МЕСТНЫЙ ПАТРИОТИЗМ И НАЦИОНАЛЬНЫЕ ГЕРОИ

Американский пантеон заполнялся постепенно. Если оглянуться в прошлое из XX века, то обнаружишь там созвездие полубогов меньшего масштаба и местного значения, которые были канонизированы в национальной мифологии лишь начиная с середины XIX века. Долгие и острые дебаты шли, например, по поводу личности Джефферсона. Только в 1858 году, когда (прежде всего в Нью-Йорке!) трехтомная биография, написанная Генри Рэнделлом, стала серьезной основой для опровержения антиджефферсоновских мифов, Джефферсон начал превращаться в истинно национального героя. Крайне любопытным был случай с Бенджамином Франклином. В свое время и он был спорной фигурой, подозрительной для многих в Пенсильвании, кто не принадлежал к его партии. Хотя он был энергичным и приятным человеком, его роль в Революции была поначалу сомнительной и никогда — особенно заметной. Значительную часть своей общественной деятельности он вел за рубежом. Ни одно из его сочинений не было опубликовано на родине до 1818 года; издание Спаркса в десяти томах с характерными для него исправлениями текста появилось в 1836 — 1840 годах, а неоконченная ¦Автобиография» Франклина, впервые опубликованная во французском переводе, не была полностью издана в Соединенных Штатах до 1868 года. Было чтото в личности и делах Франклина — в этой смеси банальности, космополитизма и отрешенности — такое, что делало его фигуру не подходящей для роли национального героя.

Первые энергичные попытки создать национальных героев, способных стать рядом с Вашингтоном, не были направлены на такие выдающиеся личности, как Франклин и Джефферсон, которые стали фшурами мирового масштаба. Вместо этого местные патриоты начали использовать местный материал, и первые национальные герои были продуктами регионального соперничества и провинциального патриотизма: духовный цемент страны еще не был замешен достаточно круто.

Первым порождением этого процесса был Патрик Генри. Красноречивый виргинец стал чемто вроде легенды задолго до своей смерти в 1799 году, но его последние годы, как и Вашингтона, были покрыты дымкой предвзятости. После 1795 года он примкнул к партии федералистов, был выдвинут от нее на выборах и в конце жизни превратился в заклятого врага Джефферсона, Медисона и многих своих старых виргинских друзей.

У Генри также появился свой Уимс. В то время как Вашингтон, по Уимсу, был необыкновенной личностью в универсальном смысле, Патрик Генри Уильяма Уирта был великим виргинцем. Уирт, хорошо образованный виргинский юрист и литератор, был обвинителем в деле против Аарона Бэрра и стал генеральным прокурором при президенте Монро; этот пост он занимал более десяти лет. Примерно в 1805 году он задумал написать биографию Патрика Генри; его «Заметки о жизни и личности Патрика Генри», которые вышли в конце концов в 1817 году, были посвящены «молодым людям Виргинии». «Мистер Генри стал идолом народа Виргинии... Его свет и тепло были видны и чувствовались на всем материке, и он повсеместно считался великим борцом за колониальную сврбоду. Таким образом, импульс, данный Виргинией, был подхвачен другими колониями. Ее резолюции, с изменениями в прогрессивном духе, были приняты везде». Это стало основной темой Уирта, которую он развил в духе и традициях Уимса.

В отличие от Уимса он предпринял серьезную попытку собрать воспоминания людей, которые действительно знали Генри. Хотя он целых десять лет собирал материалы о своем герое, это удивительно мало сказалось на результате. Будучи еще на полпути в своей работе, он решил там, где это необходимо, кое что придумывать. Он писал своему другу судье Дэбни Карру 20 августа 1815 года:

События в жизни господина Генри удивительно однообразны. Это речи, речи, речи. Точно, он умел говорить. Бог мой! Как он мог говорить! Но в то же время никаких действий. Из суда в законодательный орган, оттуда в суд, словом, его странствия во многом напоминают передвижения одного, я забыл, кого именно, может быть, одного из героев нашего друга Тристрама — «из кухни в гостиную и из гостиной в кухню». И затем, что еще хуже, ни одна из его речей с 1763 по 1789 год, то есть периода его расцвета и наивысшей точки его жизни, не сохранилась в напечатанном, написанном виде или в памяти людей. Все, что мне говорят, — это то, что по такомуто и такому случаю он произнес изумительную речь. И теперь продолжают твердить об этом снова и снова, не имея возможности дать хотя бы какоето представление, о чем же была эта речь; так вот, сэр, разве это не напоминает широкое, открытое, выжженное солнцем пространство, без малейшей тени или зелени? Моя душа устала от этого... Мне иногда приходит в голову последовать замыслу Ботты, который написал историю американской войны и сам сочинил речи за своих выдающихся героев, подражая в этом историкам Греции и Рима; но я вместе с Полибием считаю, что это означает позволить себе обращаться слишком вольно со священной чистотой истории. Кроме того, красноречие Генри было столь sui generis1, что его никто не может повторить; а я никогда его не видел и не слышал...

Еще раз: в характере Генри есть неприятные черты, а также почти столь же неприятные пустоты. Он был слабый военачальник, слабый губернатор, слабый политик — все те поворотные пункты, от которых зависят композиция и детали повествования. Короче, это воистину настолько безнадежный предмет, насколько только можно себе представить. Я корпел над ним и использовал всю побелку, которую имел в своем распоряжении; но фиговое дерево еще бесплодно, и каждая почка на нем несет смерть вместо жизни.

Но в конце концов Уирт, как и Уимс, не испугался столь скудного исходного материала. Он приукрасил Патрика Генри почти безпосторонней помощи.

Сосредоточившись на Революции, Уирт отвел Генри — а благодаря ему и Виргинии — главную роль. Он нарисовал бессмертную сцену отважного поведения Генри 29 мая 1765 года во время дебатов в виргинской палате граждан по резолюциям Генри против Закона о гербовом сборе. «Громовым голосом, похожий в тот момент на бога, — писал Уирт, — Генри воскликнул: У Цезаря был Брут, у Карла I — Кромвель, и Георгу Ш — («Измена!» — закричал спикер. «Измена, измена!» — отозвалось эхом в каждом углу палаты. Это было одним из тех испытаний, которые определяют характер. Генри не запнулся ни на мгновение; но, поднявшись на недосягаемые высоты, вперив в спикера горевшие решительным огнем глаза, он окончил свою фразу самым твердым образом) следовало бы учесть их опыт. Если это измена, то извлечем из нее все возможное"». Во времена Революции Генри был впереди всех. «Его прозрение, — объяснял Уирт, — уходило далеко в будущее; и задолго до того, как в нашей стране раздался первый шепот о независимости, он увидел весь приближающийся конфликт взором пророка и восторженным чутьем ощутил, как его страна вознесена над другими государствами на земном шаре». Не имея текста, на который он мог бы положиться, а используя лишь крайне смутные воспоминания современников, Уирт сам состряпал то, что стало наиболее знаменитым явлением времен Революции: речь Генри «Свобода или смерть!», произнесенную, как предполагают, в палате граждан 23 марта 1775 года 1

Слегка коснувшись менее привлекательных черт Генри, Уирт подчеркнул роль своего героя как великого народного лидера, «одного из тех идеальных чудес природы, которых так мало было произведено с момента образования земли». Составленный в основном из «побелочного материала», Патрик Генри ожил в изображении Уирта и до сих пор живет в патриотических чувствах американцев. Уирт изобразил его как «первого государственного деятеля и оратора Виргинии», — легендарной Виргинии. Некоторые из более осведомленных или более пристрастных современников — Джон Тейлор из Каролины, Джон Рэндолф и Томас Джефферсон — возражали против этого напыщенного идеала, но возражения умирали вместе с людьми, лично знавшими Генри, а легенда продолжала расти.

Местный патриотизм был присущ не только виргинцам. Уирт настолько развил эту тему, что раздразнил региональные чувства других. Работа Уирта «Генри», опубликованная в ноябре 1817 года, сразу же вызвала интерес в Новой Англии. Джон Адамс приобрел экземпляр и тут же написал Уирту, напоминая, что erant heroes ante Agamemnona (быт герои и до Агамемнона). «Если бы мне снова было тридцать пять лет, мистер Уирт, я бы попытался быть Вашим соперником... Я бы принял, при всей его скромности, Ваш заголовок «Заметки о жизни и сочинениях Джеймса Отиса из Бостона» и, подражая Вашему примеру, представил бы портреты длинного списка знаменитых людей, которые были действующими лицами в Революции...» Адамс затем предложил список; большинство в нем было людьми из Новой Англии, многие из его родного штата.

Я не завидую ни заслуженной славе Виргинии, ни ее мудрецам или героям. Но, сэр, я ревнив, очень ревнив в отношении славы Массачусетса

Сопротивление британской системе порабощения колоний началось в 1760 году, и в феврале 1761 года Джеймс Отис вдохновил город Бостон, колонии Массачусетского залива и весь материк больше, чем это когдалибо удавалось Патрику Генри. Если нам необходимо когонибудь хвалить, склоняясь к преувеличению, я должен сказать, что коли мистер Генри был Демосфеном и мистер Ричард Генри Ли — Цицероном, то Джеймс Отис был Исайей и Иезекиилом вместе взятыми.

Вопрос о приоритете не был банальным. Он беспокоил Адамса, который стремился восстановить правду, чтобы не дать Виргинии пожать лавры, принадлежавшие другим. Неделя не прошла, как он написал Джону Джею с просьбой исправить ложное заявление Уирта, что Генри был автором Обращения к народу Великобритании от 5 июля 1775 года. Он писал Иезекие Найлсу, напоминая ему, что именно выступление Джеймса Отиса против распоряжений о наложении ареста на товары еще в феврале 1761 года «вдохнуло в нашу страну дыхание жизни». Истинное начало Революции, утверждал Адамс, следует относить ж событиям 1760 года в Массачусетсе, и, знай Уирт больше фактов, он бы увидел, «что Отис, Тэчер, Сэмюел Адамс, Мей хью, Хэнкок, Кушинг и тысячи других уже несколько лет трудились у руля еще до того, как имя Генри стало известным за пределами Виргинии».

Адамс не был одинок в своей досаде. «Норт Америкэн ревью», ведущий литературный орган страны и рупор образованных кругов Новой Англии, также принял это как оскорбление. В своем длинном обзоре журнал показал, что первенство, отданное Уиртом Виргинии, принадлежало на деле Массачусетсу. Отис выступал против британской тирании, и ему кричали «Измена!» за несколько лет до Генри. Уирт утверждал, что план создания комитетов родился в резолюциях виргинской палаты граждан 12 марта 1773 года. «Правда состоит в том, — возражал обозреватель, — что план зародился в Бостоне более чем за четыре месяца до того, как он был задуман в Виргинии. Он был разработан мистером Сэмюелом Адамсом и мистером Джеймсом Уорреном из Плимута, и первый комитет был назначен по предложению господина Адамса на городском собрании 2 ноября 1772 года». И так далее.

Жители Новой Англии не были удовлетворены лишь оборонительной тактикой. В течение нескольких лет они предприняли серию контрударов, которые таким своеобразным способом обогатили национальную традицию. В начале 1818 года письма Адамса, поправлявшие Уирта, были опубликованы в «Найлс уикли реджистер». В следующем году Адамс собрал и вновь издал очерки «Нованглус», написанные им в 1774—1775 годах, добавив другие материалы, которые доказывали приоритет Новой Англии в Революции. Тем временем Адамс убедил Уильяма Тюдора, сына его бывшего юриста, написать полную биографию Джеймса Отиса.

Уильям Тюдор был вполне подходящей фигурой для защиты чести Новой Англии. Родившийся в Бостоне и окончивший Гарвардский университет в 1796 году, брат Фредерика Тюдора (которому он предложил идею торговли льдом), он служил в законодательном органе Массачусетса и был основателем и первым редактором «Норт Америкэн ревью». Из-за его поглощенности Новой Англией журнал стали обзывать «Норт анамерикэн» К Он был также основателем Бостонского атенеу ма, сторонником проекта создания памятника в честь сражения при БанкерХилле и активным членом Массачусетского исторического общества.

Когда книга Тюдора «Жизнь Джеймса Отиса из Массачусетса» в 1823 году была издана, она показала, что у виргинцев есть умелые соперники при использовании «побелки» в патриотических целях. Жизнь Отиса, как и Генри, создавала много трудностей для добросовестного биографа. Документальные материалы были скудными отчасти потому, что в конце своей жизни Отис собрал и сжег многие из своих бумаг и брошюр. Хотя слава Отиса проистекала из его речей, современных ему текстов не существовало; только черновые записи, составленные свидетелями. Общественная карьера Отиса была краткой. Впервые о нем услышали в 1761 году, а в 1769 году Джон Робинсон, служащий таможни, чьи обвинения в измене Отис публично отрицал, ударил его по голове в бостонской кофейне. С тех пор у Отиса бывали периоды прояснения, но полностью его рассудок так и не восстановился. Он временами буйствовал, выпивал и в 1771 году был объявлен non compos mentis1 судом по наследственным делам. Отис прожил до 1783 года и умер, как того и желал, от удара молнии.

Из таких скромных материалов Тюдор с помощью своей изобретательности создал героя Новой Англии, который был и значительнее, и в историю вошел раньше, чем его виргинский соперник. Тюдор воссоздал речь Отиса против ареста товаров, использовавшегося британским правительством для неконституционных действий по сбору налогов в колониях. Таким образом Джеймс Отис защищал дело Революции почти за четыре года до того, как Патрик Генри произнес свое первое заметное выступление. В той речи, как мы видели выше, Отис, судя по всему, выдвинул лозунг «Налогообложение без представительства — это тирания». В сентябре 1764 года Отис написал и зачитал в законодательной палате Массачусетса смелый протест против королевского 1убернатора. «Для народа не имеет значения, — утверждал Отис, — является ли он подданным Георга или Людовика, короля Великобритании или французского короля, если оба являются деспотами; а они будут таковыми, если станут взимать налоги без парламента». Во время чтения этого абзаца депутат от Вустера Тимоти Пейн закричал: «Измена! Измена!» По словам Тюдора, это случилось за три года до того, как произошла подобная сцена в виргинской палате граждан.

Далее Тюдор рассказал о политическом руководстве Отиса Массачусетсом в решающие годы, об отношении к Закону о гербовом сборе, о сочинении им «Циркулярного письма» (1768) массачусетского законодательного органа с призывом к колониям объединиться против британского налогообложения, о его страданиях от рук британского таможенника и, наконец, о его смерти от удара молнией.

Сравнение воссозданной знаменитой речи Отиса, которую Адамс предоставил Тюдору в 1818 году, с опубликованными работами Отиса и с записями Адамса, которые он сделал, когда почти шестьдесят лет назад действительно слышал эту речь, показывает, как заметил правнук Адамса и редактор Чарлз Фрэнсис Адамс, «что господин Адамс бессознательно вложил в эту работу многое из собственной учености и широты взглядов, принадлежавших ему самому».

Видные жители Новой Англии нашли, что тюдоровский «Отис» во многом отвечает их вкусу. «Это — лучшее отображение... состояния чувств жителей Новой Англии, породивших Революцию, — отмечал Джордж Тикнор, влиятельный ученый муж из Бостона. — Ничего подобного еще не выходило в печати... такая книга не могла бы появиться через двадцать лет, ибо тогда все традиции уже исчезли бы вместе со старыми людьми, стоящими на краю могилы, которых автор успел расспросить. Проделана огромная работа, которая, я уверен, принесет много пользы, содействуя исследованию самых интересных и самых важных периодов нашей истории». Версия Адамса — Тюдора об Отисе и источниках Революции была увековечена в выступлениях бостонцев Четвертого июля, которые были собраны в книгу и распространены патриотами Бостона в каждой школе города, каждой академии штата и каждом колледже в Соединенных Штатах.

Рождение нации попрежнему находило отражение лишь в личных воспоминаниях тех людей, чья верность Америке до позавчерашнего дня на самом деле была верностью либо их Массачусетсу, либо их Виргинии. Выражение «моя страна» долго означало в Америке «мою колонию» или «мой штат», пока не приобрело иное значение. Даже в начале XIX века для Джона Адамса оно все еще означало Массачусетс, а для Джефферсона — Виргинию. Этот местный патриотизм — как и местные предрассудки — стал источником не только американского патриотизма, но и американской истории.

Американцы: Национальный опыт: Пер. с англ. Авт. послеслов. Шестаков В.П.; Коммент. Балдицына П.В. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера», 1993. — 624 с.