МАЛОЗНАКОМАЯ ТЕРРИТОРИЯ: ЗАСЕЛЕНИЕ ДО ОТКРЫТИЯ

Открытие Америки только начиналось. Одним из решающих американских несоответствий, одним из необычных, счастливых, создающих эту страну обстоятельств было то, что она начала процветать еще до того, как была исследована, — и частично именно потому, что не была исследована. Этим во многом объясняется ее раннее развитие и жизнеспособность. В Новом Свете страна могла расти, открывая самое себя.

Следовательно, для американцев открытие и рост с самого начала были синонимами. Нации Старого Света знали—или думали, что знают, — свои размеры, границы, топографию, ресурсы. Американцы же рассчитывали на рост страны, по мере того как обнаруживали себя на новом месте. Если бы Америка не оставалась «таинственным континентом» в течение почти всего первого века своего национального существования, то едва ли американцы смогли бы стать столь жизнеспособными и энергичными.

Америка питала такое обилие надежд, поскольку являлась притягательным объектом для иллюзий. Карта Америки состояла из незаполненных пространств, которые предстояло заполнить. Там, где не хватало реальных фактов, возникали мифы, в основном европейского происхождения. Один лишь слух о том, нто Коронадо гдето достиг моря, превращался в картографическое свидетельство его прикосновения к великому Западному океану. Места, открытые Коронадо, путешествовали по всей Карте вместе с названиями, предложенными Ницей и другими, еще раньше сбитыми с толку исследователями. Куивайра, по своему происхождению, вероятно, маленькая деревушка индейского племени уичита в центральном Канзасе, превратилась в великое мистическое царство Куивайра. Картографы, не имея новых данных, были благодарны за эти мифические географические имена — Куивайра, Тайгу, Сибоула, Тонтоник, — которые они произвольно передвигали по карте. «Их можно было использовать в тех случаях, когда белое пятно на карте свидетельствовало бы о географическом неведении, а поскольку клиенты никогда, конечно, не доберутся до Куивайры, чтобы установить истину, то картографы находились в полной безопасности». Блуждание этих и других мифических селений отражено в великолепных сочинениях Карла Уита, непревзойденных одиссеях выдуманных городов, носившихся по волнам бурного моря воображения.

Чтобы проиллюстрировать это всеобщее неведение, я лишь вкратце расскажу об одном клубке таких иллюзий. История мифической реки американского Запада — СанБуэнавентуры — богата символикой и иронией. Старинное происхождение и грандиозность этого удивительного вымысла, просуществовавшего вплоть до середины XIX века, придают всей истории особый интерес. Встречи европейцев с Америкой в конце XV века во многом были несомненным результатом их интереса к Востоку. Надежда достичь западного водного пути в Азию не покидала европейцев. Когда же на пути встал Североамериканский континент, то поиски водного пути через него стали особенно энергичными. По мере постепенного определения очертаний Нового Света наличие водного западного прохода исключалось то в одном, то в другом месте. Но надежда на существующий водный путь не умирала; она просто перемещалась туда, где было пока еще белое пятно на карте. Эта картографическая миграция составляет один из самых трогательных в истории эпизодов, когда желаемое выдавалось за действительное. Ирония, с которой он завершился, достойна усмешки какогото недоброго бога.

Поиск водного пути через материк шел в двух направлениях. Между XVI и XVIII веками испанские мореплаватели, искавшие трансконтинентальный проход в Тихом океане, фактически обследовали побережье Северной Америки вплоть до 60° северной широты. Экспедиция Домингеса и Эскаланте 1776 года, надеявшаяся найти путь от СантаФе до испанского поселения в Монтерее на Калифорнийском побережье, исследовала и впервые нанесла на карту великое плато Колорадо. Их карта многообещающе изобразила большое озеро Тимпано гос (соединение Большого Соленого озера и озера Юта) вместе с широкой, предположительно судоходной рекой, текущей на запад, вероятно к Тихому океану. Тем временем оптимистически настроенные испанские отцы в Калифорнии изо всех сил сочиняли миф о водном пути в глубь континента, считая, что низвергающиеся с ближайших гор потоки вод зарождаются в Скалистых горах. Они заявляли, что эти реки, вероятно, являются судоходными, и обещали долгожданные торговые пути между Испанией и Китаем.

Все эти обозначения в 1784 году были нанесены на карту испанской Северной Америки, которая, несмотря на имеющиеся в ней ошибки, была тогда самой точной. Изображения русла рек на Тихоокеанском побережье показывали, как воды с западных склонов Скалистых гор к северу от реки Колорадо текут на запад в Тихий океан. Вплоть до 1793 года испанцы продолжали исследовать западный водный путь через материк на Тихоокеанском побережье. Тогда же испанские исследователи из Луизианы поднялись по долине реки Миссури, устремленной к океану. Исследователи, желавшие придать особое значение своим открытиям, писатели, стремившиеся в путевых заметках доставить больше удовольствия читателям, и картографы, желавшие раскрасить белые пятна на географических картах, в едином стремлении пытались навсегда сохранить давнюю, уважаемую веру в водный путь через материк.

Разногласия сводились не к тому, есть ли он вообще, а к тому, где такой трансконтинентальный морской проход будет найден. Шотландский исследователь Александр Маккензи в своем дневнике 1802 года предположил, что река Колумбия (которую он принял за реку Фрейзер, протекающую на самом деле намного севернее в Британской Колумбии) является вероятным будущим путем между Атлантикой и Тихим океаном. Сам Томас Джефферсон спутал реку Колумбию с Орегоном (или Рекой Запада, остатком мифического Западного моря, известного еще со времен Веррацано). Он верил, что путь в Индию пройдет через Миссури и Колумбию, и с надеждой наставлял в 1803 году Мэри везера Льюиса: «Цель твоей миссии одна — найти прямое сообщение от моря до моря по руслу Миссури и, возможно, Орегона...» Льюис и Кларк установили сухопутное сообщение между реками Миссури и Колумбия, но проходы в Скалистых горах, которые они нашли, были очень крутыми, и, естественно, они не обнаружили судоходного водного пути. С ростом передвижения населения и знаний об этом районе становилось очевидно, что долгожданный морской проход должен быть найден в Другом месте.

Неиссякаемые надежды нуждались в новом приюте. К этому времени его могли предоставить только два района, география Которых оставалась неизученной. Одним из таких районов, конечно, была Арктика. Когда за 1815 —1817 годы ледяной барьер к востоку от Гренландии растаял, англичане, которые уже более двух веков не искали здесь пути в Индию, энергично возобновили свои поиски. Другим возможным районом, последним крупным хранилищем географических тайн в границах современных Соединенных Штатов, было то, что мы называем ныне Большим Бассейном. Это пространство между сорок второй параллелью и рекой Мохаве. Большое количество сразу же появившихся «свидетельств» указывало на действительное существование долго разыскиваемого трансконтинентального водного пути в этом последнем пристанище.

Таким образом, первая половина XIX века была свидетелем того, что Глория Клайн удачно назвала «картографическим сумасбродством», когда легенда вновь и вновь почти что побеждала реальность. Авторитетные карты Александра Гумбольдта, Зебулона Пайка, а также Льюиса и Кларка периода 1810 — 1814 годов единодушно документировали миф, которому было суждено просуществовать еще три десятилетия. Это неудивительно, поскольку и Пайк, и Льюис с Кларком скопировали карту Гумбольдта; сам же Гумбольдт никогда не видел этого района, а скопировал более раннюю карту почти сорокалетней давности. Льюис и Кларк показывали, что желанная река начинается в Скалистых горах и течет прямо через горы на запад к океану. Другие предприимчивые картографы, считая, что раз есть один такой речной путь, то должны быть и другие, изображали сразу полдюжины питаемых Скалистыми горами рек, текущих в Тихий океан. Самой широкой, самой привлекательной и дольше других прожившей была река под названием СанБуэнавентура, впервые помеченная картографом испанской экспедиции 1776 года. Повседневные наблюдения таких торговцев мехами, как Эшли, Смит, Уокер и Питер Скин Огден, мало что сделали для осушения этой реки. Не помогли делу и карты Галлатина, Боннвилля и Бэрра, которые начали заполнять белое пятно внутренним бассейном, лишенным стока в море. Все эти карты были изданы до 1840 года, но либо они отсутствовали в обращении, либо приводили в такое уныние, что им не хотелось верить. «На некоторых картах, с которыми я консультировался и которые, как считалось, были достоверными, — писал Джон Бидуэлл о подготовке к своему эпохальному сухопутному путешествию 1841 года в Калифорнию, — было нанесено озеро вблизи тех мест, где сегодня находится Соленое озеро; озеро изображалось длинным, в триста или четыреста миль, узким и с двумя стоками в Тихий океан, каждый из которых был, очевидно, длиннее, чем река Миссисипи». Соленая вода Большого Соленого озера была, бесспорно, дьявольской случайностью, не оставлявшей даже намека на сомнение, что это не вытянутый залив великого Западного океана.

Вера в то, что гдето должен быть западный водный путь, была широко распространенной и авторитетной. Сенатор Томас Харт Бентон из Миссури в течение длительного времени с упорством доказывал наличие морского пути в Индию. Сначала он намеревался последовать по пути Джефферсона вверх по реке Миссури, но был настолько оптимистом, что послал своего зятя Джона Фримонта на поиски еще и других путей. Конечно, это удивительно напоминало историю великой реки СанБуэнавентуры. Материк обследовался в основном по воде, сначала вдоль Атлантического побережья, а затем по рекам бассейна Миссисипи. Что еще могло так повлиять на будущую судьбу, как наличие подобных путей сообщения, проходящих через весь Запад?

Место последнего приюта мифического пути с Запада на Восток оказалось потрясающей насмешкой, поскольку в конце концов исследователи, картографы и склонные к фантазиям государственные мужи в отчаянии поместили предмет своих страстных желаний — свою СанБуэнавентуру — в тот огромный район Североамериканского континента, в котором не только не было больших рек, но вообще не имелось выхода к морю! Они расположили ее в Большом Бассейне! Это место действительно представляло собой географическое чудовище: в сердцевине обильно снабженного водой материка на обширной территории вода не уходила в один из океанов, а таинственно из чезала под землю. Можно ли было предугадать, чем завершится одна из самых стойких американских иллюзий?

Только в 1844 году, и не раньше, Фримонт пришел к зат ключению, что возможный трансатлантический водный путь не только не проходит по рекам, текущим к океану, но вообще не имеет какоголибо внешнего выхода. Почти на год покинув Канзас 23 мая 1844 года, Фримонт побывал на берегах озера Юта и описал наконец обширные земли между горным хребтом Уосатч и хребтами СьерраНевады (включая большую часть Орегона, практически всю Неваду, западную Юту и Калифорнию к северу от реки Мохаве), определив их как район внутреннего стока, своеобразный Большой Бассейн без выходов к морю. Произошло не просто исчезновение еще одного белого пятна на карте, но великое географическое открытие, приподнявшее покрывало неизвестности с Северной Америки и обнаружившее пустоту на месте последнего воображаемого пристанища мифической СанБуэнавентуры. Это был отрезвляющий и разочаровывающий опыт.

История СанБуэнавентуры — лишь один эпизод в американском Декамероне, описывающем любовную привязанность людей к своими иллюзиям. В начале XIX века Северная Америка, особенно ее часть, прилегающая к новым Соединенным Штатам, имела идеальные характеристики, чтобы соблазнять исследователей, картографов, ботаников, геологов, художников, антропологов и сонмы прочих поклонников новых тогда еще наук. Новый Свет пребывал в заманчивой полутени: он не был настолько освещен, чтобы лишать воображения, и не казался в такой степени покрытым мраком неизвестности, чтобы отпугнуть не очень смелых.

Сохранению всеобщего географического невежества на американском Западе способствовали многочисленные обстоятельства. Колониальные распри не благоприятствовали распространению уже имеющихся сведений. Первые испанские исследователи Северной Америки также не стремились поделиться скудным запасом знаний, который был драгоценным достоянием империи и охранялся так же строго, как высококвалифицированные мастера или слитки золота.

Хроника освоения Запада изобилует сделанными впервые, никому не известными открытиями. Жизни проходили впустую лишь потому, что эти открытия не были преданы гласности. Знаменитый южный путь в Вайоминг, по которому в середине века хлынули калифорнийские иммигранты, был, вероятно, открыт в 1812 году Робертом Стюартом, служащим Джона Джейкоба Астора, но информация об этом не распространялась. Никто точно не был уверен, где прошел Стюарт. Сведения о южном пути стали всеобщим достоянием только после того, как в 1824 году его открыл Джедедиа Смит, и им стали пользоваться торговцы мехами. Аналогично оспаривается и честь открытия Большого Соленого озера. Принадлежала ли она Джиму Брид жеру? В начале 1825 года, исследуя устье реки Бэр в составе одной из охотничьих партий торговца мехами Эшли (возглавляемой, возможно, Биллом Саблеттом), Бриджер прошел по реке через каньон и достиг края соленого озера, думая, что это морской залив. Видел ли это озеро осенью 1824 года охотник Этьен Прово? Если никто из них не видел озера, то честь его открытия может принадлежать экспедиции Питера Скина Огдена в район реки Снейк в 1824 — 1825 годах. В дневнике экспедиции Огден записал 5 мая 1825 года, что «прекрасная равнина была покрыта бизонами и тысячами маленьких чаек, последнее казалось странным, и я предположил, что гдето рядом находится большая вода, для всех нас еще неизвестная». Если ктолибо из экспедиции и видел озеро, то это, видимо, был не Огден, а ктото из его людей. Сам же Огден, скорее всего, не видел озера до 26 декабря 1828 года. Удивительно, как мало они знали о том, что уже сделали или делают другие.

Единственным преимуществом такого отсутствия связей было лишь то, что радость первого открытия распространялась на многих людей. В сентябре 1843 года, спустя пятнадцать лет после того, как Огден впервые бросил взгляд на Большое Соленое озеро, Фримонт увидел «предмет нашего страстного поиска — воды расположенного внутри страны моря, простиравшегося в спокойном и уединенном величии далеко за пределы нашего видения». «Мы испытывали удовольствие, сознавая, что были первыми среди тех, кто, согласно преданиям, посетил острова и звуками человеческих голосов нарушил вековую уединенность этого места». Фримонт не знал, что почти за двадцать лет до этого, в 1826 году, партия охотников Джима Бриджера обогнула большую часть озера в самодельных лодках из бизоньих и лосиных шкур. Может быть, и хорошо, что не знал и мог свободно радоваться своему «открытию».

Во время следующей экспедиции, в 1845 году, когда Фримонт и его отряд двинулись на запад от южной оконечности Большого Соленого озера, они снова радовались, впервые столкнувшись с этим грандиозным явлением материка. Ему сказали, что до него никто не пересекал здесь бескрайние равнины. Встретившиеся индейцы заверили его в этом; это был безводный путь. Хорошо знавшие горы проводники его отряда Кит Карсон и Роберт Уокер не располагали сведениями об этой местности. Оглядываясь вновь на прошлое, мы видим, как плохо они были информированы, поскольку почти за двадцать лет до этого Джедедиа Смит уже пересек Большую Соленую пустыню.

За причинами так дорого обходившегося нежелания делиться информацией не надо было далеко ходить. Как объяснял Уильям Гетцман, охотники за мехами, которым были известны богатые живностью ручьи и удобные к ним пути, напоминали рыболова, знающего хорошее рыбное место. Он не стремится поделиться тем, что знает. Удачливые охотники знали, как добраться к самым богатым бобровым ручьям наилегчайшим путем и через самые зеленые пастбища; они знали самый безопасный путь пересечения пустыни. Их делом были меха, а не географические карты. Например, Джедедиа Смит, который в то время, вероятно, был знаком с Западом лучше других, нарисовал очень мало карт, и все они были потеряны. Джим Бриджер, который вел в 1850 году экспедицию Огэнс бери к Большому Соленому озеру, и возглавлявший экспедицию 1859 года к Йеллоустону капитан Уильям Рейнолдс не могли бы, если бы их попросили, предложить ничего лучше, чем приблизительные схемы, наспех начерченные углем на куске шкуры бизона.

Однако, существовала такая система встреч, которая требовала не только исключительного организаторского таланта, но и детального знания местности. Год за годом несколько сотен людей, рассеянных по отдаленным охотничьим уголкам Запада, ухитрялись собираться точно по заданному расписанию. «Они не имели сходства с Ахиллесом, — объяснял Бернард де Во то, — но были готовы встретиться с сотнями других охотников в назначенный день и в указанном месте, не смущаясь тем, что географы смещали его на целый десяток градусов. Они расхаживали по белым пятнам на карте с той же уверенностью, с какой другие ходят по коровнику. Великая Американская пустыня была их задним двором». Они не нуждались в картах: все необходимые сведения хранились у них в голове. Это делало их незаменимыми и долго еще держало в тайне для остального мира американский Запад.

Если бы географы знали больше или, наоборот, меньше, то незаполненный материк не был бы столь привлекательным. Это чудесное полузнание Америки помогает объяснить энергию и страсть, навязчивую целеустремленность и ту легкость, с какой американцы так быстро переносили свои надежды от одной СанБуэнавентуры к другой.

Поскольку мало что менялось, то надежды и страхи часто достигали самых крайних размеров. Воображение приукрашивало действительность; не желая заполнять пустые пространства на карте чемто обыденным вроде бесплодных степей или умеренных пастбищ, люди хватались за свидетельства о более интересном, более ярком, более опасном и все вознаграждающем ландшафте.

«Я часто встречал на своем пути, — писал о своем путешествии к западу от девяносто пятого меридиана Зебулон Пайк в 1806 году, — пространства, тянущиеся на многие лье, где ветер насыпал песок, придавая ему самые фантастические формы океанских бушующих волн, и где не было даже островка какойлибо растительности». В 1819 —1820 годах Стивен Лонг из Корпуса топографических инженеров Соединенных Штатов совершил путешествие из лагеря, расположенного у слияния рек Платт и Миссури (ныне граница между Небраской и Айовой), вдоль реки Платт к подножию Скалистых гор, затем к югу и востоку через Оклахому до ФортСмита в Арканзасе. «Что касается этой обширной части страны, — заметил он опрометчиво, — я без колебания высказываю мнение, что земля ее почти целиком не приспособлена для обработки и, конечно, для заселения людьми, существование которых зависит от сельского хозяйства. Хотя сравнительно большие участки плодородной почвы и встречаются время от времени, но почти повсеместное отсутствие воды и леса создает непреодолимое препятствие для заселения этих земель». Прилегающие к Скалистым горам с востока обширные районы, по его мнению, могут быть пригодными для бизонов, диких коз и других диких животных, но больше ни для кого. На составленной им карте, изданной в 1823 году, он написал в этом месте крупными буквами: «Великая Американская пустыня». Тем самым он помог созданию новой географической легенды, которой было предназначено стать одним из самых жизнеспособных и убедительных мифов первой половины XIX века.

Многочисленные неясности, окружающие значение слова «пустыня», соединялись с неопределенностями ландшафта По мере того как слово становилось все более распространенным в описании западных территорий, для одних оно означало чтото вроде американской Сахары, для других — гиблое место, годное лишь для индейцев, для третьих содержало множество прочих непривлекательных смыслов, оказавшись почти одинаково неясным как по содержанию, так и по расположению.

Нехватка леса и воды на обширных территориях была, конечно, реальностью, которая, как показали в XX веке Уолтер Прескотт Уэбб и другие, оказала определяющее влияние на эту часть Запада. Но безводная, безлесная, необитаемая пустыня к востоку от Скалистых гор — пустыня, родившаяся в воображении Лонга и получившая подтверждение у десятков Других картографов, путешественников, писателей и рассказчиков историй у костра, — была чистым мифом, не более реальным, чем величественная СанБуэнавентура. И как безосновательные надежды на великую Миссисипи Запада заставляли исследователей рисковать жизнью, случайно делая неожиданные, но очень основательные открытия, так и вера в Великую Американскую цустыню владела тысячами американцев вплоть до окончания Гражданской войны. Преследуемые видениями пышущих жаром песков и ослепительного солнца, американцы поспешно двинулись на Запад. К воображаемым географическим опасностям добавлялись реальные угрозы, создаваемые природой и индейцами, а также нехваткой лесов, воды и прочего. Они оставляли позади гостеприимные просторы Среднего Запада, продвигаясь неизведанным путем к более засушливым местам. Великие равнины стали барьером, поспешное преодоление которого задержало, вероятно, заселение плодородного Среднего Запада на несколько десятилетий.

Эти пугающие видения имели и другие последствия. Не была ли Великая Американская пустыня удивительно подходящей для индейцев? В 1823 году военный министр Джон Кэлхун предложил президенту Монро переместить примерно 14 тысяч индейцев, живших тогда на Старом СевероЗападе (район Великих озер и между реками Огайо и Миссисипи), в северную часть пустыни, а 79 тысяч индейцев, включающих южные племена, — в южную ее часть. Среди вытекающих из этого преимуществ Кэлхун назвал предоставление ценных восточных земель белым поселенцам, предотвращение в будущем расовых конфликтов и изоляцию индейцев от дальнейшего заражения грехами и болезнями белых. 30 тысяч долларов, которые потребовались бы, чтобы убедить индейцев, по мнению Кэлхуна, были небольшой платой за «окончательное» решение индейской проблемы. Такой взгляд стал популярным, хотя, как засвидетельствовал недавно Фрэнсис Пол Пруча, некоторые профессиональные географы и правительственные чиновники не были согласны с переселением индейцев в пустыню. Предложенная Кэлхуном в 1825 году «постоянная индейская граница», оказалась менее постоянной, чем он думал, поскольку легенда о Великой Американской пустыне не длилась вечно. И по мере того, как она постепенно рушилась, белые начали размышлять, не слишком ли хороши, в самом деле, земли к западу от девяносто пятого меридиана, чем того заслуживают индейцы.

Люди, которые, несмотря ни на что, во все большем количестве селились в 30е, 40е и 50е годы прошлого века к западу от Миссисипи в самом сердце Великой пустыни, восстали против клеветы на избранную ими землю. Исполнительный комитет Канзасского исторического общества в 1860 году до 1сладывал, что, как все хорошо помнят, в школьные годы «книги учили нас, что эта центральная равнина, на которой мы живем, была частью Великой Американской пустыни». Они создали собственную контрлегенду. Они не просто опровергли миф о бесплодии своего района, а сочинили новый — о его уникальном плодородии. Но старый миф сдавался медленно. Обследования, проведенные Тихоокеанской железной дорогой в 1850х годах, еще рисовали непривлекательную картину. Основанная в 1862 году железная дорога «Юнион Пасифик» скорее предназначалась для создания скоростного моста через континет, чем для обеспечения связи с равнинами. Это был кратчайший путь через горный барьер, соединивший поселенцев в долине Миссисипи с теми, кто жил на Тихоокеанском побережье.

Новый миф, как и старый, свидетельствовал о неукротимом желании людей верить. Теперь поселенцы, которые двинулись вверх по долинам рек Платт и Канзас, сменили, как об этом красноречиво повествует Генри Нэш Смит, миф о Пустыне на миф о Саде. С самых ранних колониальных времен европейцы рассматривали земли атлантических поселений как сад Нового Света, который долго оставался целиной, чтобы уравновесить чрезмерное возделывание Старого. Распространить эту легенду за пределы Миссисипи было легко.

Джосайя Грегг в своей «Торговле в прериях» еще в 1844 году намекал на магическое действие, посредством которого воображаемое запустение может быть превращено в воображаемый рай. Не совершило ли это превращение появление в этих местах поселенцев?

Почему бы нам не предположить, что благотворное влияние цивилизации — активная обработка земли — могло привести к увеличению дождей, как это бесспорно в отношении увеличения родников? Или что тенистые рощи по мере продвижения в прерии могли оказать влияние на климат? По крайней мере многие старые поселенцы утверждают, что засухи стали на Западе не такими гнетущими. Жители НьюМексико уверяют нас также, что количество дождей возросло за последние годы, — явление, которое простой народ суеверно связывает с появлением миссурийских торговцев. Так почему бы нам не надеяться на то, что эти бесплодные районы могут быть оживлены и возделаны, а их поверхность однажды покроется цветущими поселениями вплоть до Скалистых гор?

Именно Грегг высказал предположение, что значительное изменение климата произошло исключительно благодаря мелиорации.

Еще более привлекательная версия легенды была распространена газетчиками в сообщении о строительстве железной дороги «Юнион Пасифик» среди увеличившегося в 1866 и 1867 годах населения Канзаса и Небраски. Они утверждали, что, чем больше людей туда приезжает, тем чаще выпадают дожди. Желаемое «научное» обоснование новых мифических надежд содержалось в широко разрекламированных геологическом и географическом обзорах областей, начатых под федеральным покровительством и под руководством Фердинанда Хейдена в Небраске в 1867 году. Технические данные обзоров были очень популярны на Западе. Хейден официально сообщал министру внутренних дел (1867):

Полагают... что посадка десяти — пятнадцати акров лесных насаждений на каждой четвертой части секции земли окажет очень большое влияние на климат, уравновешивая и увеличивая влажность и в значительной степени способствуя росту плодородия почвы. Заселение территории и увеличение лесов уже улучшили климат районов Небраски, расположенных вдоль Миссури, так что за последние двенадцать или четырнадцать лет количество дождей постепенно возросло, и они стали выпадать более регулярно в течение года. Я уверен, что эти изменения будут распространяться и дальше через засушливую зону к подножию Скалистых Гор по мере расширения поселений и насаждения лесов в должных количествах.

Эта привлекательная теория была поддержана в монографии «Сельское хозяйство в Колорадо» энтомологом и ботаником Хейдена Сайрусом Томасом, в которой было зафиксировано «твердое убеждение» ученого в том, что увеличивающееся выпадение осадков какимто образом связано с заселением территории, что «с ростом населения возрастет и степень влажности». Уважаемые агрономы вроде профессора естественных наук нового университета в Небраске Сэмюела Оги поддержали оптимистическую теорию. Их совместные усилия удачно совпали с целым рядом необычно дождливых лет после Гражданской войны. Появился и десятилетиями повторялся лозунг «Дождь идет за плугом».

Нетрудно понять вдохновляющую роль этой теории. Первоначально идея могла быть заимствована у французских или английских ученых. Но на бурном Западе отрицать ее или даже сомневаться в ней было равносильно измене обществу. Скотоводов, которые отказывались в это верить, обвиняли в эгоистическом желании отбить охоту к переселению, с тем чтобы сохранить за пастбищами земли, более пригодные для посевов. Проекты мелиорации отвергались не только потому, что активное заселение делало ее как бы ненужной, но и по тому, что разговоры о мелиорации снижали ценность земли, свидетельствуя о выпадении недостаточного количества осадков.

Скоро нелепость ответного пропагандистского мифа намного превзошла нелепость самого мифа о Великой Американской пустыне. Особенно притягательной длягородскихвластей была теория незаурядного Уильяма Гилпина (1813 — 1892). Человек с разносторонними интересами, воин, исследователь и издатель, входивший в экспедицию Фримонта в 1843 году, он присоединился к Томасу Харту Бентону, поддерживая идею центрального прохода для трансконтинентальной железной дороги, и стал первым губернатором территории Колорадо. В трех книгах—«Центральный золотой район» (1860), «Миссия североамериканского народа» (1872) и «Космополитическая железная дорога» (1890)— Гилпин разработал собственную удивительно простую теорию, которую он широко пропагандировал в речах и статьях начиная примерно с 1846 года.

Основываясь на учении немецкого философанатуралиста Александра Гумбольдта, он разработал теорию географического детерминизма, способную угодить самым восторженным пропагандистам Среднего Запада. Следуя Гумбольдту, Гилпин обнаружил ключ к своим пророчествам в «изотермическом Зодиаке», представлявшем собой волнообразный пояс приблизительно в ЗСР (около 2300 миль шириной; примерно от 25 до 55°), охватывающий землю вдоль Северного полушария. Через середину этого пояса, примерно по сороковому градусу северной широты, проходила «энергетическая ось», где среднегодовая температура составляла 52° по Фаренгейту.

В пределах этого изотермического пояса человеческий род, с которым связан священный и вдохновляющий огонь цивилизации, передвигался, сопровождаемый солнцем, с востока на запад с самых давних времен. На этой энергетической оси были построены первые великие города, которые из века в век концентрировали в себе интеллектуальную деятельность и мощь... Китайские, индийские, персидские, греческие, римские, испанские, британские и, наконец, республиканская держава народа Северной Америки... Этот пояс окружает земной шар в той его части, где расширяются материки и сужаются океаны, он проходит в зоне теплой температуры (в среднем 52°): на этой территории проживает девяносто пять — сто процентов всего белого населения земного шара и находится вся его цивилизация!

Что же в этой связи представлялось более очевидным, чем строительство всемирной железной дороги вокруг Земли вДоль энергетической оси? Гидрографические карты в работе Гилпина «Центральный золотой район» показывали, что Большой Бассейн Миссисипи был «амфитеатром мира... самым замечательным творением Бога, предназначенным для человеческого жилья». Сравните материки: центр Европы размещается в альпийских ледниках, так же как в Азии он поднимается к Гималаям; представления об Африке и Южной Америке были «затруднены разрозненными сведениями» о них.

Внутренняя часть Северной Америки, напротив, обращена к небесам как расширяющаяся чаша, готовая принять и слить в гармонии все, что туда попадает. Тогда как любой другой континент представляет собой перевернутую чашу, с вершины которой все расходится лучами.

...Как в географии существует противопоставление Старому Свету, так в обществе мы есть и будем его противоположностью.

В каждом из космических обобщений Гилпина звучала преувеличенная восторженность по поводу проектов Среднего Запада, в которых сам Гилпин оказывался заинтересованным. Например, главное направление (вдоль тридцать девятой параллели) для трансконтинентальной железной дороги. В 1840 году Гилпин приобрел землю на окраине города Индепенденс вдоль реки Миссури. Затем он убедил городской муниципалитет так расширить границы города, чтобы они включали его собственность, которую он поделил на городские участки. Эта земля, как оказалось, находилась в центре гилпинских гидрографических кругов на материке. Карта «Центрополиса», которую Гилпин составил и широко распространял, показывала, что национальная столица в силу высшей географической необходимости должна быть перенесена в самый центр Гилпинтауна. Рекламируя собственные земли, он открыл еще один географический закон: великие торговые центры мира располагались на больших реках, и в Северной Америке расстояние между городами должно быть около ста лье (350 миль). По счастливому совпадению именно на этом расстоянии Индепенденс и Гилпинтаун находились от Сент Луиса.

Когда честолюбивый проект Гилпинтауна провалился, Гилпин, к счастью, обнаружил, что разместил свой великий главный город на десять миль восточнее, чем надо. Так что уже в 1858 году на новой карте «Центрополиса» столица находилась на месте нынешнего Большого КанзасСити, к которому Гилпин и обратил свое повышенное внимание. Когда же через десяток лет внимание Гилпина сосредоточилось на территории, расположенной еще дальше на запад к Денверу, то и его наука шагнула в ногу с его вложениями. В «Заметках о Колорадо» (1870) Гилпин сделал открытие, согласно которому сосредоточение населения западнее энергетической оси делало Денвер «фокусом непоколебимой мощи в топографическом очертании материала». В судьбе Гилпина это было последнее место на карте, где он и нашел подлинные врата для всего трансконтинентального движения.

Географическая неизведанность Запада позволяла таким, как Гилпин, убедить себя и других, что они нашли желаемое. Но очень часто под ее покровом скрывался просто мошенник, который увлекал свою жертву неким белым пятном на карте, обещая найти там все, что душе угодно. Обман стал характерным явлением Запада, о чем свидетельствует западный фольклор. Мифические шахты исчислялись тысячами; они плодились на неведомых просторах, где усталость, отчаяние и оптимизм готовили путешественников к мысли о том, что они найдут свою Голконду. Прекрасным примером может служить Большой алмазный обман 1872 года, признанный крупнейшим на Западе приисковым надувательством XIX века.

Однажды туманным утром в начале 1872 года два неряшливо одетых старателя, которые выглядели так, словно только что прибыли с отдаленных приисков, вошли в банк СанФранциско и попросили, чтобы банковский служащий принял их наедине. С тщательно отрепетированной таинственностью они поручили ему принять на хранение небольшой мешочек, содержание которого, по их не очень охотному признанию, составляли алмазы. Они заставили его поклясться, что он будет хранить молчание, и затем исчезли. Разумеется, клерк немедленно передал секретную информацию другим служащим банка, они в свою очередь доверили ее избранному обществу из числа самых богатых людей в СанФранциско, а те немедленно начали поиск двух таинственных старателей. По счастливому совпадению Филип Арнолд и Джон Слэк через несколько недель появились снова. После долгих уговоров (в которые входила выплата им около 600 тысяч долларов) они разрешили включить себя в состав новой приисковой компании, единственной целью которой была разработка мифических и неизвестно где расположенных рудников. В обществе нескольких компаньонов Арнолд направился на Восток, где нью-Йоркская компания «Тиффани энд К°» должна была установить подлинность алмазов. Когда Тиффани заявил, что алмазы настоящие, была организована дополнительная группа нью-Йоркских участников этого предприятия. Чтобы убедить себя и других потенциальных вкладчиков, они наняли кристально честного в этой области консультанта для подготовки немедленного сообщения с места приисков. Генри Джанин (составивший себе репутацию тем, что браковал почти каждый проект, представленный ему на рассмотрение) согласился поехать и оценить алмазные копи. Арнолд и Слэк отвезли Джанина на прииски, место нахождения которых путем различных уловок продолжало оставаться неизвестным. Джанин вернулся и заявил, что алмазные копи подлинные. Вскоре по крайней мере один вкладчик внес 660 тысяч долларов, а другие вложили в «дело» сумму в размере десяти миллионов долларов.

Арнолд и Слэк, будучи далеко не теми неотесанными парнями, впечатление которых производили, оказались двумя самыми изощренными мошенниками своего времени. В отдаленных столовых горах северозападного Колорадо они действительно застолбили участок и не пожалели ни денег, ни трудов, чтобы начинить его мелкими алмазами и рубинами. Защитой им служили необъятность территории, отдаленность находки и общее географическое неведение. Если бы они смогли сохранить в тайне от широкой публики местонахождение алмазных копей, позволяя проникать туда лишь некоторым доверчивым компаньонам, то у них была бы возможность превратить сделанные вложения в приличное состояние до того, как их разоблачат.

Алмазная лихорадка росла с мая по ноябрь 1872 года. Всевозможные мошенники — или активные участники — появлялись по всему Западу, не только в СанФранциско, но и в Денвере, и в СолтЛейкСити, повсюду. Раскрытие обмана могло задержаться на неопределенное время, если бы мошенники необдуманно не поместили свои алмазные копи по соседству с сороковой параллелью. В 1867 году конгресс поручил провести знаменитое «Исследование сороковой параллели»: «геологическое и топографическое изучение территории между Скалистыми горами и хребтами СьерраНевады, в том числе пути или путей Тихоокеанской железной дороги». Во главе проекта стоял неукротимый Кларенс Кинг, которым восхищался Генри Адамс, считая его «идеальным американцем, достойным примером для всех». Летом 1872 года Кинг и его люди еще продолжали свое исследование. Когда Кинг услышал об алмазных копях (следов которых ему нигде пока не удавалось обнаружить), он встревожился. Непременным условием обследования должен был стать доклад конгрессу и стране о природных ресурсах района; и если он действительно пропустил такое богатство, как алмазные копи, то его собственная профессиональная репутация и репутация всего исследования сороковой параллели (как и других будущих исследований) будут поставлены под сомнение.

В результате необычайно хитрого детективного расследования Кингу и его трем коллегам удалось сложить вместе фрагменты информации, неосторожно сообщенной алмазными предпринимателями. Эта информация привела их к бассейну рек Ямпа — ГринРивер на севере Колорадо и Юты и в южной части Вайоминга. К концу путешествия группа Кинга не располагала никакими сведениями, кроме намека, оброненного Джанином: охотники за алмазами размещались у подножия горы, покрытой соснами, которая в июне была еще отчасти в снегу и к северовостоку от которой не было видно гор. Наконец в начале ноября Кинг нашел заброшенное место, где были установлены заявочные столбы (оно до сих пор называется в Колорадо Алмазным пиком). Сопоставление отдельных свидетельств привело к песчаному уступу. Здесь на небольшой глубине исследователи нашли множество мелких алмазов и рубинов. Удивленный уже тем, что драгоценные камни обнаружены в почве подобной геологической формации, Кинг заметил, что алмазы и рубины имеются только в центре заявки около не защищенной от ветра плоской скалы. Он отметил также и такой любопытный факт, что на каждые двенадцать рубинов приходится один алмаз. Тогда его группа достала свои сита и исследовала окружающие места. Они нашли камни только там, где земля была ранее потревожена. Несколько камней было обнаружено внутри муравейников, но невдалеке виднелись предательские отпечатки ног. Для окончательной проверки Кинг и его группа вырыли глубокую яму и просеяли всю землю: камней не было.

Теперь Кинг был убежден, что алмазные копи — сплошной обман, который он в состоянии разоблачить. Он поспешил к железной дороге на СанФранциско, стремясь встретиться с Джанином и другими невинными участниками «дела» до того, как слухи об обмане дадут мошенникам шанс исчезнуть либо Дополнительно нажиться. Кингу удалось убедить вкладчиков в том, что их обманули. Мошенников так и не предали суду, но Кинг стал героем благодаря своему мужеству, научной дотошности и знанию географии Запада. Ирония судьбы состояла, однако, в том, что хотя семь больших томов «Исследования сороковой параллели (1870 — 1878)» подняли правительственные издания на новый научный уровень, стали всемирной географической классикой и привели к созданию Геологической разведки Соединенных Штатов во главе с Кингом (1878), однако внимание общественности к Кингу было привлечено только в результате удачного разоблачения алмазного обмана. Газета «Кроникл» в СанФранциско благодарила «Бога и Кларенса Кинга» за предотвращение «великого финансового бедствия». Другие газеты также отмечали, что один лишь этот поступок с лихвой возместил все расходы по изучению сороковой параллели и доказал необходимость дальнейших исследований. Сами того не желая, мошенники Алмазного ущелья способствовали исследованию материка.

Неопределенность, которая вдохновляла на выдумки картографов, а мошенников — на невероятные обещания, породила стремление американцев получить изображение своего экзотического материка. Недостаток точных знаний придавал своеобразную привлекательность имевшимся сведениям. В колониальный период разрозненная информация о новом мире способствовала развитию естественной истории. Обилие нового заставляло натуралистов начала XIX века беспокоиться о названиях, классификации и описании увиденного. Джон Джеймс Одюбон (1785 — 1851), прежде чем стать таксидермистом в Цинциннати, провел в Кентукки большую часть своей юности, где рано начал рисовать красками птиц Нового Света на фоне среды их обитания. В 1826 году он отправился в Англию и с помощью лондонского гравера выпустил огромные тома размером в 28x3 дюйма ("Птицы Америки", 1827 — 1838), которые содержали около тысячи цветных иллюстраций пятисот видов птиц в натуральную величину. Но работы, подобные трудам Одюбона, предназначались для натуралистов или богатых коллекционеров. Широкий же спрос на картины с колоритным изображением Запада, его поселений и ландшафтов позволял пейзажистам процветать, как никогда.

Огромные панорамные картины реки Миссисипи стали одной из наиболее впечатляющих попыток охватить все великое разнообразие материка. Самым знаменитым из художников, писавших панорамы, был Джон Банвард, родившийся в 1815 году в Нью-Йорке. В возрасте пятнадцати лет он отправился на Запад и там самостоятельно научился рисовать. Примерно в 1841 году он задумал «написать картину с видами прекрасной Миссисипи, которая превзошла бы все прочие своими размерами так, как эта удивительная река превосходит ручейки Европы. Гигантская идея! Она кажется удивительно схожей с бескрайними лесами и широкими просторами его родного края». «Мысль о заработке ни разу не пришла ему в голову, когда он приступал к осуществлению своего замысла, — писал его неизвестный биограф (возможно, сам Банвард), — им двигало патриотическое и благородное желание создать самую большую в мире картину». Чтобы получить эскизы для своего шедевра, художник около года плавал на лодке вверх и вниз по реке, претерпевая всевозможные неудобства

Когда завершенное полотно Банварда было впервые выставлено в Луисвилле в октябре 1846 года, оно сразу же имело большой успех. Луисвиллский «Курьер» назвал картину «величайшим и великолепнейшим произведением мирового искусства». Проспект к картине (включавший версию легенды о Майке Финке «Последний гребец...») имел следующий заголовок: «Описание Банвардом панорамы реки Миссисипи, выполненное на трех милях холста, демонстрирующего обзор местности протяженностью в 1200 миль, простирающейся от устья реки Миссури до города Нового Орлеана, самая большая картина, когдалибо созданная человеком». Когда Банвард отправился со своим творением в поездку по стране, его везде встречали бурными приветствиями. Лонгфелло, только что закончивший первую часть своей «Евангелины», писал в Бостоне в своем дневнике: «Это случилось очень кстати. Река приходит ко мне, вместо того чтобы мне идти к ней; и поскольку мне предстоит плыть по страницам поэмы, я смотрю на это как на особое благословение». А после посещения демонстрации картины он записал: «Ходил смотреть волнующую диораму Миссисипи Банварда. Кажется, что плывешь вниз с великим потоком, видишь лодки и песчаные отмели, засаженные тополями, и заливы при лунном свете. Три мили полотна и масса достоинств». После успеха в Новом Орлеане, Нью-Йорке и Вашингтоне (где сенат и палата представителей приняли резолюции, объявлявшие панораму «воистину удивительным и великолепным произведением») Банвард, вооружившись рекомендательным письмом от бывшего посланника в Англии Эдварда Эверетта к президенту Королевского географического общества, отправился навстречу еще большему триумфу за границу, где ему выпала честь удостоиться приглашения королевы Виктории представить картину в Виндзорском замке.

Его способ демонстрации полотна высотой в десять футов был изобретательным и вместе с тем простым. Накрученная на вертикально вращающиеся примерно в двадцати футах один от другого цилиндры картина постепенно разворачивалась перед зрителями, сопровождаемая комментариями автора. «Ил люстрейтед Лондон ныос» сообщала: «На сцене сидит мистер Банвард и рассказывает о той местности, которая возникает на картине по мере ее движения, он разнообразит свой комментарий американизмами и шутками, стихами и прибаутками, которые приводят в восторг публику; временами, чтобы нарушить монотонность речи, раздаются звуки рояля». Поскольку картина была в движении и смотреть ее нужно было на расстоянии, то все это напоминало скорее сценическое действие, чем изобразительное искусство. Заметка в печати поясняла:

Мимо вас мелькают, как при быстрой езде, храм, замок и город; за полтора часа просмотра перед вами как живые разворачиваются сцены из первобытной и цивилизованной жизни — от вигвамов индейцев и бревенчатых хижин поселенцев до высоких куполов и изящных шпилей оживленных и людных городов. Вы проноситесь мимо рисовых полей, бросаете взгляд на джунгли, задерживаетесь на какоето время в прериях и буквально теряетесь от восхищения столь разнообразным, но всегда великолепным одеянием, в которое с явным удовольствием рядится природа западного мира.

У Банварда были конкуренты. По крайней мере еще четыре художника предлагали свои варианты «величайшей картины мира», запечатлевшей самую длинную в мире реку. Каждый полагал, что является «подлинным автором» этой идеи, и гордился, что его полотно больше, а следовательно, лучше других. Один из самых первых конкурентов Банварда по имени Джон Роусон Смит считал свою работу «на одну треть длиннее любой существующей картины; четыре мили общей протяженности» и «без всякого сравнения лучше меньшего по размерам полотна Банварда». Предполагаемые измерения всех панорам содержали в себе как правду, так и тягу к преувеличениям. Приз за размер, по всей вероятности, должен был быть присужден Генри Льюису, чье «великое национальное творение» было двенадцати футов в высоту и около 4000 футов (примерно три четверти мили) в длину. Посмотреть ее можно было за два вечера.

Интерес к этим картинам был скорее географический, чем художественный: и художники, и организаторы показов рекламировали их образовательное и научное значение. «В Америке, — объяснял Джон Роусон Смит, — пейзаж все время меняется, и через полвека те, кто смотрит на нынешний портрет Миссисипи, не смогут признать и двадцатой части его деталей. Там, где сегодня леса покрывают землю, предоставляя убежище диким зверям, появятся кукурузные поля, сады, города и поселки, которые расскажут о трудолюбии и предприимчивости людей, что в свою очередь будет стимулировать новые и неустанные усилия». «Резвящиеся то тут, то там аллигаторы и другие глубоководные создания, о которых европейцы только слышали или читали, постоянно напоминают зрителю, что он является свидетелем весьма необычного зрелища». Интерес американцев к информации о Западе подтверждало то, что за шесть недель в Саратоге, штат Нью-Йорк, панорама Смита заработала двадцать тысяч долларов.

Но процветали не только народные художники географической хроники. Середина века была пиком славы значительной и эстетически более достойной группы художников, которую Джеймс Томас Флекснер окрестил американской «местной школой». По словам Флекснера, они отражали широко распространенные «общинный опыт и идеалы», изображая величие, загадочность, разнообразие и колорит американского пейзажа. Во второй половине XVIII века великие американские художники — Гилберт Стюарт, Бенджамин Уэст, Джон Трамбулл и другие — создавали полотна с изображением исторических или аллегорических сцен, выполненные в духе академической европейской традиции. Но портретная живопись всетаки больше соответствовала аристократическому обществу Англии XVIII века либо купечеству Голландии XVII века, чем американскому обществу. В середине XIX века многие из лучших американских художников еще проходили период ученичества и зарабатывали себе на хлеб тем, что создавали вещи, которые позднее станут уделом фотографов, а важные и характерные для этого времени работы были иного рода. На этЪт своеобразный вызов, брошенный американцам, указывал Уильям Каллен Брайент, когда в своих стихах напутствовал художника, собирающегося в Европу:

Работы живших тогда американских художников — многие из которых воссоздавали «тот первозданный образ» — вызывали всенародный интерес, который, возможно, никогда уже не был превзойден. Выставки этих картин в Нью-Йорке в период между 1839 и 1851 годами собирали в течение года около половины населения города, что соответственно в три раза превышало количество посещений музея Метрополитен спустя сто лет..

Изобразительная мощь американских пейзажистов впечатляла. Первыми были Томас Коул и Ашер Дьюранд, основавшие так называемую школу реки Гудзон. Они отправились в горы Катскилл, где прямо с натуры рисовали точные, хотя и романтизированные картины первозданной природы. Были на Западе и великие иллюстраторы жизни американских индейцев. Льюис и Кларк не брали в экспедиции художника, но когда майор Лонг пересек в 1819 — 1820 годах Великие равнины и вышел к Скалистым горам, то его сопровождал художник Сэмюел Сеймур, чьи рисунки из жизни индейцев вскоре вызвали широкий интерес. Самым видным и последовательным бытописателем индейцев стал Джордж Кэтлин (1796 — 1872), который вырос в долине Вайоминга в Пенсильвании в атмосфере воспоминаний о самых кровавых налетах индейцев во времена Революции. После учебы в знаменитой юридической школе в Литчфилде, штат Коннектикут, и короткой правовой карьеры Кэтлин обратился к живописи и в течение небольшого времени зарабатывал на жизнь как портретист; затем, когда примерно в 1824 году в Филадельфии он увидел делегацию индейцев с Запада — «во всей своей классической красоте, в шлемах и со щитами, в туниках и накидках, раскрашенных и татуированных как бы специально для кисти художника», — то решил (по примеру галереи портретов героев Революции Чарлза Уилсона Пила) создать свою «галерею портретов индейцев».

В последовавшие затем годы Кэтлин вместе со своей женой путешествовал по Западу, делая рисунки и наброски, «дабы использовать все мое искусство и возможности в той мере, в какой это потребуется, чтобы спасти от забвения облик и обычаи исчезающей расы коренных жителей Америки». Его проблемы отличались от проблем модных портретистов, которые обслуживали аристократическую клиентуру, поскольку многие индейцы опасались того, что умрут, если у художника останется их изображение. В своих рисунках и живописных работах, как и в «Письмах и заметках об образе жизни, обычаях и положении североамериканских индейцев» (1841), он оставил блестящие образцы экзотического американского пейзажа. Но даже искусство не избежало политики экспансии Запада и проблем, вытекающих из неопределенности западной границы, В 1852 году, когда Дэниел Уэбстер призывал сенаторов северных штатов поддержать приобретение «индейской галереи» Кэтлина для страны, южное большинство проголосовало против. Южанам был нужен Запад для установления там своих собственных законов, и они опасались, что картины Кэтлина могут вызвать чувства симпатии к индейцам, которых южане со своими рабами должны будут вытеснить.

Кэтлин был лишь одним из представителей целого созвездия художников индейского Запада. Карл Бодмер, Алфред Джейкоб Миллер, Чарлз Дис и другие, преуспевавшие до Гражданской войны художники, прибавили ярких красок к общей картине неопределенных национальных границ на Западе. Их работу дополнили другие пейзажисты, которые искали более удаленные и более дикие места, чем те, что манили художников школы реки Гудзон. Это основатель школы Скалистых гор Алберт Бирпггадт, Томас Моран, который написал огромные полотна Большого каньона Йеллоустона и ущелий Колорадо (купленные конгрессом за десять тысяч долларов каждое), и другие, имена которых, связанные с далекими западными озерами, горами и реками, напоминали американцам о том, как много еще предстоит освоить и открыть на той земле, где они поселились.

Америка была одним из последних мест на Земле, где множество поселенцев появлялось раньше исследователей, географов, художников и профессиональных натуралистов. Уже в колониальный период этот любопытный факт отождествил в американском сознании физическую и умственную экспансии. Знание приходило естественно, и это придавало знанию очень конкретную форму, что оказалось решающим также и для формирования духа новой нации.

Немыслимо опереться на еще не приобретенные знания. На полуизведанном континенте было трудно опровергнуть даже самые нелепые предсказания — морского пути в Индию, мифического сада, в который превратятся большие города, новой Голконды. Все это укрепляло и поддерживало бодрое состояние Духа, а также конкуренцию между общинами. Что нельзя было опровергнуть о Найнинджере, не могло быть опровергнуто и о Гастингсе. Само незнание было непризнанным источником воображения и энергии. Их не могло остановить то, чего они не знали. Конечно, западным поселенцам временами являлись несуществующие Великие Американские пустыни. Но более важно то, что так же часто они были увлечены невероятными видениями будущего, которые на самом деле не существовали, но воплощению которых способствовала именно эта невероятность. Обескураживающие факты можно было не принимать в расчет, а ошибочные принять за их противоположность, но вдохновляющую роль сумасбродства нельзя опровергнуть. И если неведение в тех краях было велико, то еще больше его было на Восточном побережье, где должны были приниматься многие важные решения.

Американцы: Национальный опыт: Пер. с англ. Авт. послеслов. Шестаков В.П.; Коммент. Балдицына П.В. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера», 1993. — 624 с.