ЧТО ОСТАВАЛОСЬ ПОЗАДИ

Позади у переселенцев оставалось их прошлое с накопившимся в нем неравенством. Как могла община спрашивать с детей за грехи отцов, коль скоро отцы оставались в безвестности?

В старых деревнях Новой Англии к церкви, подчёркнуто выделявшейся близ места общинных собраний, примыкало кладбище, где имена обитателей деревни перечислялись в обстоятельных надгробных надписях. В поселенческих же общинах все обстояло иначе. Ведь «по обычаю прерий» хоронили поспешно — не для того, чтобы оставить памятный знак, но для того, чтобы убрать тело. Как пишет Грегг, на тропе СантаФе обычно хоронили быстро и без церемоний: «Труп, облаченный лишь в собственную одежду и уложенный вместо гроба в одеяло, предают земле. Могилу обычно заваливают булыжниками и кольями, чтобы уберечь от прожорливых волков прерий». Путешественники вспоминают, как тщательно их экспедиции стремились закамуфлировать подобные могилы. По ним прогоняли скот и провозили фургоны, стирая все следы захоронения, чтобы их не заметили индейцы и не раскопали труп.

Таким образом, новообретенная община и новые люди быстро вытесняли в сознании путников их прежнюю общину и традиции предков. В экспедициях, а особенно в приисковых лагерях, родовые имена вытеснялись прозвищами и даже более меткими кличками. Прозвище, конечно, не доставалось по наследству, подобно фамилии, а приставало к человеку в силу его какихто сугубо личных качеств, его положения, рода занятий, конкретного поступка, жеста, черты характера, физической характеристики, голоса или аппетита. На приисках Запада прозвища типа Джо Честный Виски, Американский Пожиратель Пирогов или Правдивый Джеймс давались людям, оторванным от семейных корней и прошлого, их образ создавался их же собственными поступками.

В устоявшихся общинах наследуемое имущество (в том числе и наследуемое имя) наделяет человека добром, которое не им самим нажито. Самым ценным достоянием, во всяком случае в Европе, была земля, ибо она была неприкосновенной собственностью семьи и передавалась из поколения в поколение согласно нерушимым правилам. Лишь к концу периода средних веков английский закон позволил вносить изменения в эти жесткие древние правила наследования путем составления завещаний. Разумеется, тронувшись в путь, свою землю с собой не потащишь. В новых же, легкоподвижных общинах земля, лишенная родовых корней, превратилась просто в предмет потребления. Ценность ее заключалась в цене, а цена колебалась в зависимости от рынка. «Обживай и продавай» — таким был расхожий девиз Запада.

Первая аксиома устремившегося на Запад — путешествуй налегке. Если человек, отправляясь в путь, не понимал этого, то дорога учила его сама. В дневниках Джеймса Эбби, жизнерадостного юноши, подавшегося в апреле 1849 года в Калифорнию из НьюОлбани, штат Индиана, сохранилась запись с перечнем имущества, оставленного накануне перехода через пустыню, когда его экспедиция подошла к СьерраНеваде: 2 августа. Вышли в путь в четыре утра. В шесть остановились готовить завтрак и облегчить фургоны, выбросив самую тяжелую одежду и все имущество, без которого можно обойтись. Весь день шли так быстро, как только могли, намереваясь по возможности пересечь пустыню, но скот настолько выбился из сил, что пришлось остановиться. Оказавшись без воды, я, Роули и Вудфил купили два галлона у торговца (припасшего воду специально для продажи) по очень сходной цене — доллар за галлон. Пустыня, через которую лежит наш путь, усеяна трупами быков, лошадей и мулов. На протяжении пятнадцати миль я насчитал 350 павших лошадей, 280 быков и 120 мулов; также сотнями бросают и живых, но ослабевших животных. Вот каково пересекать пустыню... По сравнению с этим зрелищем даже бойня или кожевенный завод покажется благоуханным садом. В караване из Миссури сегодня пристрелили двадцать быков. Сколько ценного добра просто бросают в пустыне: кожаные сундуки, одежду, фургоны и т.д., — на какихнибудь двадцати милях разбросано тысяч на сто долларов. На последних десяти милях я насчитал 362 фургона, каждый из которых в Штатах стоил бы долларов 120. Фургоны бросают, чтобы уберечь быков и добратьться до цели путешествия по возможности быстрее, все время продолжая идти вперед. Потеря личного имущества по сравнению с этим уже ничего не значит.

Исходя из обретенного за четверть века опыта, Рэндолф Марси предупреждал во вступительной главе своего получившего полуофициальное признание справочника, что багаж «следует паковать самым надежным, компактным и пригодным для переноски образом, оставляя место и сохраняя силы для транспортировки пищи, воды, средств укрытия, боеприпасов и инструментов». Важно, писал он, иметь с собой запасной котелок и наковальню с изрядным запасом кожи, чтобы чинить обувь, упряжь и седла. Но вещи, повсеместно отличающие богатых от бедных — элегантную одежду, резную мебель и серебряные сервизы, — явно следует оставлять дома.

Наиболее ценным из всего, что обычно оставляли дома, были, разумеется, женщины. Прииски складывались как мир мужчин. Считается, что весной 1849 года во всем СанФранциско было всего лишь пятнадцать женщин. Крепкие, бородатые, до бронзы обветренные золотоискатели часами бродили по улицам, только бы наткнуться и посмотреть на играющего ребенка. Каждый прииск обслуживало несколько проституток, процветавших на этом рынке благодаря высокому спросу и острой дефицитности предоставляемых ими услуг, но мужчины нередко отправлялись за десятки миль, чтобы просто поздороваться «с первой настоящей дамой на прииске». Семнадцатилетний юноша из Новой Англии проехал тридцать пять миль после недели тяжелого труда на участке отца, только чтобы увидеть недавно прибывшую на прииск жену одного рудокопа, «потому что, — как он объяснял отцу, — хотел посмотреть на настоящую даму, как у нас дома. И представляешь, отец, она пришила мне пуговицу и предостерегла от пьянства и азартных игр. Точьвточь как мама».

Нехватка женщин приводила к понижению уровня половой морали и, безусловно, способствовала огрублению нравов, но вносила и свои преимущества, ибо впоследствии, придя в эти края, женщины вместе с моралью принесли и неравенство. Еще в 1839 году (и это несмотря на недавний финансовый кризис) «элегантные и утонченные» чикагские дамы платили по 500 долларов за бальное платье. В переселенческой же среде Запада, где женщин было меньше, труднее было и пыль пускать в глаза. Создание социальных отличий было делом рук женщин. «Показуха, — писал один репортер с приисков Монтаны, — вызывает у всех неприязнь... Ее не забывают и не прощают, а это убивает человека не хуже пули». В кочующей общине неизбежно складывалось ощущение большего равенства между людьми, чем в оседлой, — не в силу убеждения, но в силу образа жизни.

Удачливый переселенец привыкал быть легким на подъем и нигде не пускать корней. Караваны фургонов ежедневно становились на новую стоянку. С самого начала просторы Запада служили безмолвными свидетелями немедленной готовности сняться с места и вновь отправиться в путь. Если покидали город в других краях, это становилось важнейшим событием, вызванным катастрофой, внезапной социальной революцией либо вековым загниванием. Девять троянских городов, каждый из которых строился на развалинах предшественника, накапливались на протяжении тысячелетия, начиная с каменного века до Римской империи. Помпеи похоронило извержение вулкана. В XVIII веке «брошенные деревни» Англии, оплаканные Оливером Голдсмитом, служили признаками пробуждающейся экономики и сулимых ею коренных перемен: огораживаний, промышленной революции и миграции в города. В Старом Свете существовали городапризраки, по большей части похороненные под обломками надежд предшествующих поколений, на которых современники и пытались строить свое.

В Америке же вся археология племени, носившегося, как перекатиполе, вдоль и поперек полупустого континента, образовывала тонкий поверхностный слой. Своеобразным ее производным служили оставленные места поселений (города призраки), а не погибшие и захороненные. Характерными реликвиями стали вещи, сознательно брошенные за ненадобностью, а не потому, что отслужили свой век. Пространства здесь имелось настолько больше, чем времени, что прошлое Америки было разбросано по всей ее территории.

Составление подробного перечня брошенных поселений вряд ли возможно. Но любое из них напоминает нам об американской археологии пространства, о следах, оставленных переселенцами. В Айове, например, составленный в 1830х годах перечень поселков, деревень и почтовых отделений, заброшенных с тех пор, как Айова получила в 1838 году статус территории, насчитывал 2205 единиц. Причем в перечень не входили поселки или деревни, поглощенные другими населенными пунктами, либо населенные пункты, сменившие названия, либо те, что были заложены, но так и не были построены. Нет, речь шла о действительно брошенных поселениях, где когдато действительно жили, получали почту, строили дома и планы люди, перебравшиеся затем в иные края. Аналогичный перечень «прекративших существование географических местоположений» (пунктов, заселенных и брошенных с 1852 по 1912 год), составленный в Канзасе, насчитывает более двух тысяч пятисот наименований. Подобные примеры напоминают об экспериментальном характере американских общин.

Новый американец, оставивший родню и собственность в Старом Свете, не мог обременять себя сожалениями. Переселенцы, устремившиеся на Запад, все больше испытывали соблазн, потребность и возможности продвигаться все дальше и дальше. Дух перемены места поощрялся нестабильностью складывавшейся в Америке ситуации с первых же дней заселения Восточного побережья. Джеймстаун, первое «постоянное» английское поселение в Америке, стал также одним из первых американских городовпризраков. Основанный в 1607 году, Джеймстаун служил местом работы первого законодательного собрания Америки в 1619 году и до 1698 года практически являлся столицей Виргинии. После разрушений, причиненных городу мятежом Натаниела Бейкона в 1676 году, он начал приходить в упадок. В 1699 году столицу штата перенесли в Уильямсбург. В 1722 году проезжавший через Джеймстаун путешественник отмечал, что там «нет ничего, кроме обилия битого кирпича да трехчетырех сохранившихся заселенных домов».

Мы забываем, насколько мобильными были столицы наших штатов — даже старейших из них, расположенных вдоль побережья Атлантики. И Вашингтон в округе Колумбия отнюдь не являлся нашей первой специально построенной столицей. К 1812 году в восьми из первых тринадцати штатов столицы уже располагались не там, где находились в день провозглашения Декларации независимости, всего какието тридцать пять лет назад. В некоторых из них вновь провозглашенные столицы, еще не сущестствующие как реальные города, специально замысливались с этой целью. Столицу штата НьюГэмпшир перенесли из Портсмута в Конкорд (1808); штата Нью-Йорк — из Нью-Йорка в Олбани (1797); Пенсильвании — из Филадельфии в Гаррисберг (1812); НьюДжерси — из Принстона в Трентон (1790); Делавэра — из Ньюкасла в Довер (1777); Северной Каролины — из НьюБерна сначала в Хилсбо ро, а затем в ряд других городов, прежде чем остановиться окончательно на Роли (1794); Южной Каролины — из Чарлстона в Колумбию (1786); Виргинии — из Уильямсбурга в Ричмонд (1779). Эти перемещения служили признаками мобильности американцев и постоянной тенденции смещения центров политической власти к центрам скопления населения.

Не менее мобильными оказывались и столицы новых западных территорий и штатов. Взять, например, Огайо. Здесь первым постоянным поселением и первым центром гражданской администрации согласно Указу о заселении СевероЗапада от 1787 года стала Мариетта, где 7 апреля 1788 года с «Огайо Мэйфлау эр» высадилось сорок семь членов экспедиции из Новой Англии, возглавляемой генералом Руфусом Патнемом.

Но на первое свое заседание 16 сентября 1799 года, когда население Огайо стало отвечать условиям, определенным Указом (то есть насчитывать пять тысяч свободных совершеннолетних жителей мужского пола), генеральная ассамблея собралась в Цинциннати. Конгресс же, однако, утвердил столицей территории Огайо город Чилликоте, где 3 ноября 1800 года проводилась вторая сессия. Затем ассамблея проголосовала за перемещение правительства из Чилликоте обратно в Цинциннати в 1801 году. Однако новая конституция штата, принятая в 1802 году, вновь определила местом пребывания столицы Чилликоте. Но на подобную честь претендовали и многие другие города. Тогда один из законодательных актов 1810 года определил, что столица должна быть расположена «не... более чем в сорока милях от... общепринятого центра штата, определяемого по карте Мэнсфилда». Предлагался и рассматривался целый ряд городов и еще не заселенных пунктов. В 1812 году было принято решение перенести столицу на восточный «высокий» берег реки Шиото напротив Франклин тона на место будущего города Колумбус.

Мигрировала столица и в Индиане. Столицей территории служил ее старейший город Винсенс (1800 — 1813), но потребность иметь столицу ближе к центру привела к перемещению ее в ныне забытый Коридон, где проводилась конституционная ассамблея 1816 года. Коридон, внезапно расцветший, дабы соответствовать удостоенной чести, вскоре обзавелся великолепным новым отелем (всего лишь в миле от капитолия), «построенном на века», с каменными стенами в восемнадцать дюймов толщиной. Но к 1825 году звезда Коридона уже закатилась, ибо в тот год столицу перевели в Индианаполис (засе леннный лишь в 1820 году).

Территория Иллинойса, созданная в 1809 году, первой своей столицей назвала Каскаскию, но в 1820 столицу перенесли в Вандейлию, а затем (по настоянию молодого Эйба Линкольна) в 1837 году в Спрингфилд. Аналогичная ситуация складывалась в большинстве западных штатов.

Здесь лишний раз проявлялось функциональное отношение американцев к своим правительствам. Коль скоро один центр больше не годился, а другой мог оказаться куда удобнее — пора перебираться.

Созданный нами образ охотника за золотом образца 1849 года позволял нам думать, что переселенцы по большей части знали, за чем идут, даже если и не знали толком, где найдут искомое. Вглядываясь более пристально в судьбы отдельных людей и общин, мы находим, что пути их часто оказывались туманны, а цели неопределенны.

Предприимчивость? Возможно. Целеустремленность? Возможно. Но и наряду с тем — вечная неуверенность, куда эти предприимчивость и целеустремленность приложить.

Мы ошибаемся, представляя себе продвижение линии поселений на Запад подобно продвижению линии фронта. Ошибаемся и тогда, когда воспринимаем всю в целом картину смелого расширения границ, предпринятого в XIX веке, только лишь как продвижение на Запад. Речьто шла не о том, что люди неуклонно продвигались на Запад, а о том, что люди непрестанно передвигались по Западу.

Топтание вокруг да около, переселение с места на место где поудобнее, являлось такой же чертой американского опыта, как и движение в одном определенном направлении.

Другие народы предпринимали экспедиции в поисках либо определенного места, либо воплощенного идеала — во время крестовых походов, нашествий и миграций. Американцы же явили миру своего рода новых бедуинов. Более, чем чтолибо другое, они ценили свободу передвижения, стремясь в самом акте его обрести искомое. Поэтому возможность поисков американцы ценили выше самой цели.

Итак, переселенческие общины перемещались с места на место по самым разнообразным причинам, а то и вовсе без причин. Подвигнуть на это их могли и бесперспективность возможностей в месте пребывания, и ложные догадки, и истощенные прииски, и тщетный оптимизм, и засуха, и нападения индейцев, и пожар, и железная дорога, не прошедшая рядом с ними, и охота к перемене мест наряду со слишком большими надеждами. Многие «исчезнувшие географические пункты» оказались реликтами исчерпанных ресурсов. Красноречиво описал археологию Нового Света Чарлз Говард Шинн, вновь посетивший районы золотой лихорадки в 1870х и 1880х годах.

Даже сегодня самый маленький из этих хиреющих лагерей заслуживает терпеливого изучения. В траншеях, раскопанных акр за акром и ныне поросших цветущим плющом, лежат тонны породы, перекопанной, просеянной и зарытой руками пионеров; некоторые из них покоятся в поросших травою могилках на солнечных склонах холма после упорных усилий и отчаянной и страстной борьбы за добытое тяжким трудом богатство. Когдато это был Прииск Красного Пса, или Ущелье Сумасшедшего Мула, или Пристанище Убийцы. Ныне они превратились в безымянные каньоны, похожие на сотни других, разбросанных по территории в пятьсот миль длиной и пятьдесят миль шириной, каждый из которых когдато был полон бившей через край шумной, ревущей, грохочущей, пульсирующей мужской жизнью. Спустись и заговори с призрачными обитателями старого прииска — у тебя кровь заиграет в жилах от их рассказов о былом.

Сколько минуло лет — двадцать, тридцать? Какое там! Минула целая вечность!

Перемещались и сельскохозяйственные общины. Эти люди, пришедшие на новые земли не в такой спешке, и уходили постепенно, покидая обжитые места, которые сегодня можно было бы назвать земледельческими лагерями по аналогии с приисковыми. В Америке — особенно на Западе — человек рассчитывал на большее, чем просто на прожиточный минимум, и, если бороться становилось чересчур тяжело, а надежды не реализовывались, человек был готов искать где лучше.

Из многих ликов американского городапризрака типичнейшим остается быстро заселяемый и столь же быстро покидаемый городок приисковой общины. Поскольку старатели бросали и дома, и большую часть пожитков, восстановить такие города, как СентралСити или Остин в Колорадо, особого труда не составляло. Когда едешь на машине по дорогам Запада, городапризраки то и дело попадаются на глаза: улицы пришедших в упадок домов, «грустные брошенные обиталища, памятники не сбывшимся надеждам». Осталась лишь внешняя оболочка, а душа—ушла.

Типичным явлением для Запада были тысячи городовпризраков совсем иного сорта (подобные тем, что подсчитывались в Айове и Канзасе), нежели бывшие приисковые поселения. Это были городки, постепенно приходившие в упадок, а иногда полностью исчезнувшие. Но иногда в них оставалась часть населения, и они сохранялись, как маленькие деревушки или поселки у перекрестков дорог. Оставшиеся жители, нуждаясь в дефицитном дереве, разбирали брошенные дома, которые теперь служили лишь убежищем для грызунов и насекомых да создавали угрозу пожара. Проезжая по этим поселениям сегодня, не много увидишь следов былого процветания. Уже и внешней оболочки почти не осталось. Запад полон подобных городовпризраков, куда более призрачных, чем места бывших приисков, — здесьто ушли и душа, и тело.

История почти что любого из таких городов — хроника сложного сочетания неотделимых друг от друга разочарований и надежд. Некоторые из них всего лишь через несколько лет после основания становились, выражаясь вошедшей в анналы фразой канзасских партизан Гражданской войны, «такими дохлыми, что и шкуры не сдерешь». Но иногда и с мертвых городов сдирали шкуру: унося из них свои надежды, жители иной раз уносили с собой и свои дома. Когда, например, пришел в упадок город Нинингер в Миннесоте, большую его часть разобрали и перенесли на более перспективное место. Его лесопилку, построенную в 1857 году, демонтировали, а оборудование продали в 1860 году. Отель «Хэндисайдхаус», рассчитанный на пятьдесят постояльцев, перенесли в соседний и более преуспевающий городок Хастингс. Перенесли и конкурирующий с ним «Клин тонхаус». Возведенный в Нинингере «Тремонтхолл» приобрела масонская ложа близлежащего КоттеджГрова и перевезла его туда. В этом городке, где в 1835 году практически никто еще и не жил, к лету 1837 года поселилось уже пятьсот, а в 1838 году — тысяча человек. К восьмой федеральной переписи 1860 года не сохранилось ни одного из первоначальных зданий. Поселение исчезло.

Перемещение зданий вошло в повседневную практику. Маленький деревянный городок Ньюпорт в Висконсине, когда то с большими надеждами заселенный в удобном месте близ Деллеса, где шла навигация по реке Висконсин, начал приходить в упадок, когда железная дорога, минуя его, прошла по восточному берегу реки. Последнее бревно из Ньюпорта сплавили вниз по реке в 1880 году, но город уже был брошен задолго до того. Как отмечал местный ньюпортский историк, промашка с железной дорогой вызвала изрядное огорчение, и вскоре «по долам потянулась процессия зданий, перемещавшихся с места на место, подобно доисторическим чудищам».

Переселенцы могли иногда расставаться со своими жилищами, но ни в коем случае не с надеждами. Надежды переживали любые переезды. Но смогли бы выжить сами переселенцы, не покинь они истощенный прииск, пострадавшую от засухи ферму или деревянный городок, обойденный железной дорогой? Исходя из опыта других континентов, не скажешь, что им обязательно грозила стопроцентная гибель. Но для них просто выжить было мало, они стремились к процветанию. Чтобы сняться с места, хватало одного — понять, что здесь процветанием и не пахнет. Таким образом, уровень мобильности переселенцев измерялся их решимостью добиваться бескомпромиссного осуществления своих надежд. Недавние пришельцы, занесенные в новые края быстрыми ветрами, они оставались всегда легкими на подъем.

Американцы: Национальный опыт: Пер. с англ. Авт. послеслов. Шестаков В.П.; Коммент. Балдицына П.В. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера», 1993. — 624 с.