КАК ПЛАНТАТОР УТРАТИЛ УНИВЕРСАЛЬНОСТЬ

На старом Юге деятельность и свойства города растворялись в окрестностях. На протяжении всего колониального периода Виргиния, будучи самой населенной колонией, не имела ни одного города; ее столица Уильямсбург была не чем иным, как временным политическим центром, в котором круглый год проживало не более полутора тысяч человек. Каждый солидный плантатор, будучи отчасти и купцом, держащим магазин для соседей и импортирующим товар на собственные пристани, обладал известными торговыми навыками. Он должен был ориентироваться в условиях рынка, то есть в международных условиях. Юг не знал городов, но каждая энергично управляемая плантация сама представляла собою город. Поскольку хозяин плантатор жил на реке, впадающей в Атлантический океан, и имел возможность сгружать лондонские товары с английских кораблей на свои собственные пристани, он сочетал гибкость коммерсанта с основательностью земледельца. Море, уносившее табак, приносило книги и идеи, а с ними и «уважение к мнениям человечества».

К 1820 году рабовладельческие штаты уже имели семь городов с населением более восьми тысяч человек каждый. Все эти города выросли быстро, почти половина их была основана совсем недавно и с какойто конкретной целью. Балтимор, с населением более 62 ООО человек был третьим городом страны и разросся в половину Нью-Йорка. Основанный в 1729 году законодательным собранием Мэриленда как центр экспортной тор говлй, он до середины XVIII века был не больше деревни. Ричмонд с населением более 12 ООО человек стал новой столицей Виргинии лишь в 1779 году; до 1800 года его население не превышало пяти тысяч человек. Норфолк, новый морской порт Виргинии, все еще оставался скромным поселением, когда во время Революции патриоты сожгли его, чтобы не дать захватить врагу. Получив статус города лишь в 1805 году, к 1820му он уже имел население более восьми тысяч человек. Александрия, также насчитывавшая более восьми тысяч жителей, была основана лишь в 1749 году и получила статус города в 1779м. Вашингтон, в котором в 1820 году жило более 13 000 человек, стал действующей федеральной столицей лишь в 1800 году, и большая его часть была сожжена английскими войсками в войне 1812 года.

Юг не имел ни единого крупного центра, чья родословная начиналась бы в первой половине XVII века. За исключением Нового Орлеана и Чарлстона, ни один из южных городов не обладал атмосферой старины. Юг не имел своих Бостона, Филадельфии, НьюХейвена, Ньюпорта, Провиденса или Нью-Йорка, где урбанизм, торговля и промышленность расширяли кругозор старых семейств.

Если судить лишь по темпам роста, это были новоявленные города. Но влияние их на образ жизни Юга значительно отличалось от влияния на свои территории городов западных штатов, сложившихся до того, как были густо заселены окружавшие их земли. На Западе, как отмечал в 1885 году Джосайя Стронг, «все происходит в обратном порядке — сначала железная дорога, затем город, затем фермы. Соответственно и заселение идет более быстрыми темпами, а город накладывает отпечаток на сельскую местность, вместо того чтобы сельская местность накладывала отпечаток на город. На Западе города создают конституции штатов, устанавливают законы, формируют общественное мнение, устанавливают общественные критерии и стандарты морали». На Юге же, напротив, города появились лишь после того, как сельские поселения уже сформировали облик края. Таким образом, запоздалое становление городов Юга привело не только к запоздалому воздействию городов на его развитие. В силу специфических условий Юга наличие города имело уникальные последствия: на практике оно прививало руководству Юга в целом черты менее космополитичные и более провинциальные, вело к большей замкнутости.

Если коммерция перемещалась в город, то политическое руководство сохранялось за плантацией. Коммерческая предпринимательская деятельность плантаторов, ориентированная на внешний мир, переместилась в новые города, но дух южного лидерства сохранился в плантаторской усадьбе. Покидая столицу страны или столицу штата, плантатор возвращался в свое поместье — в свой МаунтВернон, в свое Монтиселло, в Монпелье, Ашлаун или ФортХилл.

Чтобы понять, почему это стало возможным полвека спустя после Революции, следует рассмотреть, как повлияли обретение независимости и становление новой сельскохозяйственной культуры на образ жизни и ведение дел на Юге. В колониальные времена плантатор продавал урожай табака лондонскому купцу или посреднику, отправлявшему за комиссионные товар колониального клиента, переводившему выручку на его банковский счет и делавшему для него покупки — любые, какие угодно: от «Комментариев» Блэкстоуна до дамской шляпки, элегантной коляски, ящика вина или пары дюжин башмаков для рабов. Посредник устраивал детям плантатора образование в Англии, поставлял новости и рекомендовал книги, ткани и политиков. Ему случалось даже пытаться помочь томившемуся одиночеством холостякуплантатору, готовому жениться «после пятнадцатидневного ухаживания», если посредник отгрузит с остальными вещами молодую женщину «из порядочной семьи в возрасте от двадцати до двадцати пяти лет, среднего роста и пропорционального сложения, с приятным лицом, мягким характером, безупречной репутацией, хорошим здоровьем и достаточно крепкой, чтобы перенести перемену климата».

Именно посредникам виргинские плантаторы были обязаны более, чем другим англичанам, но и те находились так далеко, что никак не могли разгрузить плантатора от всех его деловых обязанностей по ту сторону океана. Революция, окончательно обрезав связи виргинского плантатора с лондонским посредником, помогла становлению нового явления Юга—американского посредника, которому суждено было оказать значительное влияние на весь образ жизни и управления Югом. Американские посредники выполняли в своих американских центрах — Балтиморе, Норфолке, Александрии или Ричмонде — те же функции, что их английские предшественники на протяжении многих лет выполняли за океаном. Американец, живший в пределах досягаемости и хорошо ориентировавшийся в местных условиях, мог принести своему клиенту намного больше пользы. Теперь не приходилось по три месяца ждать ответа на письма. Деловые встречи можно было проводить за обедом на плантации либо на постоялых дворах Норфолка и Чарлстона. По мере собственного процветания посредники ускоряли рост южных городов. Рост городов в свою очередь расширял простор деятельности посредников, не связанной непосредственно с сельским хозяйством, но находившейся в руках колониальных плантаторов.

Поначалу посредник торговал табаком, культурой пограничных южных штатов Виргиния, Мэриленд и Кентукки. Его влияние увеличивалось по мере того, как одной из основных культур Юга повсеместно стал к 1820 году хлопок. Под контроль посредника попали и остальные главные культуры Юга — рис и сахарный тростник. Но пика своего развития система посредничества достигла при хлопке, занявшем гораздо больше посевных площадей, чем любая другая культура на Юге. Один из наиболее легко сохраняющихся сельскохозяйственных продуктов хлопок как нельзя лучше подходил для капиталистической производства и рыночной спекуляции в век медленных перевозок, примитивных складов, грубой обработки и долгих проволочек.

С приходом к власти короляхлопка посредник оказался стоящей за троном силой. Он решал, где, кому и по какой цене продавать урожай. Он во многом определял, что плантаторам покупать на вырученные деньги, где и за сколько. Он обладал куда большими возможностями оградить своего клиента от сложного мира городов, чем его английский предшественник. И мог не только заключать сделки за плантатора, но и помешать плантатору заключать сделки самому.

Методы посредников были просты и, несмотря на местные вариации, удивительно однообразны. Обычно посредник получал весь урожай плантатора целиком. В отличие от маклера, совершавшего сделку от имени своего клиента, посредник действовал от своего собственного имени. Товар до момента продажи юридически составлял предмет риска плантатора, но посредник был волен распоряжаться им по своему усмотрению. Недовольный сделкой плантатор никакого возмещения не получал, если только он не мог доказать (что обычно оказывалось невозможным) обман или недобросовестность со стороны посредника. Вознаграждение посредника обычно составляли два с половиной процента выручки за хлопок и два с половиной процента стоимости купленных для плантатора товаров, а также проценты от предоставляемых займов, авансированных кредитов и бесчисленных иных операций — страховки, сделки, взвешивания, взятия проб, складирования.

Ясно, что плантатор мог сэкономить на комиссионных, вози он сам свой урожай прямо в Нью-Йорк или Ливерпуль, но мало кто готов был рисковать. В 1835 году один английский купец подсчитал, что лишь четверть поступавшего в Ливерпуль хлопка присылалась самими плантаторами, а с течением времени и эта доля, вероятно, сократилась. Предлагая широкий диапазон услуг, посредник стал полномочным послом уютного плантаторского острова во внешнем мире. И плантатору с каждым годом становилось все труднее и труднее вырваться: он мог выбирать из нескольких посредников, но этот выбор мало что менял. Нехватка желания, нехватка опыта, нехватка связей и нехватка времени оставляли его прикованным к системе посредничества.

Даже если плантатор жил не в глубинке и не в районах новых плантаций за горными перевалами, он все равно не мог угнаться за меняющимися день ото дня условиями, определяющими колебания в ценах на хлопок. В 1825 году, например, цены на горный хлопок высшего качества колебались от пятнадцати до тридцати центов за фунт, в 1840м — от девяти до тринадцати с половиной центов за фунт. «Мы недавно писали вам, — сообщал в декабре 1844 года своему клиенту посредник из Нового Орлеана, — относительно хлопкового рынка и сообщали о получении 101 тюка вашего урожая, который, не ожидая какихлибо значительных колебаний в ценах текущего сезона, готовили к продаже утром того же дня, когда получили самые катастрофические вести за всю историю хлопкового рынка... резкое падение цен в Ливерпуле; владельцы требуют немедленной распродажи, а фабриканты скупают, диктуя цены... Как все это отразится на нашем рынке после того, как все уляжется, предсказать невозможно. Пока что предлагать к продаже ничего не будем».

В обязанности посредника входило умение предвидеть последствия как напряженности в международных делах, так и погодные условия — даже внезапные весенние оттепели или проливные дожди, способные сделать ближайшие малые реки судоходными и тем самым насытить рынок.

Посредник превратился в доверенное лицо плантатора, знающего его вкусы в еде, одежде и обстановке, а также деловые потребности. Его приглашали на плантацию клиента проводить праздники, он развлекал плантатора во время поездок того в город. Посредник мог ссудить изрядные суммы по записке плантатора, а то и просто с его слов. Эти отношения, как и многие другие на Юге, стали управляться кодексом чести, тем более непререкаемым, что письменно ничего не фиксировалось.

Подобная непринужденность отношений наряду с готовностью посредника ссужать деньги под неубранный (а то и непо сеянный) урожай не могла не поощрять невоздержанность или по меньшей мере безответственность. Плантатор, финансовые дела которого вел ктото в городе, никогда толком не знал своего собственного положения, всегда жил перспективами на будущее и не умел быть осторожным. «Склонность делать долги является одним из пороков, свойственных каролинцам, — писал доктор Дейвид Рамсей в своей «Истории Южной Каролины» в 1809 году. — Когда сделки заключаются под еще не собранный урожай, последствия нередко бывают катастрофическими, что после Революции случается гораздо чаще, чем до нее». Иностранные путешественники, в основном посещавшие города, вынесли предвзятое представление о южном характере из общения с раздраженными посредниками, жалующимися на плантаторов, берущих авансы лишь для того, чтобы «промотать их на моды, роскошь, хорошую еду и вино или на поездку в северные штаты, где они гуляют месяцдругой, нанимают упряжки цугом, роскошные экипажи с ливрейными лакеями на запятках и верховой конвой, а потом возвращаются домой в почтовой карете, и им едва хватает оплатить проезд».

Посредники разжигали хлопковую манию и жили за счет этой мании. Каждый посредник стремился контролировать как можно больше хлопка. Каждый плантатор стремился вырастить его как можно больше, чтобы вырваться из долгов посреднику в недалеком будущем, когда обильные урожаи какимто чудом совпадут с высокими ценами на хлопок. Для достижения этой цели плантатору требовалось все больше земли и все больше рабов. Но все его соседи ставили перед собой те же цели, что и он. Так же как и он, они наращивали производство хлопка, а рост производства способствовал снижению цен.

Тем не менее хлопковая мания продолжалась. «Продать хлопок, чтобы купить негров, с тем чтобы вырастить еще больше хлопка и купить еще больше негров, и так ad infinitum , есть цель и единственное направление всех действий любого упорно работающего плантатора, — отмечал в 1833 году путешественниксеверянин. — В это он вкладывает всю свою душу. Без плантаторов не было бы хлопка, без хлопка не было бы богатства. Без них Миссисипи оставалась бы пустынной и вернулась бы во власть аборигенов. Изведи завтра плантаторов, и этот штат, как и любой другой на Юге, можно купить ни за понюх табаку».

Итак, на Юге развивался капитализм, но не его дух. Жесткая система держала искателей прибыли в тюрьме обычаев и традиций. Посредники, олицетворение южного купечества, так и не выросли в торговых князей. Они остались людьми консервативного склада, опасающимися, как бы какоенибудь нововведение не подорвало их комиссионных. Плантаторы оказались опутаны сетью, не дававшей сделать шаг к новым возможностям и иссушавшей волю к поискам нового. Для самого плантатора подобный способ ведения дел означал упадок предприимчивости и разносторонности. Для южной общины в целом очевидным и катастрофическим следствием было разделение богатства и престижа. Посредники, доминировавшие в торговле Юга, отнюдь не доминировали ни в политике, ни в культуре. Трудно найти хотя бы единственного южного государственного деятеля того периода, вышедшего из среды посредников. Деньги скапливались в городах, политическая же сила и голос Юга попрежнему оставались за плантациями.

Сельский Юг породил и взлелеял новое и беспрецедентное явление — некоммерческий дух. Одно дело — смотреть сверху вниз на торговцев, купцов и банкиров в старой Европе, с ее феодальным прошлым и древними традициями самодостаточного сельского хозяйства. Совсем другое — в обществе, основу которого составляет крупномасштабное капиталистическое сельское хозяйство. Юг отринул сам себя, провозгласив хлопок королем и тут же проявив снисходительное отношение к тем, кто вел хлопковые сделки. Такое же неадекватное восприятие сложившихся обстоятельств проявилось в отношении Юга к работорговцам, от которых хлопковый Юг также попадал во все большую зависимость.

В то время как Новая Англия и Нью-Йорк превозносили коммерцию, строили новые торговые биржи как «храмы общественного благосостояния» и почитали купцов как своих лидеров, Югу служили героями образы, созданные воображением сэра Вальтера Скотта, либо карикатуры на поместное дворянство из романов Джона Пендлтона Кеннеди и Натаниела Беверли Так кера. Это были героический век американской торговли и промышленности и новая творческая эпоха для американских общин. Люди Новой Англии это знали. И не жалели почестей тем, кто создавал богатство, а почтения к вымышленным героям не испытывали. Юг же писал о богатых пренебрежительно, да и вообще имел слишком мало предприимчивых коммерсантов, чтобы о них писать.

Традиция Юга опираться на основные сельскохозяйственные культуры, уходившая корнями в колониальный период, позволяла хранить веру в неизменность образа жизни. Ибо табак, рис, сахар и хлопок означали незыблемость привычного порядка вещей. Техническое оснащение сельского хозяйства менялось медленно, если менялось вообще. Даже такой примитивный инструмент, как плуг, приживался постепенно, да и то не везде. Еще в 1856 году многие мелкие фермеры Южной Каролины все еще пользовались грубой мотыгой колониальных времен. Почти ничего не менялось на хлопкоочистительных фабриках — с 1820 года и до Гражданской войны применялись все те же очистительные и паковальные станки. Безынициативность рабочихрабов, их нежелание искать новые методы работы вошли в поговорку.

Внешним проявлением отсутствия перемен была охватившая Юг тишина. Когда северянин, привыкший к городскому шуму, путешествовал по мирному сельскому Югу, то предполагал, что там просто ничего не происходит. Нет, возражали южане, это не так. И объясняли, что у них на Юге не случается шумных перемен, зато идет процесс органичного тихого роста. Бог возделывает землю бесшумно. Южные города, опасавшиеся пожаров, дыма и шума, издали указы, запрещавшие применение паровых машин. «Почему нашим механикам запрещено использовать их в этом городе? — вопрошал Уильям Грегг в 1844 году в Чарлстоне. — Чтобы уберечь от их дыма нежные нервы плантатора, не дать рабочим разбудить своими молотками владельца недвижимости или важного коммерсанта, когда тем снятся волшебные сны...»

Столь же невосприимчив оказался Юг к юридическим новшествам. Как раз в те времена жители Новой Англии, такие, как судья Лэмюел Шоу, подгоняли нормы общего права к новым нуждам железных дорог и рабочих, сплачивавшихся для коллективных переговоров с хозяевами в городах. Они искусно создавали корпорации, способные отвечать потребностям времени: собирать пенни у мелких вкладчиков, поощрять крупные вклады, создавать юридические обоснования для любого предприятия. Это был век общих законов о корпорациях, освободивших бизнесменов от необходимости принимать специальные юридические постановления всякий раз, когда им предстояло учредить компанию с ограниченной ответственностью, и создавших простейшие правовые предпосылки для новых деловых операций. В южных же штатах эти новшества приживались так же медленно, как и любые другие.

Акционерные компании — привычные в Новой Англии, Нью-Йорке и центральных штатах, а также отчасти привившиеся в пограничных Мэриленде и Виргинии — были в диковинку южной глубинке. То, как северяне собирали средства со всей общины для строительства больших фабрик, не соответствовало ни южному складу ума, ни южному образу ведения дел. Деловые корпорации, создаваемые юристами, рождались из примечаний, набранных мелким шрифтом. Долги для южных джентльменов были делом сугубо личным. Вашингтону, Джефферсону и мно гим другим приходилось поднапрячься, чтобы выполнить обязательства, взятые в момент благородного или бездумного настроения, подписав вексель друзьям. Каждый джентльмен готов был разориться, лишь бы выплатить «долги чести». Так как же он мог прятаться за книгами законов, чтобы ограничить свою ответственность за «просто» долги?

На акционерные компании приходилось три четверти обрабатывающей промышленности всех Соединенных Штатов. На Юге же складывалась иная картина. «Если мы захлопнем дверь перед акционерным капиталом и будем полагаться лишь на личные усилия, — предупреждал пионер южного хлопкопроизвод ства Уильям Грегг, — нам придется обсуждать проблему еще пятьдесят лет, вместо того чтобы добиться изменений в развитии промышленности, важных для благосостояния нашего штата». В 1845 году Грегг разослал законодательным собраниям Джорджии и Южной Каролины красноречиво написанную брошюру и после энергично проведенной лично им пропагандистской кампании добился перевесом в один голос принятия законодательным собранием Южной Каролины постановления о создании корпорации для своей хлопковой фабрики. Но в Джорджии его попытки успехом не увенчались. И по всему Югу (за исключением пограничных штатов Виргинии и Мэриленда, а также Луизианы, сохранившей особенности французского права) законодательные собрания отказались принять уложения о корпорациях. Корпорация вошла в повседневную деловую практику Юга только после Гражданской войны.

Попытки разнообразить экономическую жизнь Юга были редки и малоэффективны. Перед Гражданской войной два лидера вели тщетную борьбу против мифа о неизменном однородном Юге. Первым был Дж. Дебоу, мать которого родилась на острове Святой Елены, а отец приехал из НьюДжерси. Сам родом из Чарлстона, он тем не менее не соответствовал образу джентльменаюжанина, поскольку всего в этой жизни добился сам. В выступлении на съезде коммерсантов в Мемфисе в 1845 году, а также в «Дебоус ревью» и в самой смелой своей работе «Промышленные и другие ресурсы южных и западных штатов» (1853), которая на Севере разошлась тиражом в шесть раз большим, чем на Юге, он призывал к развитию на Юге торговли и промышленного производства. Однако, выступая за протекционистские тарифы, усовершенствование инфраструктуры и государственное субсидирование железных дорог, чтобы помочь встать на ноги пребывающей в младенческом возрасте южной промышленности, Дебоу видел все эти меры лишь в контексте сохранения «специфического института» Юга и основных для него сельскохозяйственных культур. Даже его труд «Промышленные ресурсы», написанный с целью представить широкий диапазон возможностей Юга, был полон общих мест. «Юг обладает удобными и безопасными портами... Южане никогда не передоверяют воспитание детей нянькам, с самого рождения дети находятся под бдительным и ревностным присмотром материнского ока». Почти на каждой странице упоминаются как «плантаторюжанин», с его «чувством достоинства, открытостью и гостеприимством, теплотой и дружелюбием», так и «раб», с его покорностью и личной преданностью хозяину. На первой странице «Дебоус ревью» рядом с девизом «Торговля — вот король» стояли слова: «Хлопок — вот король». В конечном счете Дебоу стал яростным приверженцем Кэлхуна.

Если Дебоу, разворачивая аргументацию в защиту разнообразных возможностей Юга, использовал слова, то Уильям Грегг использовал доллары. Подобно Дебоу, он также всего добился в жизни сам. Рано отойдя от текущих дел, он посетил в 1844 году текстильные фабрики Севера и, вернувшись домой, год спустя опубликовал «Очерки по развитию местной промышленности», призывая южан строить фабрики. Его собственная фабрика в Гранитвилле, штат Южная Каролина, процветала до середины XX века. Но и Грегг свои разумные аргументы в пользу разностороннего развития Юга обратил в орудие южного шовинизма, используя каждую возможность для демонстрации особых преимуществ использования рабского труда даже на хлопкоперерабатывающих фабриках. В «Дебоус ревью» Грегг предупреждал о немощи Юга по сравнению с промышленно развитым Севером и непосредственно накануне отделения призывал Юг готовиться к обороне, создавая собственную промышленность. На протяжении Гражданской войны Грегг героическими усилиями обеспечивал работу текстильной фабрики, производившей форму для армии конфедератов.

Но разностороннее развитие Юга приверженцев имело мало, влияние их было незначительно, голоса их тонули в море хлопковых плантаций. Иллюзия однородности Юга поддерживалась стабильностью его населения и отсутствием массовой иммиграции из Европы, что, кстати сказать, придавало ему более европейский вид. Мало где еще почтенным гражданам было свойственно так гордиться своим происхождением и интересоваться генеалогией. И нигде больше не стояли так проблемы качества рода и «чистоты» расы.

В 1860 году население страны составляло тридцать один с половиной миллиона человек, из них более трети проживало на Юге. Но из четырех миллионов белых американцев, рожденных за пределами США, более восьмидесяти пяти процентов жили к северу от линии Мейсона — Диксона. Горстка недавних белых иммигрантов концентрировалась на Юге в городах пограничных штатов Мэриленд, Миссури и Луизиана. Некоторое количество иммигрантовнемцев осело в Техасе. Бежавшие от крепостничества люди не хотели соперничать с рабами. Многих иммигрантов рабство возмущало по моральным причинам. За исключением судов, выходивших из Гавра, корабли обычно шли из Европы к северным портам Америки. Неудивительно, что Юг знал мало пришельцев, попавших туда по своей воле. На Юге куда меньше, чем на Севере и Западе, было хорошей дешевой земли для землепашества, рабочих мест и возможности выбиться в люди. Да южане и не жалели, что их край не привлекает большего количества белых переселенцев. Более того, они сокрушались даже по поводу жалкого ручейка иммиграции, все же достигающего их берега. С чего это им открывать радушные объятия неуживчивым ирландцам, независимым немцам и неассимилируемым евреям, всё прибывавшим из-за океана? Что же до белых рабочих, способных переселиться с Севера, то в 1850х годах редактор одной газеты предостерегал: «Это проклятие, а не благо. В целом они являют собой никчемный, разнузданный класс — угрозу нашим особым институтам». «В отличие от наших предков эти иммигранты вовсе не бегут от преследования по политическим или религиозным мотивам, — жаловался ричмондский «Икземинер», — но бредут, просто как животные, в поисках более богатых и сытных пастбищ... Осев огромными толпами, они вечно будут исповедовать и практиковать лишь чистый (вернее, нечистый) материализм». Представляя свои планы развития южных мануфактур, Грегг тщательно разъяснял, что лучшей рабочей силой будут рабы и безработные белые, уже тогда встречавшиеся на Юге. Многие представители Юга среди других причин были склонны видеть корни политических бед страны (и уменьшающегося влияния Юга) в притоке иммигрантов из Европы.

Американцы: Национальный опыт: Пер. с англ. Авт. послеслов. Шестаков В.П.; Коммент. Балдицына П.В. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера», 1993. — 624 с.