МИФОЛОГИЗАЦИЯ ДЖОРДЖА ВАШИНГТОНА

Никогда более в национальном пантеоне не уживалась столь несовместимая пара, как Дэви Крокетт и Джордж Вашингтон. Обожествленный новой страной, легендарный Вашингтон был как бы антиКрокеттом. Громкие слова, грубость, вульгарность, чудовищная похвальба Крокетта и его сотоварищей — суперменов из сублитературы — были теми чертами характера, которые явно не были присущи Вашингтону. В то же время достоинство, уважение к Богу, трезвая оценка, чувство своего предназначения и предвидение далекого будущего, что сделало Вашингтона легендарным, были незнакомы горлопанам Запада. Но и Крокетт, и Вашингтон были народными героями, и оба приобрели легендарную славу в первой половине XIX века.

Легендарный Вашингтон не менее, чем легендарный Крокетт, был продуктом анахронизма и попыток упростить американскую историю. Однако Крокетт и ему подобные поначалу были порождением стихийных сил. Они начали свое существование в большей степени как побочные продукты американской жизни, чем как творение американской литературы. Легенды о забавных суперменах, корнями уходящие в устные анекдоты, сохранили звучание и особенности голоса рассказчика, даже будучи скованными жесткой литературной формой.

Конечно, в легенде о Вашингтоне были также элементы произвольной выдумки, но в основном ее отличительной чертой была сдержанность. В легендах о Крокетте и Финке отражались отзвуки походных костров и пивных баров, их записывали и распространяли в грубо отпечатанных альманахах, развлекательных журналах и анонимных анекдотах. Полубогу Вашингтону было уготовано стать громоздкой фигурой литературной изобретательности. Контраст между сублитературой о Крокетте (непрочной, мимолетной, макулатурной, которую редко можно было бы удостоить названия «книги») и литературой о Вашингтоне (толстые, прекрасно изданные тома, обильно иллюстрированные картами и гравюрами, гордое индивидуальное творение видных государственных деятелей и знаменитых писателей) был таким же разительным, каким он был между легендарными качествами этих двух героев.

Хотя оба они были специфическим порождением Америки, только Вашингтон стал частью национального протокола. То, что это произошло, еще раз доказывает, насколько легенда о Вашингтоне отличалась от, казалось бы, схожих историй Старого Света. Там такие имена, как Ромул и Рем, Эней, Карл Великий, Боадиция, король Альфред, Людовик Святой, Святая Жанна и Сид, прославили начальные этапы формирования своих стран. Одни стали более легендарными фигурами, чем другие, но, когда современные нации Италии, Франции, Англии и Испании обрели свое самосознание, у национальных историков появилась задача придать этим расплывчатым образам определенную историческую реальность, сделать более достоверными, облекая их в историческую фактуру. Эти страны, обретавшие свою национальную сущность постепенно, в ходе веков, когда сформировалась нация, уже обладали легендарными героямиоснователями. Поэтому их задачей было придать национальным героям исторический характер.

Иначе обстояли дела в Соединенных Штатах. В данной случае молодая нация возникла до того, как у нее появилось время обзавестись собственной историей. Когда началась Гражданская война, были живы люди, которые помнили смерть Вашингтона; он был еще бесспорно реальным историческим лицом. Национальная проблема состояла не в том, чтобы сделать из Вашингтона историческое лицо; совсем напротив: как превратить его в легенду? Краткость американской истории предъявляла особые требования, но американцы того времени доказали, что они в состоянии были справиться с ними.

Показателем успеха можно считать то, как много фактов из подлинной жизни Джорджа Вашингтона, особенно из его последних лет, было всеми забыто. Мало кто из американцев помнит, что Вашингтон имел не меньше врагов, чем другие, что всю свою жизнь он оставался противоречивой фигурой и что в период его президентства его обвиняли в недоброжелательстве к тем немногим, кто был его преемником. Мы не сможем по достоинству оценить общественные силы начала XIX века, создающие политические репутации, если не вспомним язвительность, яростные нападки, злобные слухи и бессовестную ложь, которые бушевали вокруг Вашингтона в период примерно десяти последних лет его жизни. Он уже стал архиварваром для всех, кто выступал против федералистов, включая Джефферсона и его последователей, но своего апогея непопулярность Вашингтона достигла в период договора Джея. Переговоры с Англией по разрешению проблем, оставшихся после окончания Революции или появившихся после нее, вел посланник Вашингтона Джон Джей. Когда в марте 1795 года были опубликованы условия договора, страну охватило негодование. Южане протестовали против обязательств выплаты дореволюционных долгов (в большей части сделанных виргинцами), жители Новой Англии выступали против ограничений судоходства Соединенных Штатов в ВестИндии. Нападки на Вашингтона, которого считали ответственным за договор, были собраны внуком Франклина Бенджамином Бахом, который и опубликовал многие из них в своей «Авроре» в Филадельфии. Затем они были широко перепечатаны в таких газетах республиканской партии, как нью-Йоркский «Аргус», бостонская «Кроникл», «Кентукки гералд» и «Каролина га зетт».

«Американский народ, сэр, — предупреждала «Аврора», — будет ждать смерти человека, который обрел черты узурпатора». В декабре 1796 года она добавила, что «если когдалибо какаялибо нация была развращена человеком, то это совершил Вашингтон с американской нацией». «Если возможны периоды ликования, это время наступает сегодня», — объявил Бах 6 марта 1797 года, когда Вашингтон покинул пост и его сменил Джон Адамс. «Все сердца должны биться в восторге в унисон от ощущения свободы и счастья, поскольку имя Вашингтона перестало с этого дня потворствовать политической несправедливости и легализации коррупции». Вашингтона обвиняли в самых разных преступлениях, включая присвоение общественного богатства. Когда тираж таких изданий сократился, Джефферсон лично обратился к республиканцам с призывом поддержать их путем подписки; он назвал их последним бастионом свободного слова и организаций представителей народа. Федералисты нацеливали свои печально известные законы об иностранцах и подстрекательстве к мятежу 1798 года (многие из ведущих писателейантифедералистов были беженцами из Европы) именно на эти издания. Затем сам Вашингтон, страдавший от злобных нападок, одобрил преследования, которые, по сомнительному свидетельству, он назвал необходимыми, для того чтобы не допустить «разъединения штатов».

Когда 14 декабря 1799 года Вашингтон умер, он был чем угодно, но только не фигурой без противоречий. Публично оспаривались не только его суждения, но и его честность. Его упрекали в сомнительном использовании законов, которые можно трактовать двояко, с целью наказать своих врагов и заставить замолчать их печать. Но после смерти ему было суждено обрести то монументальное величие, которого ему никогда не удавалось достичь при жизни.

Самым замечательным было не то, что Вашингтон стал в конечном итоге полубогом, отцом страны, а то, что это превращение произошло так быстро. Едва ли можно найти лучшее доказательство той отчаянной нужды, которую испытывали американцы в уважаемом и обожествленном национальном герое, чем их страстная торопливость в причислении Вашингтона к лику святых. В этом Новом Свете нет лучшего примера, подтверждающего особой силы желание поверить. Обожествление, которое в европейской истории потребовало бы веков, здесь было совершено за пару десятков лет. За период между смертью Вашингтона в последнем месяце последнего года XVIII века и началом Гражданской войны поклонение ему приобрело все необходимые культовые атрибуты. Множество людей приложили к этому свои усилия, но культ не смог бы развиться так быстро или так эффективно без специфических американских потребностей и пустот.

Святая жизнь. Культовому характеру легенды о Вашингтоне вполне соответствовало то, что первым ее высоким служителем и одним из главных создателей был шарлатан — приятный и энергичный, но тем не менее шарлатан. И американскому характеру культа вполне соответствовал тот факт, что его священнослужитель оказался торговцем, даже суперторговцем, который старательно совмещал религию с коммерцией. Пресловутый Мейсон Локк Уимс, более известный под именем пастора Уимса, еще до смерти Вашингтона начал собирать о нем биографические материалы. Сам Уимс родился в Мэриленде в 1759 году, младший из девятнадцати детей, он изучал медицину в Англии во время Революции. В 1784 году он стал одним из первых американцев, которого в послевоенное время кентерберийский архиепископ посвятил в духовный сан англиканского священника в Соединенных Штатах. После короткой и беспорядочной церковной карьеры он занялся книжной торговлей, к чему имел и склонность, и большой талант. Хотя примерно с 1793 года у него не было своего прихода, он продолжал с жаром осуществлять свое духовное предназначение путем печатания, создания и особенно продажи назидательных книг. В течение последних тридцати лет жизни (1795 — 1825) Уимс путешествовал по стране между Нью-Йорком и Джорджией как странствующий торговец печатными изданиями во спасение души. Кроме продажи собственных книг, он также работал на Мэтью Кэри и К.П. Уэйна из Филадельфии. Путешествуя в фургоне, наполненном товаром, он был готов в зависимости от обстоятельств прочитать проповедь, или произнести политическую речь, или сыграть на скрипке. После того, как собиралась толпа и создавалась дружелюбная обстановка, он начинал продажу книг из фургона — патентованных средств от всех болезней духа. «Чтото от Уайтфилда, чтото от Вийона» — так охарактеризовал его Алберт Беверидж, — удивительное сочетание евангелиста и бродяги, лектора и политика, писателя и музыканта».

Разъезжая по сельской местности, он превратился в изучающее рынок учреждение, насчитывающее единственного сотрудника. Никогда еще рождению культа не предшествовала такая предварительная проверка, и сам национальный герой не избирался столь скрупулезно с учетом потребностей публики. Еще в 1797 году Уимс обратил внимание Кэри на богатый нетронутый рынок. «Опыт научил меня, что маленькие, то есть по четверти доллара, книги на темы, рассчитанные возбудить любопытство толпы, отпечатанные в очень большом количестве и соответственно распространенные, приносят расчетливым и энергичным предпринимателям огромный доход. Если вы сможете запечатлеть жизнь генералов Уэйна, Патнема, Грина и других людей, чьи храбрость и способности, патриотизм и подвиги завоевали любовь и восхищение американского народа, в маленьких книжках с очень завлекательными обложками, вы, без сомнения, продадите их огромное количество. Люди здесь, не задумываясь, отдадут четверть доллара за все, что тешит их воображение. Так давайте дадим им то, что стоит этих денег». Уимс сам занялся этим делом, и 24 июня 1799 года он написал Кэри из своего дома в Дамфризе, штат Виргиния, где у него была семья из десяти детей:

У меня почти готов к печати материал, который назван или может быть назван «Достоинства Вашингтона». Он художественно оформлен, сдобрен анекдотами и, по моему скромному мнению, блестяще соответствует выражению «ad captandum —gusfum populi Americani Ш Если бы Вам это напечатать для меня и заказать на обложку изображение Героя. Чтонибудь в таком духе: Джордж Вашингтон, эсквайр. Ангелхранитель своей страны. «Иди своим путем, старина Джордж. Ты умрешь, когда придет время, и мы не сможем тебя снова увидеть». М. Кэри и

NB! Все должно поместиться на четырех листах, и мы продадим это, как льняное семя, по четверти доллара. Этим я могу заработать для Вас кучу пенсов, а также известность.

В октябре он снова написал Кэри, что у него теперь «наготове здорово сколоченный кусок, который будет продаваться к полному восторгу публики:

Когда смерть Вашингтона породила огромный спрос, Уимс был уже наготове со своим товаром.

Меньше чем через месяц после смерти Вашингтона Уимс писал Кэри, искрясь от восторга:

У меня есть коечто шепнуть Вам на ухо. Вы знаете, Вашингтон скончался! Миллионы рвутся чтонибудь прочитать о нем. Я уже почти составил и состряпал это для них. Шесть месяцев тому назад я начал собирать истории о нем. Вы знаете, что я живу преимущественно для этой работы. Мой план! Я рассказнваю его историю, достаточно подробную—я пойду за ним с самого начала, через французскую, индейскую, британскую или революционную войны к президентскому креслу, к трону в сердцах 5 ООО ООО человек. Потом я покажу, что его беспримерный рост и восхождение были результатом его Великих Достоинств. 1. Его почитание Господа, или религиозные принципы. 2. Его патриотизм. 3. Его великодушие. 4. Его энергия. 5. Его темперамент и рассудительность. 6. Его справедливость и т.д. и т.д. Так я добьюсь, чтобы его Великие Достоинства (как просит губернатор Маккин) стали образцом для подражания нашей молодежи. Все это я составил и сдобрил «Рассказами об интересном и развлекательном». Я прочитал это нескольким джентльменам, коих почитаю арбитрами, пресвитерианским священникам, классическим ученым и т.д. и т.д. и они это высоко оценили. Весь текст разместится на трех печатных листах. Мы могли бы быстро продать по 25 или 37 центов то, что стоить не будет и десяти. Я прочитал отрывок одной из моих прихожанок, высокопоставленной даме, и она хочет, чтобы я это напечатал, обещает взять по экземпляру для каждого из ее детей (а их у нее чертова дюжина). Я думаю, Вы отлично с этим справитесь: ведь это впервые. Я могу послать половину всего немедленно.

Кэри был слишком медлителен для Уимса, который через три недели нашел другие пути. Четыре издания этого восьмидесятистраничного буклета, выпущенные самим Уимсом, появились в 1800 году, но Уимс продолжал упрашивать Кэри «сделать это дело выгодным и прибыльным — каждый будет читать о Вашингтоне... Я знаю, вы хотите делать добро... Мы можем проповедовать, используя пример и добродетели Вашингтона. Адамс и Джефферсон оба одобряют эту маленькую вещь. Я весь в ожидании хороших новостей для Вас. Вы знаете, что я имею в виду — деньги». Этот удачный брак филантропии и алчности произвел на свет «Жизнь Вашингтона» Уимса, предназначенную стать, возможно, самой читаемой, самой влиятельной книгой, когдалибо написанной об американской истории.

Вскоре после смерти Вашингтона его племянник Башрод Вашингтон убедил Верховного судью Джона Маршалла отважиться на создание официальной биографии Вашингтона. Этому предприятию также было суждено оказать формирующее влияние на американское мышление об американской истории, но не своим успехом, а своим шумным провалом. Издатель К.П. Уэйн из Филадельфии нанял Уимса для продажи подписки на фундаментальные пять томов Маршалла по три доллара за том. Ког

да первая партия труда Маршалла в 1804 году наконец попала к подписчикам, книга быстро стала примером грандиозной издательской катастрофы того времени. Весь первый том, озаглавленный «Введение», содержал педантичный отчет о колониальной истории, начиная с Колумба; в конце книги имелись два эпизодических упоминания о Вашингтоне. Скучная, тяжелая, перескакивающая с одного на другое и наполненная информацией из вторых рук, работа неуклюже перелилась во второй, в третий, четвертый и пятый тома. По словам Джона Адамса, биография Маршалла была не книгой, а, скорее, «мавзолеем с основанием в 100 квадратных футов и высотой в 200 футов».

Видя общественный голод на увлекательное повествование о национальном герое, Уимс был полон недовольства и разочарования. Он постоянно умолял Кэри отделаться от Маршалла и дать чтонибудь более пригодное для продажи. Еще до того, как провал с Маршаллом вскрылся полностью, Уимс снова серьезно взялся за дело сам. На опыте ошибок Маршалла он в 1806 году пересмотрел свой маленький буклет, чтобы дополнить его всем тем, чего не хватало работе Маршалла. Не выходя за рамки восьмидесяти страниц, издание стало более стройным, содержало больше фактов (там, где надо, выдуманных) и новые привлекательные истории. После того как в 1807 году появился последний том Маршалла и Уимс избавился от груза этого неприбыльного дела, он обратил всю свою свободную энергию на расширение собственного труда до книги в двести страниц (6е изд., 1808). На титульном листе Уимс назвал себя «бывшим пастором МаунтВернонского прихода», что прибавило книге достоверности в глазах читателей, которые не знали, существовал ли такой приход вообще. С 1808 года4 в издании были сделаны только небольшие изменения и добавления.

В этом виде работа Уимса «Жизнь Джорджа Вашингтона: интересные истории, с почтением к нему и назиданием его молодым согражданам» выдержала еще двадцать изданий до смерти автора в 1825 году. В течение десяти лет с первогоиздания эта работа была продана, вероятно, в количестве более 50 000 экземпляров (работа Маршалла — около 5000!), став бестселлером своего времени. Но Уимсу, который совершил ошибку, продав право на издание этой книги Кэри в 1808 году только за тысячу долларов, не удалось убедить его дополнить книгу или выпустить «изящное издание» за три или четыре доллара. «В останках старого Джорджа, — писал Уимс в письме Кэри в январе 1809 года на тему, к которой он возвращался снова и снова, — можно найти много денег, для этого надо просто самому заняться их добыванием».

Хотя Уимс ставил своей целью создать книгу в основном для «восхищенных глаз наших детей», ее следует оценивать не как юношескую или документальную литературу, а, скорее, как пример рекламного издания. Все устремляли свой энтузиазм и оптимизм по части рекламы в будущее; он обратил свой в прошлое. В то время как остальные работали на ту или другую часть страны, он был одним из первых ее энтузиастов в национальном масштабе. Как и другие, Уимс собрал факты, почти или совсем не имевшие под собой реальной почвы, но мы не должны забывать, что в заразительной неопределенности американской жизни почти невозможно было очертить границы, которые в других местах казались четкими, — между действительным и желаемым, между историей и пророчеством. Вот как начинал Уимс главу о рождении и воспитании своего героя:

До настоящего времени многие добрые христиане с трудом заставляют себя поверить, что Вашингтон был bona fide 1 виргинцем! «Да! Хлопчатником!» — говорят они с улыбкой. «Джордж Вашингтон—хлопчатник! Ну и ну! Невозможно! Он, конечно, был европейцем: такой великий человек никогда не мог бы родиться в Америке».

Такой великий человек никогда не мог бы родиться в Америке! Наоборот, в томто и суть, что он должен был родиться здесь! Природа, как мы знаем, полна гармонии: и paria paribus, то есть великое великому, — это ее правило, по которому она с восторгом действует. Где, скажите мне, можно увидеть кита «самого большого в природе»? Я полагаю, не в запруде, а в огромном океане; «туда идут большие корабли», и там среди бурлящей пены находим мы фонтаны китов.

По этому же правилу, где нам искать Вашингтона, величайшего среди людей, как не в Америке? Величайший материк, который возникает у подножия замерзшего полюса, он тянется к югу, распространяясь почти «на всю территорию этой безбрежной земли», и выдерживает на своих обширных берегах ревущие удары половины вод всей земли. И под стать берегам просторы этого безбрежного материка, где Всемогущий воздвигнул покрытые облаками горы, и разбросал озера, подобные морям, и разлил мощные реки, и низвергнул громовые водопады, столь высокие, в такой мере превосходящие подобные на других материках, что мы можем справедливо заключить, что великие люди и великие дела предназначены для Америки.

Это суждение — следствие честных сравнений; и, соответственно, Америку мы видим почетной колыбелью Вашингтона, который родился у Поупс Крика, округ Вестморленд, штат Виргиния, 22 февраля 1732 года.

Как начинается повествование, так оно и заканчивается. Три последние главы, посвященные характеру Вашингтона, описывают его религиозность, добросердечие, энергию и патриотизм — все как естественный отклик самого великого из всех людей на величайший из всех вызовов миру — Америку.

Отец Джорджа, сообщает нам Уимс, использовал каждый шанс, чтобы взрастить добродетель в сыне. Когда мальчику было только пять лет, отец и двоюродный брат взяли его осенью погулять в яблоневом саду. «Ну, Джордж, — сказал ему отец, — взгляни сюда, сын мой! Помнишь, когда твой брат этой весной принес тебе чудесное большое яблоко, как трудно мне было убедить тебя разделить его между твоими братьями и сестрами; хотя я пообещал тебе, что если ты это сделаешь, то Всевышний даст тебе осенью много яблок». Бедный Джордж не мог сказать ни слова; опустив голову и страшно смущенный, он босыми пальцами ноги ковырял мягкую почву... Джордж молча смотрел на уйму фруктов; он видел жужжащих деловых пчел и слышал веселые голоса птиц, затем поднял свои наполнившиеся слезами глаза на отца и тихо сказал: «Да, па, прости меня в этот раз; увидишь, я больше никогда не буду таким скаредным».

И конечно, сюда вошла знаменитая история о вишневом дереве.

«Я не могу врать, па: ты знаешь, я не могу врать. Это я его срубил моим топориком». «Приди в мои объятия, мой дорогой мальчик, —зарыдал в восторге отец, — приди в мои объятия; как я рад, Джордж, что ты сгубил дерево; ты тысячу раз заплатил мне за него. Такой акт геройства в моем сыне дороже тысячи деревьев, даже цветущих серебром и приносящих плоды из чистого золота».

А рассказ о том, как плакали школьные товарищи Джорджа, когда он уехал. Как Джордж ненавидел драки, но демонстрировал незаурядную силу. Как после поражения Брэддока «знаменитый индейский воин» поклялся, что «Вашингтон был рожден, чтобы не быть убитым пулей! Я семнадцать раз стрелял из ружья прямо в него и всетаки не смог свалить его на землю». Как во время беременности мать Джорджа увидела сон, который предсказал ей величие сына и историю Революции.

Значительный пробел в наших документальных сведениях о Вашингтоне, особенно о его ранних годах, Уимс заполнял заимствованным, украденным либо выдуманным материалом, описывая события, которые в силу их специфики отрицать было совершенно невозможно. Кто мог бы с уверенностью утверждать, что история с вишневым деревом на самом деле не произошла в уединенном владении старшего Вашингтона? Или что Мэри Вашингтон не видела те или иные сны? Вероятно, как предполагает Маркус Канлифф, эти сомнительные истории выжили именно потому, что они отражали, хотя грубо и неточно, некоторую долю общей правды о герое. Конечно, рассказанное Уимсом, было именно тем, во что хотели верить многие люди. И с помощью своих историй Уимс продавал книгу, а с помощью своей книги он продавал другой товар — героя. Было это обманом или нет? Кто может сказать?

Уимс был лишь одним из многих служителей культа Вашингтона. При жизни Вашингтона хотя и попадались короткие биографические заметки в журналах или в описательных работах типа книги Джедидиа Морза «Американская география» (1789), но не было большого труда о нем. Вскоре после доработанного издания брошюры Уимса 1806 года появилось несколько других более или менее пригодных для чтения биографий, но большинство из них было серьезными работами, не предназначенными для молодежной аудитории или необразованной публики. В течение нескольких лет Уимс буквально монополизировал книжный рынок. Затем в 1829 году появилась биография, .написанная Анной Рид и предназначенная для воскресных школ (новый процветавший американский институт), а в сотую годовщину со дня рождения Вашингтона, в 1832 году, Сэмюел Гудрич, чья литературная фабрика произвела более сотни детских книг под псевдонимом Питер Парли, выпустил биографию для молодежи, имевшую большой успех. Жизнь героя прославляли и во многих других литературных формах — длинных поэмах, пьесах и даже в «Жизни Джорджа Вашингтона, изложенной полатыни» (1835) одного школьного учителя из Огайо.

Тем временем история жизни Вашингтона была пересказана в толстых томах учеными и писателями. Вероятно, не найти лучшего доказательства того почтительного трепета, который вызывало имя Вашингтона, чем то, что в сотую годовщину со дня рождения Вашингтона, в 1832 году появилось переработанное издание «Жизни» Маршалла, которое было лишь слегка сокращено. За ним последовало однотомное издание для школьников (1838). Появились труды, которые были скорее фундаментальными, чем пригодными для чтения. Среди этих претенциозных работ наиболее доступной была двухтомная биография (1835), созданная писателем Джеймсом Кирком Полдингом. Затем вышло благочестивое и тяжеловесное жизнеописание Джейреда Спаркса, представленное в качестве первого тома (1837) собрания сочинений Вашингтона. Лучшей работой из всех были пять томов Вашингтона Ирвинга, но и этот труд был поражен заразой скуки. Судя по комплектам томов Ирвинга, которые дожили до XX века с неразрезанными страницами, их также больше покупали, чем читали. Но посмертная жизнь Вашингтона только начиналась.

Священные писания. Важно отметить, что культ Вашингтона процветал задолго до того, как появились какиелибо издания собрания сочинений самого героя. Ни исследователь, ни тем более простой гражданин не могли прочитать подлинные высказывания Вашингтона. Чем больше обожали Вашингтона, тем больше появлялось — и во многих отношениях они становились все менее интересными — его собственных сочинений.

В этой атмосфере культа, спустя треть века после его смерти появилось первое издание сочинений Вашингтона. Джейред Спаркс (1789 — 1866) начал думать о собрании сочинений героя еще в юном возрасте. Спаркс был уроженцем Новой Англии, из весьма скромной семьи, который, пробив себе дорогу в Гарвардский колледж, утвердился среди бостонской элиты благодаря своей общительности. Он изучал богословие и затем несколько лет занимал место священника унитариан ской церкви в Балтиморе. Вернувшись в Бостон, он взял в свои руки «Норт Америкэн ревью» и превратил его в один из ведущих национальных критических журналов. Он обладал многими талантами, понимал вкусы и книжные интересы интеллектуальных кругов. Издание сочинений Вашингтона создало Спарксу репутацию в масштабах всей страны, что привело к назначению его в 1838 году профессором древней и современной истории в Гарварде — первым профессором истории (кроме истории религии) в университете Соединенных Штатов — и затем президентом Гарвардского университета (1849 — 1853).

Получить разрешение семьи Вашингтона на опубликование сочинений их предка было делом нелегким. Литературным душеприказчиком и наследником МаунтВернона был племянник Вашингтона, неподатливый и лишенный воображения Башрод Вашингтон (член Верховного суда в 1798 — 1829 годах), который, отказав Спарксу 13 марта 1826 года, объяснил, что он и Маршалл планируют издать три тома избранных писем периода Революции, за которыми последует подборка писем предреволюционного периода. Спустя шесть месяцев не потерявший надежды Спаркс снова попытался убедить Башро да Вашингтона разрешить ему допуск к бумагам, добавив, что он все равно продолжит это дело и будет собирать копии бумаг везде, где сможет их найти, и что, поскольку бумаги все равно дойдут до читателя, возможно, будет лучше, если Баш род проконтролирует этот процесс. Спаркс разрешил бы ему исключить из публикаций все, что тот сочтет нужным. «Если все работы Вашингтона будут представлены публике в достойном его виде, национальный интерес и национальные чувства всколыхнуться, и можно ожидать поддержки со стороны многих уважаемых людей». Спаркс добавил и более существенный аргумент: он предложил Башроду Вашингтону половину прибылей от издания. В январе 1827 года (по настоянию Джона Маршалла, которого подталкивал на это Спаркс) Башрод Вашингтон принял предложение. По окончательным условиям половина прибыли шла Спарксу, а другая половина делилась поровну между Башродом Вашингтоном и Джоном Маршаллом.

В течение нескольких следующих лет Спаркс собирал рукописи, делал копии с официальных документов, затратив много сил на сбор материалов, что было беспрецедентным в американской исторической науке. Он вскоре решил, что количество томов должно быть определено, исходя из «возможного спроса на рынке, а также самого характера работы». Двенадцатитомное издание Спаркса (1834 — 1837) включало одиннадцать томов избранных сочинений и биографию Вашингтона, написанную Спарксом (1837). Несмотря на большие издательские расходы (15 тысяч 357 долларов 37 центов), общий доход был весьма значительным. В 1837 году, когда Спаркс послал первую долю прибылей наследникам Башрода Вашингтона и Джона Маршалла, общая сумма, которую предстояло поделить, составила 15 тысяч 384 доллара 63 цента. В течение двадцати лет Спаркс посылал дополнительные доли прибыли семьям Вашингтона и Маршалла.

Биография и сочинения Джорджа Вашингтона, изданные Спарксом, были встречены шумными и единодушными аплодисментами. Члены семьи Вашингтона нашли их безукоризненными и послали Спарксу трость, вырезанную из кедра, росшего над могилой Вашингтона. Статья Эдварда Эверетта в шестьдесят три страницы, опубликованная в «Норт Америкэн ревью», была полна превосходных степеней: «В этой работе невозможно найти ни единого следа неучтивости». Джордж Бэнкрофт, только начинавший свою карьеру, нашел работу «выше всяческих похвал благодаря спокойному тону, точности и настойчивому интересу к подлинности».

«Вы счастливый человек, — писал Бэнкрофт Спарксу еще в 1827 году, — которого избрало благосклонное Провидение в качестве старательного лоцмана, ведущего добротный корабль в гавань бессмертия, чтобы вписать свое имя в этом качестве в историю». Спаркс был скорее проповедником, чем историком, приверженцем добра, чем открывателем истины. Таким образом, основатель исторической науки в Соединенных Штатах был преданным служителем культа Вашингтона. Снова и снова шел Спаркс по пути напряженных исторических исследований. До издания им дипломатической переписки периода Революции (12 томов, 1829 — 1830), сочинений Вашингтона и сочинений Франклина (10 томов, 1836 — 1840) в Америке не было серьезных печатных источников об этой решающей эпохе американской истории. Но, как заметил Сэмюел Элиот Морисон, для изучения современной истории в американских университетах это был «фальшивый рассвет». Первый профессор в своей области, Спаркс не оставил учеников, и только почти полвека спустя занятия американской историей превратились в серьезную профессию. Одна из причин этого крылась в том, как Спаркс и его современники представляли себе эту науку. Недостаток Спаркса состоял не в том, что современная американская историческая наука была зачата в грехе, но в том, что она была, скорее, зачата в добродетели.

Спаркс следовал стилю своего времени. Биография Вашингтона, открывавшая его сочинения, была благочестивой, бесцветной и полной благоговения. Герой обладал внушительной фигурой, правильными чертами лица, неукротимым мужеством, честным характером и безупречными суждениями; «его моральные качества были в полной гармонии с качествами его ума». Приложение Спаркса «Религиозные воззрения и привычки» было искусной лакировкой, в которой даже отсутствие Вашингтона на причастии становилось доводом в пользу его религиозности. «Он, видимо, считал неуместным публично принимать участие в обряде, поскольку разделяемые им идеи накладывали строгие ограничения на поведение человека и священное обязательство исполнять обряд, что ему в его положении казалось невозможным. Подобные рассуждения были естественными для серьезного ума... человека деликатного и набожного». Спаркс отмечал, что в сочинениях Вашингтона не было ни единого абзаца, свидетельствующего о его сомнениях в христианском учении. Для человека, который вел себя подобным образом, какое еще нужно убедительное доказательство того, что он был истинным и терпимым христианином?

Сочинения Вашингтона редактировались в подобном же духе. Отбирая материалы только для одиннадцати томов из наследия, которое составляло объем, в четыре раза больший, Спаркс имел все возможности облагородить их автора. Хотя Спаркс ничего сам не дописывал, он произвольно опускал целые отрывки, не предупреждая читателя, и исправлял стиль, когда последний казался ему недостойным героя. Он объяснил все это в предисловии: «Было бы непростительной несправедливостью по отношению к любому автору издать после его смерти его сочинения, и в частности письма, написанные без намерения их публиковать, не подвергнув их предварительно внимательному просмотру и исправлениям». Когда позднее его издательские методы были подвергнуты сомнению, Спаркс доказывал с очаровательной наивностью, что он был понастоящему верен своему герою, поскольку сам Вашингтон в старости правил свои ранние письма. Там, где представлялась такая возможность, Спаркс предпочитал поздние, исправленные самим Вашингтоном издания (опять же не предупреждая читателя) вместо тех, что были написаны непосредственно в разгар событий. Кроме того, Спаркс сам вносил изменения. Там, например, где Вашингтон писал о «шайках мошенников» — каперов из Новой Англии, Спаркс исправлял текст, оставляя просто «шайки». Ссылка Вашингтона на «грязный наемный дух» коннектикутских воинских частей превращалась в «наемный дух», а их «скандальное поведение» смягчалось до просто «поведения». «Старина Пат» становился более достЪйным «генералом Патнемом». Когда Вашингтон с презрением упоминал маленькую сумму денег, «равную в то время блошиному укусу», Спаркс выправлял это на сумму, «абсолютно не соответствующую нашим потребностям в то время». Снова, и снова менял Спаркс слова, чтобы сделать их достойными своего героя.

Прошло почти пятнадцать лет, прежде чем ктото всерьез возразил против ненавязчивых приукрашиваний Вашингтона Спарксом. В 1833 году, когда Спаркс послал судье Джозефу Стори сигнальный экземпляр одного из томов, тот в частном порядке высказал свое восторженное одобрение: Спаркс сделал «абсолютно точно то, чего хотел бы Вашингтон, будь он жив».

Но Стори высказал опасение, что в будущем какойнибудь «циничный критик» может придраться к этим улучшениям. Только в 1851 году впервые раздался слабый писк подобного «циничного критика», когда нью-Йоркская «Пост» опубликовала две заметки неизвестного автора, сравнившего вариант Спаркса с недавно опубликованным другим вариантом некоторых писем Вашингтона Джозефу Риду, своему военному секретарю во время Революции.

Первый залп в серьезной (хотя в конечном счете неудачной) атаке на издательскую добросовестность Спаркса был произведен англичанином, который был знатным лордом и серьезным ученым. Негодование, вызванное этими нападками, и прочная поддержка американской научной общественностью способа, которым Спаркс возвеличивал американского героя, продемонстрировали культовую неприкосновенность наследия Вашингтона. Известный английский литератор, лорд Мейхон (позднее граф Сгэнхоуп), активно работавший в комиссии по историческим рукописям, в декабре 1851 опубликовал шестой том своего семитомного труда «История Англии от Утрехтского до Версальского мира». «Господин Спаркс, — отмечал он в приложении, — опубликовал переписку не в том виде, в каком ее вел Вашингтон; он ее значительно изменил — и, как он думает, исправил и улучшил». Он обвинил Спаркса в «легкомысленном отношении к исторической правде». Это суждение, помещенное в таком месте, едва могло бы быть замечено, если бы оно не касалось столь священной фигуры. Немедленным ответом на него стала восьмидесятистраничная контратака в виде рецензии на работу Мейхона, предпринятая Джоном Горемом Полфри, известным унитарианским священником и историком, который сменил Спаркса на посту редактора «Норт Америкэн ревью». В этой войне памфлетов, которая длилась почти три года, Спаркс (в ту пору президент Гарвардского университета) защищал себя и своего героя; боевые действия закончились личным примирением между лордом Мейхоном и Спарксом.

Важное значение этой дискуссии состояло в том, что она обнаружила ордотоксальность американских ученых, которые соперничали друг с другом в проявлении культового благоговения. Среди сторонников Спаркса были Фрэнсис Парк мен, Уильям Прескотт, сенатор Чарлз Самнер (который называл Спаркса «победителем»), Джеймс Макки (библиотекарь государственного департамента и официальный хранитель бумаг Вашингтона, принадлежащих теперь правительству) и особенно знаменитый профессор Эндрюс Нортон, получивший известность как первопроходец в использовании нового «критического» метода в установлении истинности Нового завета. Лучшим свидетельством всеобщей удовлетворенности редакторским методом Спаркса было то, что в течение полувека после появления издания Спаркса не выходило ни одного другого издания сочинений Вашингтона.

Священные останки. Борьба за владение и соответствующее место захоронения останков героя если и не равнялась борьбе за святой Грааль, то была пропитана тем же духом культового поклонения.

После смерти Вашингтона конгресс единодушно принял совместную резолюцию, в которой указывалось, «что в Капитолии города Вашингтон Соединенными Штатами будет сооружен памятник из мрамора, и что у семьи генерала Вашингтона будет испрошено разрешение захоронить под памятником его тело, и что памятник будет сооружен таким образом, чтобы отметить его великие деяния в военной и политической жизни». Госпожа Вашингтон одобрила этот план, и через год, в декабре 1800 года, палата приняла билль, выделявший 200 тысяч долларов на строительство для захоронения останков Вашингтона мраморного мавзолея, пирамидального по форме, с основанием в сто квадратных футов. В то время здание Капитолия состояло только из одного крыла; нынешняя ротонда и склеп под ней не были еще сооружены. Существовало, видимо, мнение включить какимто образом могилу Вашингтона в сам комплекс Капитолия. Но некоторые представители Юга выступили против этого проекта, считая, что священные останки принадлежат тому месту, где они уже находятся, то есть МаунтВернону. Отчасти из-за этого расхождения во взглядах ничего сделано не было. Новый комитет палаты рекомендовал в 1830 году, чтобы «останки Джорджа Вашингтона и Марты Вашингтон были погребены в одной национальной гробнице, а прямо над их могилой на первом этаже Капитолия должен быть поставлен мраморный памятник в виде саркофага хороших пропорций... Прямо над ним, в центре ротонды, должна возвышаться мраморная конная статуя Вашингтона в полный рост, изваянная лучшим скульптором нашего времени... Эти памятники, на первый взгляд скромные и недорогие, будут лучше соответствовать чувствам нашего народа, своим непритязательным видом отмечая чистый и возвышенный характер нашего Вашингтона, чем самый дорогой или роскошный монумент или мавзолей». Тем временем, когда в 1832 году приближалось столетие со дня рождения Вашингтона, сепаратистские устремления (особенно острые в Южной Каролине) достигли своего пика.

После того как англичане, которые в 1814 году заняли город, сожгли внутренние помещения Капитолия, Чарлз Бул финч вновь отстроил его центральную часть (1818 — 1829) вместе со склепом, предназначенным принять останки Вашингтона. План объединенного комитета конгресса по празднованию столетия со дня рождения Вашингтона в качестве главного мероприятия намечал перенос праха Вашингтона из МаунтВернона в капитолийский склеп. В ходе острых дебатов в конгрессе в январе и феврале 1832 года южане, не желавшие расставаться с национальной реликвией, придумывали разные доводы против переноса праха. Представитель Мэна утверждал, что все дебаты сводились к спору между штатом Виргиния и великими Соединенными Штатами. Генри Клей из Кентукки требовал переноса тела, ибо «сам акт продемонстрирует отличие Вашингтона от любого человека, который жил на земле, начиная с Адама».

Представители Юга, предвидя Гражданскую войну и их отделение от Союза, считали это для себя оскорбительным. «Удалить останки нашего высокочтимого Вашингтона, — предупреждал Уайли Томпсон из Джорджии, — от останков его супруги и его предков из МаунтВернона и из его родного штата и поместить их в этом Капитолии, но если вдруг произойдет разрыв Союза, останки Вашингтона окажутся в земле, чуждой его родной почве». Некоторые выступали против на том основании, что при движении населения на запад Капитолий будет, без сомнения, также перенесен. «И что же, останки нашего Вашингтона будут оставлены в руинах этого Капитолия, окруженные опустошенным городом?» «Если нашему населению суждено достичь Западного океана, — отвечал Джоэл Сатерленд из Пенсильвании, — и резиденция правительства будет перенесена, то, взяв с собой отсюда эмблемы власти, мы возьмем с собой святые мощи Вашингтона». Другие утверждали, что само присутствие останков Вашингтона будет в какойто мере успокаивать и освящать дискуссии в конгрессе. «Ни один правительственный акт, — заявлял Джонатан Хант из Вермонта, — не в состоянии оказывать столь глубокое и постоянное моральное воздействие на объединение народа и скрепление Союза нашей конфедерации, как похороны Вашингтона в Капитолии».

Дебаты внезапно оборвались 16 февраля, когда менее чем за неделю до предложенной церемонии Джон Огастин Вашингтон, проживавший тогда в МаунтВерноне, напрочь отказался разрешить перенос тела героя. После таинственной попытки похитить останки Вашингтона из могилы в МаунтВерноне в 1830е годы там была сооружена новая могила; ее заперли, а ключ бросили в реку Потомак.

Ежегодные обряды и ораторское богослужение. В середине XX века единственный день рождения (кроме 25 декабря), который отмечается как государственный праздник каждым штатом Союза, — это 22 февраля, день рождения Вашингтона. В начале XIX века, когда у молодой страны еще почти не было своей истории, патриотические церемонии устраивались дважды в году: в день рождения Вашингтона и 4 июля — в день рождения самой республики. В обоих случаях главным событием и привычным ритуалом становились речи. Полные повторов, вычурные, помпезные, напыщенные и бесконечные речи следовали образцу, который стал настолько привычным, что, казалось, был утвержден церковной властью. Достаточно привести один пример подобных выступлений. Дэниел Уэбстер заявил 22 февраля 1832 года, когда праздновали столетие со дня рождения Вашингтона:

Вашингтон стоит у истоков новой эпохи, так же как и у истоков Нового Света. Сто лет, прошедшие со дня рождения Вашингтона, изменили мир. Страна Вашингтона стала сценой для свершения основных перемен, а сам Вашингтон был главным действующим лицом в этих событиях. Его время и его страна полны чудес, и он является вождем всего этого.

Ораторы говорили, что непродолжительность американской истории была более чем компенсирована величием Вашингтона Джон Тайлер (позднее ставший президентом) заявил в Йорктауне в 1837 году, что Вашингтон был более значительным героем, чем Леонид или Моисей, поскольку один из них в отличие от Вашингтона погиб вместе со своими людьми, а другой так и не достиг Земли Обетованной. Джон Куинси Адамс нашел, что в Вашингтоне в большей степени, чем в Энее или царе Давиде, слились «дух власти и дух смирения». «Одинаково невозможно, — говорил Авраам Линкольн в Спрингфилде 22 февраля 1842 года, — добавить яркости солнцу или славы имени Вашингтона И пусть никто не пробует Делать это. В торжественном благоговении произносим мы это имя, оставляя его сиять слепящим светом бессмертия».

Самой популярной и чаще всего повторяемой была речь Эдварда Эверетта, которую он произнес на собрании ассоциации МаунтВернона, чтобы собрать средства для покупки резиденции Вашингтона как общественной святыни. С 1856 по 1860 год Эверетт путешествовал по стране и, произнеся 129 раз одну и ту же двухчасовую речь, собрал около 90 тысяч долларов. Его речь «Личность Вашингтона» немедленно стала классикой американской литургии. Охарактеризовав молодого Вашингтона — «двадцати четырех лет от роду, образец мужской силы и красоты, безупречно демонстрирующий все лучшие качества и достоинства джентльмена и воина, но разумный и рассудительный не по годам, он вызывал в начале своей карьеры такую любовь и доверие, которые обычно приобретаются только в результате всей служебной деятельности»,—Эверетт прослеживает полностью его героический путь. В век «первых в истории нашего народа великих имен, великих событий, великих реформ и общего прогресса интеллекта» Вашингтон был самым великим. Звезда Вашингтона сияла над помпезными тираниями Петра Великого в России, Фридриха Великого в Пруссии и Наполеона Великого во Франции.

Выдающаяся и почитаемая личность наподобие Вашингтона, пользующаяся уважением всего населения, как бы ни было оно разобщено по другим вопросам, не просто уникальное историческое явление, на которое необходимо взирать с восхищением, — это особая милость Провидения. Как хорошо выразился господин Джефферсон в 1792 году, когда писал Вашингтону, чтобы убедить его не отказываться от повторного выдвижения: «Пока Север и Юг могут на Вас положиться, они будут держаться вместе». Вашингтон во плоти ушел от нас; мы никогда не сможем увидеть его, как видели наши отцы; но память о нем остается, и я скажу, что мы должны держаться его памяти. Давайте в день его рождения сотворим национальный праздник; и каждый раз с наступлением 22 февраля будем вспоминать, что, когда этой торжественной и радостной церемонией мы празднуем великую годовщину, наши сограждане на реке Гудзон, на Потомаке, от южных просторов до западных озер также вовлечены в этот процесс выражения благодарности и любви. Все мы — и те, кто в одиночку на берегах Огайо, на берегах Миссисипи, и те, кто следует за иммигрантами с Востока на Запад и, осваивая штаты по мере продвижения на Запад, уже прокладывает путь через западные прерии, хлынув через порталы Скалистых гор и по их склонам, — все мы с именем и памятью о Вашингтоне пройдем в эту благодатную ночь за серебряной королевой небес по шестидесятому градусу долготы и не расстанемся с ней, пока она не минует во всем своем сиянии золотые ворота Калифорнии и не проследует тихо далее, чтобы творить полуночный суд со своими австралийскими звездами. Там, и только там, на варварских архипелагах, еще не тронутых цивилизацией, имя Вашингтона неизвестно; но и там тоже, когда произойдет объединение с просвещенными миллионами, вместе с нами будут оказаны новые почести его памяти.

По мере обострения местных антагонизмов память о Вашингтоне использовалась то одной, то другой стороной. Для Кэлхуна он стал святым покровителем независимости, для Уэбстера и Линкольна—святым покровителем Союза.

Вашингтон стал и спасителем, и отцом своей страны. «С первых лет существования мира, — заметил в конгрессе Бенджамин Говард от Мэриленда 13 февраля 1832 года, — летописи всех времен отметили только два случая, когда дни рождения отмечались после смерти человека: это 22 февраля и 25 декабря». «Мы в громадном долгу перед Мэри, матерью Вашингтона, чей памятник во Фредериксбурге позорно незавершен, — заявил преподобный Дж. Данфорт в Виргинии 4 июля 1847 года, — человечество в долгу перед ее бессмертным сыном».

Икона. Ничто так не демонстрирует культ и святость образа Вашингтона, как его традиционные изображения. Редко историческое лицо воспроизводили со столь завидным постоянством: стереотип Вашингтона был создан Гилбертом Стюартом. Многие прижизненные портреты Вашингтона были нарисованы или вылеплены между 1772 и 1799 годами лучшими художниками того времени: семьей Пил (Чарлзом Уилсоном, Джеймсом и Рембрандтом), Джоном Трамбуллом, Уильямом Данлепом, Эдвардом Сэвиджем, Дю Симитьером, Гудоном, Черакки и другими. При этом использовались все известные материалы и способы изображения, не только краски и мрамор, но и дерево, кость, воск, лепка, теневые картины и профильные рисунки с помощью механического пантографа, называемого «физионотрейсом». Вашингтон привык долго и часто позировать. То, что стало классическим портретом, было крайне идеализировано. Наиболее популярным оказался неоконченный портрет Гилберта Стюарта («Атенеум»), которому досталась незаслуженная слава.

Гилберт Стюарт, родившийся на РодАйленде, в возрасте двадцати лет решил, что американские колонии не самое подходящее место для художника. В 1775 году он отправился в Англию, где провел пять лет в мастерской другого американского эмигранта, Бенджамина Уэста. Быстро обзаведясь богатыми и светскими клиентами, он успешно конкурировал с Рамсеем, Рейнолдсом, Ромни и Гейнсборо. Когда примерно в 1793 году он вернулся в Соединенные Штаты, вероятно, чтобы избежать заключения за долги, его нескрываемой целью стало вернуть свое состояние, делая портреты Вашингтона; Стюарт надеялся со временем написать «множество его портретов» и таким образом выплатить долги английским и ирландским кредиторам. Его первый портрет Вашингтона, сделанный с натуры в 1795 году, принес ему заказы от тридцати одного клиента на тридцать девять копий. Это было только началом, ибо никто не знает, сколько именно копий было сделано Стюартом и сколько его учениками или подражателями.

Особая привлекательность портретов Стюарта заключалась, видимо, в их чопорности, которая казалась особым видом идеализации. В отражении человеческой сути они значительно уступали портретам Рембрандта Пила, которые никогда не имели той популярности и привлекательности для публики, что портреты Стюарта. Причина заключалась, по мнению самого Рембрандта Пила, в земном, будничном характере изображения:

Судья Вашингтон сообщил мне... что в тот день, когда его дядя в первый раз начал позировать Стюарту, он вставил себе в рот новую челюсть, сделанную старшим Гардеттом: она была неуклюже сработана из кости моржа, чтобы имитировать одновременно зубы и десны, и поместилась во рту очень неудобно, так что он с трудом мог говорить; они придали его рту вид, словно он для полоскания набрал полный рот воды (таковы были слова судьи Вашингтона). Позднее господин Стюарт сам сказал мне, что ему никогда еще не приходилось писать человека, которого так трудно было заставить говорить, что требовалось Стюарту, чтобы получить естественное выражение лица, которое можно было уловить и запечатлеть только в ходе разговора на разные темы. Всему виной были зубы; и, к несчастью для мистера Стюарта, их каждый раз вставляли на время сеанса с надеждой, что к ним в конце концов привыкнут, — но их всетаки отвергли. Для меня было удачей то, что мои сеансы начались прежде, чем новые зубы были готовы, и мой клиент каждый раз приходил ко мне со старыми челюстями, сделанными ему в Нью-Йорке много лет назад.

Эти стоматологические трудности, сочетаемые с намерением Стюарта идеализировать своего клиента, способствовали созданию портрета, который блестяще отвечал американскому идеалу героя.

Но не краски, а мрамор казался самым подходящим материалом для изображения характера и образа Вашингтона. Один только каталог скульптурных икон составляет обширный том. Был знаменитый бюст в натуральную величину, вылепленный французским скульптором Гудоном, с которого были сделаны бесчисленные копии и который стал образцом для подражания. Был бюст, сделанный с натуры итальянцемавантюристом Че ракки, который он затем воспроизвел в огромных размерах. Была статуя знаменитого Кановы.

Самой впечатляющей (и противоречивой) из всех была работа Гораса Гриноу, скульптора из Новой Англии, который получил в 1832 году правительственный заказ сделать статую Вашингтона для ротонды в Капитолии за плату в 5000 долларов. Проработав восемь лет в собственной мастерской в Италии, во Флоренции, Гриноу создал статую; она была десяти с половиной футов высоты и весила двадцать тонн. Стоимость ее провоза через Атлантику составила 7700 долларов, а стоимость ее доставки от морского порта до ротонды в Капитолии — еще 5000 долларов. Пришлось расширить вход в Капитолий, чтобы пропустить колосса, но, когда его водрузили на место, выяснилось, что пол не выдержит тяжести; статую передвинули в восточное крыло и оставили снаружи. Стоимость операций к тому времени достигла 21 000 долларов. Дело приобретало характер публичного скандала не только из-за стоимости, но и потому, что, по иронии судьбы, сам способ Гриноу придать герою вид божества разъярил общественность и показался богохульством.

Статуя Гриноу, смоделированная по колоссальной статуе Зевса из кости и золота, сделанной Фидием для храма на Олимпе, изображала Вашингтона сидящим на высеченном троне, обнаженным до пояса, с задрапированными остальными частями тела, обутым в сандалии. Патриотично настроенных американцев шокировало то обстоятельство, что любимый всеми Вашингтон будет обозреваем без одежды. «Вашингтон был слишком рассудительным и слишком заботился о своем здоровье, — писал нью-Йоркец Филип Хоун, занимавший видное положение в обществе, — чтобы обнажиться подобным образом в нашем капризном климате, не говоря уже о непристойности такого обнажения, ибо в этом вопросе он был известен как человек исключительной строгости». Та же самая общественность, чья комиссия, составленная из священнослужителей, полностью одобрила обнаженную женскую фшуру «Греческой рабыни» скульптора Хайрама Пауэрса и наготу ранней работы Гриноу «Поющие херувимы», «восстала, — как сказал Гриноу, — в рокоте негодования перед наготой гигантской мужской груди Вашингтона». Статуя продолжала оставаться объектом противоречивых мнений, пока спустя полвека не была удалена в скромную безвестность алькова в Смитсоновском институте, где стоит и до сих пор. «Видел ли ктонибудь когдалибо Вашингтона обнаженным? — вопрошал Натаниел Готорн в 1858 году. — Этого невозможно себе представить. У него не было наготы, и я даже думаю, что он родился уже в одежде и с напудренными волосами, а при первом появлении на свет сделал величавый поклон».

Общественный шок от этого плотского изображения героя облегчил ассоциации памятника Вашингтону закончить сбор необходимых средств (к концу 1847 года—87 ООО долларов). Этот памятник соответствующим образом увековечил героя не в виде человека, как бы богоподобен он ни был, а в виде совершенно абстрактного геометрического обелиска.

Священное имя. В Соединенных Штатах само имя Вашингтона чествуется уникально. В 1791 году, когда герой был еще жив, устроители будущей столицы, хотя и не обладали юридическим правом давать ей имя, окрестили ее Вашингтоном. Несмотря на существование противоречивых мнений, их выбор никто всерьез не оспаривал. Вашингтон был также единственным человеком после колониального периода, имя которого было присвоено штату. «На земле был только один Вашингтон, — заметил член конгресса в 1853 году во время дебатов об организации территории Вашингтон (позднее ставшей штатом Вашингтон), — и едва ли будет другой, и поскольку Провидение послало нам его одного на все времена, давайте назовем один штат именем этого единственного человека)». К середине XX века имя Вашингтона, опережая все остальные, имелось в названиях по крайней мере 121 почтового отделения. Он был также далеко впереди по количеству округов, названных его именем; округ Вашингтон имелся в тридцати двух штатах. Среди тех, где не было таких округов, как отметил Джордж Стюарт, шесть принадлежали к самым маленьким из тринадцати первых колоний, поскольку их округа уже получили свои названия до 1775 года; большая часть остальных находилась на Дальнем Западе; они были созданы после окончания Гражданской войны, когда культ Вашингтона несколько померк.

Культ жалует бессмертие как его объекту, так и его служителям. Дэви Крокетт разделил земной американский мир комического супермена не с героем, а с тем, кто торговал героем. В третьей части «Автобиографии» Дэви Крокетта, в которой описывается поездка Дэви в Техас из своего дома в округе Уикли, штат Теннеси, он вспоминает, как в 1835 году (когда тело пастора Уимса уже десять лет покоилось в могиле) дух Уимса и его святое дело продолжали свое триумфальное шествие. В местечке ЛиттлРок, штат Арканзас, Крокетт встретился со странствующим кукольником, которого собиралась избить толпа, поскольку он был так пьян, что не мог показать спектакль, которого они ждали. Не было никого, кто мог бы сыграть на скрипке, и «больная жена и пять голодных детей» кукольника пострадали бы от этого. На помощь ему пришел проповедникторговец, который появился в своем ветхом фургоне, набитом книгами и брошюрами для продажи. Прочитав брошюру «Божья кара пьяному», которую он затем начал продавать прямо с фургона, призрак Уимса сыграл на скрипке, спас представление и собрал деньги для бедного хозяина балагана и его семьи. Бессмертный пастор «поставил свой сундук с брошюрами рядом с собой и продолжил путь паломника, а детишки бежали за ним по деревне с криками благодарности».

Американцы: Национальный опыт: Пер. с англ. Авт. послеслов. Шестаков В.П.; Коммент. Балдицына П.В. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера», 1993. — 624 с.