МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА

Кажущееся соответствие действительного должному проистекало из представлений о бесконфликтности общества.

«В силу величайшего разнообразия интересов в свободных штатах, — отмечал в 1860 году южанин, — общественные деятели не задерживаются там долго на своих постах, без чего государственному деятелю никак не добиться успеха в своих свершениях. Существуй на Севере один над всем доминирующий интерес — не важно какой, но всегда способный получить всеобщую поддержку, — очень скоро его общественные деятели во многом изменились бы к лучшему». Политическая жизнь Севера, раздираемая противоречиями, не привлекала более «избранные души», то есть тех, кто стремился вести безукоризненный образ жизни, подобающий джентльмену. Невзирая на существующую раздробленность жизни Юга, южане проявляли все большее нежелание замечать противоречия и рассматривать свой край как лабораторию для создания новых институтов или новых общин. «Все это лежит за пределами понимания южанина, — отмечал в 1854 году Олмстед. — Он воспринимает те институты, манеры и обычаи, в которых воспитан, как естественную необходимость, ниспосланную ему Провидением. Он хранит верность обществу; попытки же чемто обогатить жизнь общества или от чегонибудь избавить противоречат его фундаментальным представлениям о том, что есть джентльмен».

В Новой Англии острое осознание противоречивых интересов породило активную преобразовательную деятельность. Складывались бесчисленные общества, движения за налоговую и тюремную реформы; за спасение моряков и учреждение воскресных школ; за трезвость и десятичасовой рабочий день; против долговых тюрем и смертной казни, против банков и монополий; за бесплатное образование; за освобождение негров; за права женщин и мир во всем мире — и за многое другое, большое и малое. Объединенный съезд друзей универсальной реформы собрал в 1840 году в Бостоне под одной крышей феминисток, аболиционистов, членов сект маггелтонов и данкеров, адвентистов седьмого дня, унитариев и некоторых членов сект, к которым, кроме них, никто не принадлежал. Также в те годы повсеместно возникали всякого рода экспериментальные общины: «Новая гармония» в Индиане (1825); БрукФарм в Массачусетсе (1841—1846); «Фаланга Сильвания» в Пенсильвании (1842); «Колония свободной любви Онеида» в штате Нью-Йорк (1848); «Современная деревня» на ЛонгАйленде (1851); икарий ские общины в Техасе (1848), Иллинойсе (1849), Миссури (1856), Айове (1857) и многие другие.

Еще в 1830х годах отзвуки реформистских настроений звучали южнее реки Потомак — в исторической дискуссии об отмене рабства, проводимой зимой 1831/32 года законодательным собранием Виргинии, например. Но тогда как мы видели, южане — сторонники рабства выдвинули изощренную аргументацию, а с основанием в 1833 году в Филадельфии Американского антирабовладельческого общества, с проведением дискуссии 1834 года в семинарии Лейна в Цинциннати и с трансформацией аболиционизма в широкое обновленное религиозное движение под покровительством Теодора Дуайта Уэл да, Уильяма Ллойда Гаррисона и Уэнделла Филлипса сопротивление южан ужесточилось. Южане создали то, что Клемент Итон назвал «интеллектуальной блокадой». Преподобный Чарлз Колкок Джоунз из Райсборо, штат Джорджия, писал в 1842 году:

Ввиду возбуждения озабоченности на Севере и Западе общим состоянием негров Юг стал более чутким. Необходимость вынудила нас занять оборонительную позицию, и сила наша проистекает из нашего единства. Потому наш общественный разум и не дремлет, храня постоянную бдительность, чтобы суметь заметить любые чувства и мнения, враждебные нашему общественному строю, приходящие извне или зарождающиеся изнутри. Ведется меньше дискуссий и с меньшей свободой, чем в былые дни. То, что мы были готовы терпеть у самих себя раньше, ныне терпится с трудом. Теперь человек рискует утратить общественную поддержку, если его откровенные выступления и призывы, имеющие целью принести пользу своему краю, жадно подхватываются, извращаются и используются для обвинений извне. Ему приходится лавировать между Сциллой и Харибдой.

Как клир, так и пресса вынюхивали малейшие проявления социальной критики. По гордому замечанию Уильяма Вудса Холдена (превратившего свою «Норт Кэролайна стэндед» в самую влиятельную газету штата), южное «единство отвергает все «измы», заразившие Европу, а также восточные и западные штаты нашей страны»: «Газетам, приверженным делу социализма, социального равенства, нигилизма, коммунизма или проявляющим нелояльность в любой форме, не выжить в атмосфере Северной Каролины». Когда в 1836 году Ангелина Гримке опубликовала в Филадельфии антирабовладельческую статью, мэр Чарлстона поставил в известность ее проживавшую в Чарлстоне аристократическую семью, что возвращение в город ей запрещено. На Юге не получила широкого распространения даже такая сдержанно критическая литература, как произведения Ралфа Уолдо Эмерсона.

Местные почтмейстеры мешками уничтожали аболиционистскую пропаганду, и создание препятствий работе федеральной почты (во имя «общественной безопасности») служило оплотом самодовольства южан. Джозеф Холт, юрист из Кентукки, министр связи в правительстве Бьюкенена, санкционировал (1859) решение властей Виргинии, запрещавшее пересылку почтой аболиционистской литературы. Его брат, Р. Холт, также пылкий патриот Юга, спрашивал, не наносит ли урона «рыцар скоб чести южанина» импорт льда из северных штатов для излюбленных на Юге мятных коктейлей.

Яростный защитник «особого института» Джордж Фицхыо посвятил целую главу своего труда «Все каннибалы!» (1857): «Философии измов — почему они изобилуют на Севере и неизвестны на Юге». Автор выдвинул обезоруживающе простой резон: Северде куда больше нуждается в реформах, в то время как Юг, благословленный рабством, не знает тех самых пороков, которые вызывают потребность в реформах. Реформы, писал он, подобно общественной филантропии, были столь же лишними на Юге, сколь необходимыми на Севере.

Единственным «измом», встречавшим какойто отклик на Юге, был наименее радикальный из всех: антиалкоголизм. На протяжении тридцати с лишним лет до Гражданской войны движение за трезвость было единственной «реформой», сумевшей привлечь хотя бы небольшую группу ведущих граждан Юга. Предшественник Кэлхуна в сенате Роберт Барнуэлл Ретт из Южной Каролины, которого иногда называли «отцом сепаратизма», а также губернатор Виргинии, впоследствии генерал армии конфедератов, Генри Уайз были известными трезвенниками и сторонниками сухого закона. В 1839 году Джозеф Флоурной, богатый плантатор из Джорджии, собирал по всему штату подписи под огромной петицией о введении сухого закона, получившей в законодательном собрании внушительное число голосов — пятьдесят четыре против девяноста восьми, отклонивших законопроект. В 1851 году общество «Сыны трезвости» в Джорджии заявило, что в его рядах состоит тринадцать тысяч человек. Генерал Джон Кок из Бремо, штат Виргиния, состоятельный плантатор из почтенной семьи, на протяжении тридцати трех лет направлявший деятельность совета попечителей Виргинского университета, возглавил кампанию за введение федерального сухого закона и был в 1836 году избран президентом Американского общества трезвости.

Некоторые южане считали, что «образ жизни на природе и в седле», присущий джентльменуюжанину, объяснял его «здоровое», некритическое восприятие своего общества. Перенаселенные города Севера, утверждали они, создают естественную среду обитания для подстрекателей и истеричных реформаторов. Неудивительно, что движение по распространению знаний, основанное Джосайей Холбруком в Милбери, штат Массачусетс, в 1826 году и имевшее два года спустя около 100 отделений, на Юге не прижилось. Южная аудитория не приветствовала полемические лекции, предлагавшиеся широкой публике лекционным обществом в Бостоне, Институтом Франклина в Филадельфии, колледжем «КуперЮнион» в Нью-Йорке и бесчисленным количеством иных организаций по всей стране.

Ограждению Юга от чуждых подстрекательских идей способствовало и отсутствие существенной европейской иммиграции. В Новой Англии заимствованные доктрины немецкого трансцендентализма и восточного мистицизма стали родоначальниками различных реформаторских идей. Немецкое политическое мышление в лице Карла Шурца способствовало возникновению на Западе республиканской партии. Юг же подобных заимствований почти не знал. Заметным исключением из правила служил Фрэнсис Либер, бежавший от политических преследований (1819—1824) из Германии. Либер преподавал в колледже Южной Каролины, но, несмотря на мировое признание, не смог добиться избрания на пост президента колледжа, ибо вызывал подозрения своими аболиционистскими настроениями. Одной из наиболее «европейских» черт облика Юга была его тенденция черпать идеи не у честолюбивых иммигрантов или разочаровавшихся революционеров, но со страниц безвредных книжонок. Непосредственному проникновению идей из Европы препятствовало и то, что основные железные дороги Верхнего Юга шли от портов прямо на Север, а не в глубь южных районов. Поскольку импорт на Юг шел в основном через Север, реформаторские идеи вряд ли могли доходить до него в неискаженном виде, если доходили вообще. На Север реформистские идеи из Европы попадали фрагментарно, но Юга они достигали уже в виде четко сформулированных концепцией, включавших аболиционизм. Таким образом, на всех реформах стояло клеймо янки.

Между тем на Севере и Западе начало XIX века ознаменовалось расширением избирательного права и становлением массовых политических партий. В политической жизни страны эпоха «виргинской династии» — Вашингтона, Джефферсона, Мэдисона и Монро — продолжалась лишь до 1825 года; имущественный ценз для участия в выборах тогда еще сохранялся. НьюДжерси (1807) и Мэриленд (1810) сняли имущественные цензы, но всеобщее избирательное право для белого мужского населения стало повсеместным лишь с принятием в Союз новых западных штатов (Индианы в 1816 году, Иллинойса в 1818м, Алабамы в 1819м). Постепенно демократическое движение взяло верх в 1устонаселенных штатах Коннектикут (1818), Массачусетс (1821) и Нью-Йорк (1821) и набирало силу с пересмотром конституций ряда других штатов (1816 —1830). К 1830 году число имеющих право голоса возросло вдвое по сравнению с тем, что было десять лет назад. Новыми формами массовой политической жизни стали национальные партийные съезды, шумные избирательные кампании городских политических боссов; формировалось политическое управление на местах и умение вырабатывать политические компромиссы.

На однородном же Юге, где, как предполагалось, все люди доброй воли имели одинаковые интересы, искусству компромисса, как и выработке политического курса, привлекательного для масс, столь важного значения не придавалось. Начиная с колониального периода человек мог достичь в палате представителей Виргинии политической власти, не вступая в конфликт ни с одной представляющей чьито интересы сильной группой: крупные и более красноречивые плантаторы просто представляли плантаторов помельче и менее красноречивых. «Они пытались добиваться своего, идя скорее параллельными курсами, нежели разрешая конфликты», — отмечал Ч.С. Сиднор. Почти каждый белый был занят в сельском хозяйстве; плантаторы отличались лишь масштабом, но не родом деятельности. Палата представителей функционировала скорее как торговая ассоциация, чем как законодательный орган развитой многогранной общины. Так закладывались основы общества, ценившего верность и честь, но почти не владевшего искусством компромисса.

Более того, компромисс стал ассоциироваться с бесчестьем. Ибо честь, подобно целомудрию, не могла устанавливаться на договорных уровнях. Начиная с 1830 года все возрастающая приверженность джентльменаюжанина своему кодексу, подобно приверженности квакера чистоте помыслов и совести, служила росту непонимания и даже пренебрежения искусством политики. Бенджамин Перри, редактор газеты в Южной Каролине, заявлял в 1860 году: «Все вы ныне катитесь в ад, и я качусь вместе с вами. Честь и патриотизм обязывают меня стоять за мой штат, прав он или не прав». Какимто странным образом его слова заставляют вспомнить мученицу из квакеров Мэри Дайер.

Бесконфликтность патриархального общества Юга стала аксиомой. Что на пользу хозяину, то на пользу и рабу; антагонизм же интересов, будь то между негром и белым либо посредником и плантатором, — это всего лишь измышление пропаганды Севера. Коль скоро не существовало достойных уважения «особых интересов», то каждый честный политик Юга рассматривался как государственный деятель, представлявший всю свою общину. Инакомыслие постепенно приравнялось к измене, малейший же намек на измену требовал защиты чести. Открытый политический форум, на котором противоречия так никогда и не находили окончательных решений, мог только вытеснить патриотизм — добродетель простую и непорочную. Подразумевалось, что серьезным разногласиям надлежит «разрешаться на поле чести», где кодекс какимто образом признавал правыми обе стороны. В итоге Гражданская война обратила в «поле чести» всю страну. Южане, провозглашал Александр Стивенс, будущий вицепрезидент конфедерации, должны отстаивать свои права «в самых тяжелых условиях, даже если на карту не ставится ничего, кроме их чести». Малейший «булавочный укол», нанесенный чести Юга, заявил в 1856 году губернатор Виргинии Уайз, оправдает разрушение любимого всеми Союза. С точки зрения южан, Гражданская война велась не столько ради решения проблем, сколько ради того, чтобы отомстить за оскорбленную честь.

Беды, переживаемые газетчикамиюжанами, служат хорошей иллюстрацией этого бескомпромиссного духа политической жизни Юга. Газетчик, желавший остаться в живых, должен был тщательно выбирать выражения. Поскольку искать судебной защиты от клеветы считалось не помужски, газетчику всегда приходилось быть готовым отстаивать свою точку зрения с пером в одной руке и дуэльным пистолетом в другой. В 1832 году, например, Бенджамин Перри, издававший газету «Маунтини ер» в городе Гринвилле, выступил против решения властей Южной Каролины не признавать федерального законодательства и призвал к компромиссу, за что и был вызван на дуэль Тернером Байнумом, редактором конкурирующей с ним газеты «Сентинел». Байнум, по словам Перри, был «лицемерным демагогом и иезуитомклеветником, патриотизм которого сводился к эгоистическим декларациям, а все рыцарство ушло в слова». Утром 6 aBiyera 1832 года их секунданты отсчитали дистанцию в небольшом лесу на острове реки Тугалу, где Перри очень неохотно встретился с Байнумом на «поле чести» и, убив его, закрыл вопрос. Еще пример: редактор издававшейся в БатонРуже «Гэзетт» Дж. Хьюстон както упрекнул демократов за выдвижение ими в конгресс Элси Лабранша (одного из немногих общественных деятелей Луизианы, никогда не дравшегося на Дуэлях), заявив, что тот «лишен мужества и силы духа». Затем Последовала дуэль, в которой Лабранш отстоял свою честь, а Хьюстон расстался с жизнью. Еще до войны на протяжении двух лет редактор ричмондского «Инквайерера» Дженнингс Уайз Дрался в восьми поединках.

После 1830 года апологеты Юга похвалялись своей свободой от «общественного мнения», будто мнение это было болезнью. И на протяжении трех десятилетий, предшествовавших Гражданской войне, Юг предпочитал образованность немногих грамотности большинства. Процветали колледжи и военные училища для детей правящих плантаторов. В 1850х годах в пропорциональном отношении к количеству белого населения Виргиния имела больше выпускников колледжей, чем Массачусетс; в 1860 году в Виргинии и Джорджии было больше колледжей в пропорциональном отношении к общему количеству населения, чем в Нью-Йорке или Массачусетсе. Но общественное образование приходило в упадок. Системы начального и среднего образования, а также уровень грамотности значительно отставали. Даже при отсутствии надежных статистических данных есть все основания полагать, что на Юге неграмотность была распространена куда больше, чем гделибо еще в стране: основная масса негров и значительно большее количество белых, чем на Севере, оставались неграмотными. Значение, придаваемое южанами образованному руководству, было явлением того же рода, что и безразличие к политическому просвещению. «Дабы защитить верный путь, — объяснял в 1857 году Джордж Фицхью с присущим ему крайним экстремизмом, — мы должны снять оковы с гения и обуздать посредственность. Свободу — избранным, рабство — во всех его проявлениях — массам!»

В период между 1830ми годами и Гражданской войной джентльменыюжане демонстрировали высокомерное безразличие к мировому общественному мнению, по мере того как оно все отчетливее вырабатывало позицию неприятия рабства. «Подобающее уважение к мнению человечества», которое Джефферсон считал опорой патриотизма, ныне воспринималось как измена. Д. Хандли восклицал в 1860 году:

Джентльменюжанин... предпочитает иметь собственное честное мнение и скорее согласится поменяться местами с самым жалким рабом плантации, с самой ленивой и тупой скотиной, чью спину мочалила плеть надсмотрщика, чем превратиться в эту ханжескую и жалкую карикатуру на человека — раба общественного мнения... Потому й неудивительно, что на джентльменаюжанина никогда не влияло и не влияет осуждение всем миром нашего «особого института». Ибо он — мужчина до мозга костей, отважный, самостоятельный и сознательный, помнящий о собственных понятиях долга и способный следовать им.

Подобное безразличие к меняющимся ветрам настроений и поискам компромиссов между противоречивыми интересами помогает также понять расцвет политической теории на предвоенном Юге. Будь жители Новой Англии, штатов Нью-Йорк и Иллинойс меньше заинтересованы в компромиссе, может, и они стремились бы сосредоточиться на своих особенностях? Это был великий период американской политической теории, и практически все американские труды, способные встать вровень с трудами Старого Света, появились на Юге. Так ли уж удивительно, что народ, привыкший жить по незыблемым законам неписаного права, оказался столь способным к абстракциям политической мысли? Первым заявил о себе Джон Тэйлор из округа Каролина, штат Виргиния. Его солидные, тщательно продуманные работы — «Земледелец» (1813), «К вопросу о принципах и политике правительства Соединенных Штатов» (1814), «Толкование основ и оправдание конституций» (1820), «Разоблаченная тирания» (1822) и «Новый взгляд на Конституцию» (1823) — отстаивали аграрный характер и права штатов. Затем появился Кэлхун, его «Исследование правительства» и «Рассуждения о Конституции Соединенных Штатов» (обе опубликованы посмертно в 1851 году) стали вершиной политической мысли Америки. И наконец, Александр Стивенс из Джорджии, трактат которого «Недавняя война между штатами с точки зрения Конституции» (1868 — 1870) дал мастерский анализ прав Юга. Это трио теоретиков политической науки остается непревзойденным во всей американской истории.

«Политикиметафизики», — так практичные северяне еще в 1839 году окрестили патриотов Юга — отличались от тех, кто преследовал непосредственные цели развития торговли и транспорта. Каждая северная газета пропагандировала лишь какуюто конкретную составную политической системы: одна — банк в Нью-Йорке, другая — банк в Филадельфии и так далее. Апологеты же Юга все больше и больше отстаивали не конкретные начинания и даже не регион в целом, но абстрактную идею: «Юг». Поэтому то, что на Юге считалось политикой, в действительности политикой не было. Довоенные съезды представителей Юга — даже так называемые коммерческие съезды в Мейконе, Огасте и Чарлстоне — не породили почти никаких практических проектов. «Юг, — сокрушался один из его граждан, — ищет пути к промышленному развитию словно на ощупь, в тумане, как новичок, не знающий, куда приложить силы... и никак не желающий начать у себя дома с того, что диктуется осознанием истинных экономических потребностей». Государственные деятели Юга предлагали добиться свободы судоходства по Амазонке, проложить канал сквозь перешеек Теуантепек, отправить экспедиции поискать удачи в Никарагуа, построить железную дорогу от Миссисипи к Тихому Океану или ввести рабовладение в Центральной Америке. Если это и была политика, то вряд ли та, в которой так остро нуждался Юг.

Американцы: Национальный опыт: Пер. с англ. Авт. послеслов. Шестаков В.П.; Коммент. Балдицына П.В. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера», 1993. — 624 с.