джексоны, Ли, Хиггинсы и Перкинсы, проявившие изобретательность в поисках новых рынков и прокладывании новых путей. Новая Англия не унаследовала ни потомственной аристократии, поставлявшей флоту морских офицеров, ни пролетариев моря, давших жизнь «старым морским волкам» в английской литературе и фольклоре.

Американцы: Национальный опыт: Пер. с англ. Авт. послеслов. Шестаков В.П.; Коммент. Балдицына П.В. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера», 1993. — 624 с.