В ЦЕНТРЕ ВНИМАНИЯ—ОБЩИНА

Именно в области лечения распространенных заболеваний— которые к этому времени со всей очевидностью стали главными проблемами общественного здравоохранения — американский опыт был особенно полезен. Некоторых болезней, которые в Европе представлялись неизбежной частью повседневной жизни, здесь можно было избежать за счет хорошо организованных общественных мероприятий. Болезни, которые в Англии являлись эндемическими и которыми здесь постоянно болело определенное число людей, в Америке стали приобретать характер эпидемий, неожиданных и серьезно угрожавших общине.

Тревоги общественности по поводу болезни в меньшей степени зависят от действительного уровня смертности, чем от ее драматического воздействия на общественное сознание. Хотя в Америке среди белых поселенцев от оспы, повидимому, умирал меньший процент населения, чем в Англии, здесь оспа почти всегда носила характер пугающей эпидемии. В течение XVII и XVIII веков в Англии и на Европейском континенте оспа была обычным заболеванием среди детей. К тому времени, как человек вырастал, он, как правило, уже не раз имел контакт с больными оспой и либо обнаружил иммунитет к этой болезни, либо приобрел его, выжив. Поэтому среди взрослого населения Европы оспа не была эпидемическим заболеванием. Но в Америке, где оспа отсутствовала, пока не была завезена европейцами, она была значительно менее распространена. Многие американцы вырастали, ни разу не имея контакта с больным оспой.

В XVIII веке обычным для Америки соображением против того, чтобы посылать сыновей получать высшее образование в Англию, была смертельная опасность заболеть оспой. Когда приехавший из Франции Франсуа Луи Мишель в 1702 году посетил колледж УильямэндМэри, он удивился, увидев довольно много — сорок—студентов; он выяснил, что богатые родители, которые раньше отправляли сыновей в Англию, предпочитают интеллектуальную незрелость, сопутствующую колониальному образованию, опасности английской оспы. Преподобный Хью Джоунс отмечал в 1724 году, что большинство жителей Виргинии получали бы образование в Англии, «если бы они не боялись оспы, которая, как правило, оказывается для них губительной. Церковь Виргинии могла бы так и не выработать собственные отличительные черты и не стать в такой степени автономной, если бы родители детей, желающих посвятить себя церкви, не боялись отправлять их учиться в Англию.

Поскольку оспа была неизвестна среди индейцев, они оказались особенно ей подвержены. Как губернатор Томас Хатчинсон впоследствии отмечал в своей «Истории», в 1633 году «оспа произвела ужасное опустошение среди индейцев Массачусетса... Они были лишены должного ухода или лечения и умирали в большем количестве относительно их общего числа, чем когдалибо англичане. Джон Сагамор из Уайнсимета и Джеймс из Линна умерли от болезни почти со всем их народом». Даже в XIX веке оспа косила некоторые индейские племена, которые до того избежали заболевания; смертельные случаи в некоторых из них превышали 90 процентов. Нет никакого сомнения, что больше индейцев умерло от эпидемий, чем от мушкетов белого человека.

Среди белых поселенцев оспа также была преимущественно эпидемическим заболеванием. Она распространялась в колониях с определенными интервалами—иногда через целое поколение — и поражала значительное число взрослых людей. Не являясь более одним из обычных испытаний для детей, она разражалась как неожиданное и ужасающее бедствие, которое па рализовывало жизнь общины и заставляло приостанавливать торговую и государственную деятельность. Там, где обгцины были небольшими и представители почти всех видов ремесел были малочисленны, утрата единственного плотника или же оружейника становилась общей бедой. Даже высокий коэффициент смертности от болезни не дает адекватного представления о том, какой урон наносился жизни общины.

Пожалуй, самый яркий пример особого внимания к общественному здравоохранению, характерного для американской медицины, дает Новая Англия, где благодаря компактности Бостона и пуританской заботе о жизни общины были заданы соответствующие для этого предпосылки. Одна из наиболее успешных кампаний по борьбе с болезнью за всю американскую историю была осуществлена в XVIII веке. Вопрос о том, как бороться с оспой, публично дебатировался врачами, священниками, журналистами. Неожиданным героем истории стал не кто иной, как Коттон Мэзер (1663 —1728), которого так невзлюбили несколько поколений плохо информированных на сей счет либеральных историков. Однако с недавних пор благодаря объективным научным разработкам образ Мэзера как обладателя мефистофельского характера начал рассеиваться, и теперь мы можем воспринимать его как яркий пример сочетания устремлений и границ возможностей науки ранней Новой Англии.

У Коттона Мэзера был удивительно разносторонний, пытливый и практичный ум. Мы лучше поймем Мэзера, если представим себе его в качестве более раннего прототипа Бенджамина Франклина (1706 —1790), который и в самом деле слышал в Бостоне несколько проповедей Мэзера. Он прочел «Стремление делать добро» Мэзера (первый литературный псевдоним Франклина— Сайленс Дугуд) и в своей «Автобиографии» указал, что данное произведение было книгой, которая «породила во мне образ мысли, повлиявший на главнейшие события моей жизни».

Через нее он, вероятно, открыл для себя литературный жанр, который ему предстояло прославить в «Бедном Ричарде». Даже «Хунта» Франклина—как основной ее замысел, так и детально разработанная процедура собраний данного сообщества,—казалось, была заимствована из идеи Мэзера о создании в Бостоне общественными силами различных организаций и служб. Некоторые из наиболее характерных мероприятий, осуществленных Франклином, были непосредственно подсказаны мыслями Мэзера. Но даже более важным, чем прямое влияние, было их интеллектуальное родство.

Представляется неправомерным разделять Мэзера и Франклина по академической антитезе, противопоставляя кальвинизм Просвещению. Сходство между интересами и достижениями этих двух великих мужей демонстрирует специфические черты американской культуры в прежние времена: всеохватывающую разносторонность, удивительным образом не сдерживаемую рамками господствующих теорий; отсутствие оригинальности; чрезвычайную практичность, несистематичный и произвольный подход к философии и, главное, готовность встретиться лицом к лицу с возможностями Нового Света. В свое время слава Коттона Мэзера как исследователя находок американской земли дошла до британских ученых, удостоивших его почетной степени доктора Абердинского университета (1710) и желанного членства в Королевском обществе (1713).

Бели судить по критериям того времени, Мэзер как ученый— исследователь природы обладал живым и пытливым умом. Его научные послания (которых после 1712 года было написано более сотни) друзьям из Европы и коллегамнатуралистам включали записки об американских растениях и индейских снадобьях,об американских птицах, включая дикую индейку, орла и голубей всех типов, о гремучей змее, о силе грома и молнии в Америке, о тритоне, о зародыше, находящемся внутри куриного яйца, об индейском исчислении времени и о многом другом. В письме от 24 июля 1716 года, которое сопровождало посылку, содержавшую шесть или семь произраставших только в Америке растений, он дал самое раннее из известных описание процесса гибридизации растений. Его наблюдения касались в основном индейского зерна—кукурузы, которую генетики впоследствии считали особенно подходящей для своих экспериментоа Мэзер достаточно широко мыслил и чтобы принять гипотезу о половом размножении цветущих растений, незадолго до того выдвинутую Неемией Гру.

С юности Коттон Мэзер проявлял интерес к медицине. Было время, когда он собирался сделать медицину своей профессией, но, поскольку в Гарварде не было специального курса но данному предмету, он был предоставлен самому себе и в значительной мере — самостоятельному чтению. В этом плане тоже можно провести параллель между Мэзером и Франклином, поскольку как открытия Франклина в области электричества, так и идеи Мэзера в области медицины вряд ли могли зародиться в голове получившего специальное образование профессионала.

Насколько нам сейчас известно, первым обобщающим трактатом по общей медицине, написанным в английских колониях в Америке, была работа Коттона Мэзера, завершенная в 1724 году. Название его труда «Ангел Вифезды» происходило от знаменитой купальни, упоминавшейся в Евангелии от Иоанна (5:2 — 4), однако, как представляется, оно было навеяно Мэзеру работами известного физика Роберта Бойля. Несмотря на то что Мэзер и другие медики опубликовали много разрозненных материалов по таким проблемам, как оспа и корь, эта обобщающая работа, хотя о ее существовании в рукописи и было широко известно, в XVIII веке издана не была. Сын Коттона Мэзера через двенадцать лет после смерти отца предпринял значительные усилия, стремясь добиться ее публикации.

Заинтересованность Мэзера в изучении болезней, возможно, была усилена его религиозными убеждениями, основывающимися на пуританской теологии с ее упором на первородный грех и мрачный дуализм человеческой натуры. Так, подчеркивание пуританским вероучением идеи греха, казалось, причудливым образом усиливало эмпирическую направленность американской науки, это, может быть, даже помогло освободить американскую медицинскую практику от догматизма их образованных европейских современников. Для Мэзера по крайней мере такая логическая связь представлялась достаточно очевидной. В начале первой главы своей книги он пояснял:

Давайте видеть в грехе причину болезни. Существует, быть может, две тысячи заболеваний — и ведь каждое из них может сокрушить нас! Но что является причиной всего этого? Помните, что грех был тем, что впервые навлекло болезнь на грешную землю и что все еще продолжает изнурять мир миром болезней.

Труд Мэзера представлял собой описание болезней. В одном из первых предложений относительно его опубликования он был назван «эссе о распространенных заболеваниях человечества, содержащее, Во-первых, чувства сожаления, которые должен пробуждать больной изза недомоганий своего тела. А затем, богатый выбор простых, но действенных и проверенных средств лечения от болезней».

Книга не претендовала на оригинальность. «Нельзя ожидать, —пояснял Мэзер,—что, пока колонии еще находятся в таком младенческом состоянии, как наши, и им еще в колыбели пришлось побороть столько змей,. как это произошло у нас, в них могут сложиться подходящие условия для формирования множества проницательных математиков или для предоставления им досуга для необычайных открытий и достижений». Однако Мэзер был несправедлив к себе. Уже самой организацией материалов в книге и расставленными в ней акцентами он заслужил место среди наиболее прогрессивных исследователей медицины своего времени. Идея выделения различных заболеваний только начала распространяться за рубежом. Вплоть до середины XVI столетия основное внимание европейских медиков было приковано к «общему состоянию системы», а все болезни рассматривались лишь как его вариации. Только с деятельностью Парацельса в период Ренессанса началось действительное возрождение идеи о существовании многих различных заболеваний •— каждое со своей причиной и своими средствами лечения. В XVII веке английский врач Сиденхем настаивал на том, что болезни могут так же различаться между собой, как растения и животные, и что, следовательно, они должны внимательно изучаться и классифицироваться. Насколько незначительный прогресс был достигнут к 1700 году, видно из того факта, что к этому времени были известны только два специфических средства (хинная корка для выработки хинина против малярии и ртуть против сифилиса); и даже эти средства, вероятно, пришли непосредственно из народной медицины.

В мэзеровском «Ангеле Вифезды» нашла отражение эмпирическая точка зрения, чуждая многим образованным европейским врачам. Он проявил меньшую заинтересованность в «причинах», чем в средствах исцеления болезней; страницы его книги изобиловали описанием лекарств, которые он многократно испытанными». В главе, посвященной «сомнениям и противоречиям врачей», иллюстрирлггт неустойчивость позиции врачей со специальным образованием, он привел в качестве примера их противоречивые предписания по поводу чахотки. «Мы не будем здесь, — поясняет Мэзер, — заниматься рассмотрением различий во мнениях среди врачей по вопросу о причине этого заболевания (кто может, прочитав список по данному вопросу, составленный Долеусом, не воскликнуть при этом: «Пророки обезумели!»?), но лишь посмотрим, в чем их расхождения по поводу его лечения».

Надежда Мэзера на то, что, быть может, удастся найти способ защитить население Новой Англии от кошмара оспы, возникла после прочтения в 1714 году заметки в «Трудах Лондонского королевского общества». Это было сообщение турецкого врача, который описывал, как «прививка», то есть намеренное заражение здорового человека субстанцией, взятой от человека, больного оспой, обычно дает легкий случай заболевания, после чего пациент выздоравливает и навсегда остается невосприимчивым к болезни. Тогда Мэзер написал в Лондон одному врачу:

Как так получается, что ничего больше не предпринимается, чтобы ввести эту операцию в практику и в обычай в Англии? Когда существует столько тысяч людей, готовых отдать столько тысяч фунтов, чтобы избавиться от опасности и ужаса этого страшного заболевания. Я молю Вас, сэр, помочь этому делу и спасти больше жизней, чем доктор Сиденхем. Что до меня, то, если бы мне пришлось снова увидеть, как оспа придет в мой город, я бы немедленно стал добиваться согласия наших врачей на введение этой практики, которая может положить начало такой благой тенденции. Но если бы мы узнали, что Вы сделали это до нас, как бы это нас воодушевило!

Соответствующая возможность представилась Мэзеру в апреле 1721 года, когда корабль из ВестИндии завез эпидемию оспы в Бостон. События последующих двух десятилетий отчетливо обозначили контраст между возможностями медицины по обе стороны Атлантики. Во время серьезной вспышки оспы, происшедшей в тот год в Лондоне, великосветская леди Мэри Уортли Монтегю, научившаяся этому в Турции, уговорила наконецтаки Георга I позволить осуществить прививку двум его внучкам. Несмотря на королевский пример, в Лондоне было сделано только около двадцати разрозненных прививок, а когда в двух случаях они привели к смертельному исходу, противодействие со стороны общественности, подкрепленное негативным отношением медицинского сословия, усилилось. Прививки в Англии были временно прекращены. Они вскоре возобновились в различных районах страны в значительных количествах, однако ни в одной отдельно взятой общине недостаточных для того, чтобы можно было сделать обоснованные выводы относительно эффективности этого метода как средства охраны общественного здоровья. Широко раскинувшийся город, где оспа была постоянной бедой, Лондон не являлся подходящим местом, чтобы испытывать действенность прививки. Никакого существенного прогресса не было достигнуто до тех пор, пока в 1752 году серьезная эпидемия, вспыхнувшая в Лондоне, не привлекла внимания общественности к данной проблеме, а к тому времени успехи прививок в Америке, о которых в Англии широко говорилось и писалось, были уже давно известны.

Отправной точкой наступления на оспу в Америке было начало июня 1721 года, когда Мэзер публично обратился к врачам Бостона с призывом попробовать применить прививки в целях защиты населения. Его выступление вызвало ожесточенные споры. Врачи со специальным образованием—во главе с раздражительным дром Уильямом Дуглассом, единственным в городе врачом с медицинской степенью, — в целом выступили против проведения эксперимента. Они, естественно, испытывали раздражение по поводу того, что непрофессионалы пробуют учить их, как делать их дело, и настаивают на применении методов, за имствованныху «мусульман, правоверного народа пророка Магомета». У них действительно был весомый аргумент против новой практики, а именно что при отсутствовавшей тогда тщательности при проведении прививок последние в целом способствовали тенденции к распространению болезни. Но врачи делали упор на возражениях теологического характера, утверждая, что тот, кто осуществляет прививки, противится «премудрому провидению всемогущего Бога», доверяясь больше «ненужным, беспочвенным манипуляциям человека, чем нашему Спасителю, охраняющему естественный ход вещей». Газета «НьюИнглэнд курант», незадолго до того основанная Джеймсом Франклином при содействии его младшего брата Бенджамина, верная духу консерватизма, присущего колониальной прессе, выступила против мэзеровской новомодной практики. Однако многие представители духовенства поддержали требование Мэзера дать возможность со всей объективностью испытать действенность прививок. Страсти разгорались. С обеих сторон публиковались острые памфлеты, из которых больше полудюжины написал Мэзер. Общественное мнение стало буквально взрывоопасным: в ноябре в дом Мэзера была брошена бомба.

Все были согласны, что лечение оспы является общественно значимой проблемой. Несмотря на запрет городских властей и угрозы, что Бог их покарает, ?эб пчелу Бойл стону при поддержке Мэзера и его сторонниковт": духовенства во время эпидемии удалось осуществить в Бостоне определенное число прививок. Их было достаточно много, чтобы дать статистическое подтверждение того, что намеренный риск в случае прививки был меньше риска умереть при обычном заражении. В марте 1722 года, когда эпидемия пошла на спад, Мэзер сообщил секретарю Лондонского королевского общества, что из почти трехсот жителей Бостона, сделавших прививки, умерло только пятеро или шестеро (причем могло оказаться, что еще до прививки они заразились естественным путем), тогда как из пяти тысяч заболевших непривитых умерли почти девятьсот. Это означало, что в том случае, если человек заболевал оспой, будучи инфицирован естественным образом, вероятность его смерти была почти в девять раз выше, чем при прививке. Тот факт, что во время эпидемии почти половина населения заразилась оспой, свидетельствовал, что, с точки зрения общины как единого целого, стоило рисковать и делать прививки.

Подбор этих статистических данных Бостона был первой работой в области общественного здравоохранения, одним из первых опытов количественного анализа подобной медицинской проблемы. Эти сведения в дальнейшем оказались весьма значимыми, причем не только в утверждении прививок в качестве профилактического мероприятия, но и для «расчетов вероятности», производившихся математиками—конечно же, европейскими!

Успех Мэзера в практической деятельности больше, чем какойлибо другой отдельно взятый фактор, способствовал укреплению идеи о том, что оспа со временем, вероятно, может быть побеждена, а это зародило в людях мысль о возможности излечения других заболеваний. Сам др Дугласс отдал должное силе эмпирического опыта Америки; к 1729—1730 годам, когда из Ирландии в Бостон вновь была завезена эпидемия оспы, он и большинство его коллег уже убедились в преимуществе проведенных с должным вниманием прививок, и теперь они сами осуществляли прививки своим пациентам. В 1755 году Дугласс заявил, что риск в случае прививки составляет только два или три процента и может быть еще уменьшен. «Я недоумеваю, вследствие каких причин прививки до сих пор мало используются в нашей метрополии, Великобритании, учитывая, что они вполне успешно применяются у нас в колониях и поселениях, в особенности в Бостоне, Нью-йорке, Филадельфии и Чарлстоне в Южной Каролине».

Влияние бостонских экспериментов распространялось по всем колониям. Когда в начале 1738 года прибывший из Африки корабль завез эпидемию оспы в Южную Каролину—край, имевший «в запасе больше земель, чем жителей», и куда почти тридцать лет не приходила такая беда, др Джеймс Килпатрик и его коллеги немедленно стали делать множество прививок. В Чарлстоне, где в то время проживало около пяти тысяч человек, один врач подсчитал, что собственноручно сделал 450 прививок. К тому моменту, как эпидемия пошла на убыль, около тысячи человек получили прививки. Уровень смертности для получивших прививки, по свидетельству дра Килпатрика, составил где то около одного процента — ничтожно мало в сравнении с большой смертностью среди заболевших непривитых. В том, что прививки стали в Америке общепринятой практикой, решающее значение имело сильное, даже грубое воздействие живого опыта, пренебрежение теорией и ориентация на результаты. Многократно повторялась сомнительная сентенция пропагандистской брошюры Килпатрика: «Ничто, кроме реального успеха этого метода, не могло бы дать ему возможность просуществовать до настоящего времени». Однако в адресованном врачам предупреждении он не без оснований предостерегал их от «природной поверхностности суждений и благоприобретенной путаницы в голове», побуждавших их игнорировать заведомо успешные результаты. В американской медицинской практике наблюдалась сознательная преемственность; Килпатрик, например, потрудился составить диаграмму более раннего успешного применения прививок в бостонскую эпидемию 1721 года

И в то же время сам здравый смысл, казалось, восставал против этой практики. «Новшество, заключающееся в том, чтобы искать убежище от болезни, бросаясь в ее объятия, — отмечал др Килпатрик,—естественно, имело очень мало шансов быть хорошо принятым при первом знакомстве с ним». А когда опасения простых людей и профессионаловмедиков были усилены за счет «квалифицированного мнения» в метрополии, преодолеть их было не так легко. Почти каждая колония в то или иное время запрещала прививки, но эти законы долго не продержались. К 1760 году колонии уже переходили к тому, чтобы скорее регулировать, чем запрещать данную практику, а к 1775 году по меньшей мере в центральных и южных колониях законы были нацелены только на то, чтобы создать разумный заслон на пути распространения инфекции получившими прививки лицами. Даже в Новой Англии, где законы запрещали данную практику, их действие временно отменялось и прививки разрешались в период эпидемий. В сентябре 1774 года, когда в Филадельфии заседал Континентальный конгресс, врачи города условились не проводить более прививок до завершения его работы «в связи с тем, что некоторые делегаты Севера и Юга, насколько известно, не болели оспой».

В начальный период Революции армия способствовала распространению оспы по всей территории колоний. По совету главного врача американских войск дра Джона Моргана генерал Джордж Вашингтон отдал указание сделать прививки всему составу армии. Подобное массовое прививание оспы, осуществленное в специальных, нацеленных на это госпиталях, явилось, повидимому, самым широкомасштабным из всех проводившихся ранее экспериментов такого рода. Когда в 1792 году оспа вновь пришла в Бостон, почти половина из более чем двадцати тысяч его жителей уже имела прививки.

Еще до конца колониальной эпохи угроза оспы — возраставшая в Англии почти вплоть до 1800 года—в Америке вполне контролировалась: эпидемии возникали не столь часто и вызывали меньше ужаса. Еще более значимым результатом успеха американской практической деятельности было то, что она помогла подготовить умы людей по обе стороны океана к новому шагу в борьбе против этой болезни. В конце XVIII столетия, когда Эдвард Дженнер осуществил эпохальное открытие вакцинации, его кажущимся парадоксом было напугано меньшее число людей. В течение двенадцати лет после открытий Дженнера и сделанного Бенджамином Уотерхаусом сообщения о них для читающей газеты американской публики («Коламбиан сентинел», 12 марта 1799 года) вакцинация получила в Америке широкое распространение. Правительства штатов начали ее финансирование, а конгресс уполномочил федерального агента по вакцине бесплатно высылать вирус по почте в любое место Соединенных Штатов.

Американцы: Колониальный опыт: Пер. с англ. /Под общ. ред. и с коммент. В. Т. Олейника; послеслов. В. П. Шестакова. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера», 1993. —480 с.


2006-2013 "История США в документах"