УХОД ОТ ВЛАСТИ

К весне 1756 года даже наименее склонные к компромиссам квакеры Пенсильвании начали задумываться о том, в какой мере факт пребывания у власти соответствует принципам их веры. Функции управления «плохо уживаются с квакерским кредо», писал Джеймс Логан Уильяму Пенну еще в 1702 году; а события первой половины XVIII столетия лишь нагляднее выявили справедливость утверждения, какое с оттенком обвинения не уставали повторять противники «друзей»: «Отправление власти абсолютно несовместимо с мировоззренческими основами квакерства».

В кризисный этот момент конфликт развивался по нарастающей не только между правящей квакерской верхушкой в Пенсильвании и неуступчивым имперским правительством в Лондоне. В провинции шло соревнование трех партий. Народная партия Бенджамина Франклина (в нее в числе других входило и немало квакеров, более широко смотревших на вещи, нежели их единоверцы) выступала как против религиозного догматизма, так и против олигархического управления колонией. От имени этой партии был выдвинут законопроект об учреждении милиции, согласно которому все жители Пенсильвании мужского пола были военнообязанными (уклонение от военной службы наказывалось штрафом), а офицеров демократическим путем избирали солдаты. Квакеров не понуждали брать в руки оружие, однако обязывали вносить деньги на нужды обороны. Партии Франклина противостояла наиболее непримиримая часть квакеров, отказывавшихся платить какие бы то ни было налоги, коль скоро они могли быть употреблены на военные цели; возглавляли эту группировку бескомпромиссные пацифисты вроде Израе ля Пембертона, Наконец, в оппозиции к тем и другим стояли собственники Пенсильвании и их 1убернатор, которых не устраивало то, что на плечи владельцев ложилась причитавшаяся квакерам доля общественных затрат.Они боялись демократического пути избрания офицеров милиции, но и не питали ни малейшей симпатии к пацифизму.

Невзирая на возрастающее недовольство своим курсом в разных кругах общества, рост неквакерского населения провинции и все усиливающееся раздражение сменявших один другого губернаторов Пенсильвании, квакеры в начале 1756 года еще удерживали в руках рычаги власти. В это время они, возможно составляя менее четверти населения, владели двадцатью восемью из тридцати шести мест в пенсильванской Ассамблее. И самыми активными и влиятельными в этом составе были непримиримые.

К моменту, когда весть о приграничной резне достигла Лондона, недовольство квакерским правлением усилилось; английское правительство вновь заявило о том, что прибегнет к той или иной решительной мере — скажем, перманентному отстранению квакеров от государственных должностей в Пенсильвании. Голоса в поддержку такой позиции раздались по обе стороны Атлантики. Влиятельный член лондонского Ежегодного собрания доктор Джон Фозергилл так подытожил претензии собственников колонии к квакерам:

Все согласились в том, что вы проявили неспособность управлять провинцией. Принимая на себя бремя нашего общественного доверия, вы в то же время заявляете, что не можете ему соответствовать. Вы обязаны обеспечить населению защиту, и, однако, вы же препятствуете его законному стремлению себя защитить. Не на вас ли падет вина за всю кровь, что пролита у ваших дверей? И можно ли, спрашивают жители, без волнения смотреть на то, как наша провинция подвергается опасности захвата безжалостным врагом, ничего не предпринимая для ее спасения?

В действие вступили соображения практического свойства: опасение, что будет принят закон, который навсегда закроет квакерам путь к административным постам; надежда на то, что на плечи неквакерского правительства (коль скоро оно придет к власти) удастся переложить часть ответственности за происшедшие кровопролития; а также стремление оставить лазейку для возвращения в кресла пенсильванской Ассамблеи когданибудь в будущем. Со всеми этими противоречивыми побуждениями соединялось в квакерских душах желание сохранить в неприкосновенности драгоценный принцип пацифизма.

Лондонские квакеры побуждали своих единоверцев в Пенсильвании отойти от государственного руля как можно скорее — чтобы, выиграв время, те успели сложить с себя часть вины за кровопролитие. Они развили оживленную деятельность в лондонских коридорах власти, в конце концов придя к соглашению с председателем Тайного совета лордом Грэнвиллом: в случае если он отведет от пенсильванских квакеров дамоклов меч перманентного отстранения от участия в выборных органах власти, они со своей стороны возьмут на себя труд обеспечить выход пенсильванских «друзей» из Ассамблеи провинции. Доктор Джон Фозергилл обратился из Лондона к Израелю Пембертону с посланием, мотивируя неотложность такой меры; в ответ филадельфийское Ежегодное собрание выступило с заверением, что сделает все необходимое, дабы убедить квакеров покинуть Ассамблею на весь период военных действий. Однако заверение это не до конца удовлетворило лондонских «друзей», направивших двух членов своего «Общества», Джона Ханта и Кристофера Уилсона, лично проследить за тем, что обещание будет выполнено, и заодно попытаться навести порядок в квакерской общине Пенсильвании.

Первые признаки того, что дело сдвинулось с мертвой точки, появились поздней весной 1756 года, когда губернатор и Губернаторский совет объявили войну индейским племенам делавэ ров и шауни. 4 июня 1756 года заявили о своей отставке шесть квакеров — лидеров Ассамблеи. Не без оттенка самодовольства отвергли они подозрение в «каком бы то ни было умысле ввести палату в излишние затруднения»; однако, продолжали достопочтенные законодатели, «коль скоро многие из наших избирателей придерживаются мнения, что текущее положение в общественных делах требует от нас принятия мер в плане военном, с чем мы, по зрелом размышлении, в силу наших моральных принципов согласиться не можем, мы пришли к заключению, что в наибольшей,мере спокойствию наших душ и поддержанию репутации нашего вероисповедания будет способствовать подача наших просьб об отставке, каковые просьбы мы и прилагаем, прося занести в протокол палаты соображения, коими мы руководствовались». Так — не поражением, но отречением — завершилось длившееся бурные три четверти века квакерское правление Пенсильванией.

Лондонские квакеры вздохнули с облегчением. А в самой колонии воспряли духом люди всех убеждений, сознавая, что над ними уже не тяготеет груз сковывающих жизнедеятельность доктрин. Франклин с видимым удовольствием констатировал, что «все эти чопорные деятели, исключая лишь тех, кого подозревают в отказе от военной службы по религиозным мотивам, добровольно оставили Ассамблею; на их места предполагается избрать мужей, принадлежащих церкви (англикан. — Д.Б.)». Эти изменения «сулят перемену погоды к лучшему, о которой я давно мечтал».

У Франклина были все основания чувствовать себя удовлетворенным: ведь от ухода квакеров в наибольшей мере выигрывала его партия. На специальных выборах освободившиеся места заняли шесть его надежных сторонникоа А в октябре состоялись выборы на все тридцать шесть мест в Ассамблее. Эмиссарам лондонского Ежегодного собрания не повезло: им не удалось прибыть вовремя, чтобы убедить квакеров не голосовать за своих единоверцев или, что было еще более предпочтительным, вообще не принимать участия в голосовании. При окончательном подсчете выяснилось, что, несмотря на эпизодическую коалицию франклиновской партии с партией собственников (обе в душе ненавидели друг друга), в Ассамблею прошли шестнадцать квакеров. Такое голосование, разумеется, обнаружило нежелание рядовых квакеров действовать в русле решений, которые за них были вынесены Израелем Пембертоном и прочими непримиримыми. Вскоре после того, как были подсчитаны голоса, эмиссары квакеров из метрополии Хант и Уилсон пустили в ход свое влияние, стремясь усилить позицию Пембертона. Каждого из новоизбранных квакеров по отдельности призывали на квакерское Собрание по итогам выборов, дабы побудить их отказаться от занимаемых мест. Четверо согласились. В итоге в составе Ассамблеи осталось двенадцать квакеров, из которых, как вскоре не без тайного удовольствия узнали и квакеры, и их оппоненты, лишь восемь пользовались благорасположением «Общества друзей».

И хотя о пенсильванской Ассамблее вплоть до 1776 года продолжали отзываться как о «квакерской», объяснялось это лишь тем, что многие из ее членов попрежнему предпочитали присяге обязательство или какимлибо образом были связаны с квакерами предшествующего периода. Драматическое отречение 1756 года, по существу,было чемто гораздо более значимым, нежели просто выразительный жест: оно символизировало отказ от политической власти филадельфийского Ежегодного собрания — высшей инстанции квакерского движения в Пенсильвании. Иные из псевдо и полуквакеров продолжали домогаться мест в Ассамблее, но их дезавуировали квакеры ортодоксальные. Последние недвусмысленно заявляли, что отнюдь не поведением этих отступников определяется суть квакерского движения и, следовательно, оно не несет никакой ответственности за их поступки. Непримиримые продолжали агитацию среди благонамеренных «друзей», увещевая их устраниться от деятельности в Ассамблее или воздержаться от голосования за любого из квакеров, который этого не сделал. Появились отчетливые признаки того, что некоторые из квакерских лидеров уже предощущают день, когда окончание военных действий позволит им вновь взять в руки бразды правления в колонии.

Такому дню не суждено было наступить, ибо руль государственной власти не из тех предметов, какие можно брать в руки и откладывать по собственному желанию. Уход квакеров из Ассамблеи, со всей очевидностью продемонстрировавший несовместимость принципов их веры с бременем ответственности, неотделимым от повседневных тягот управления страной, явился, быть может, наиболее весомым свидетельством здравого смысла, какой им когдалибо довелось проявить. Однако продолжавшая теплиться в их душах тайная надежда вернуться к браздам правления с наступлением мира в 1760е годы показала, сколь неадекватна была мера понимания ими общества и его проблем.

Даже тот минимальный шанс политического реванша, который, возможно, и оставалсяу квакеров, был бесследно сметен началом Американской революции: принципиальное неприятие войны, характеризовавшее квакерское сознание, изначально предопределило и принципиальное неприятие ими Революции. «Интронизация и свержение королевских династий и правительств, — гласила резолюция их Ежегодного собрания, принятая почти столетием раньше, — является исключительной прерогативой Господа Бога, чьи пути неисповедимы». Подобно тому как в XVII веке квакеры пытались сохранить нейтралитет в бурлящем водовороте заговоров и контрзаговоров, то и дело возникавших в Англии, непреоборимым тяготением к нейтралитету отмечено и все их поведение в дни Американской революции. И, как и прежде, сложнейшие проблемы государственной политики беспокоили их меньше, нежели вопрос о том, ущемляет ли тот или иной закон их чувствительную квакерскую совесть. По мере того, как неудержимо надвигалась революционная буря, Ежегодное собрание озабоченно вопрошало участников каждого Ежемесячного собрания: «Радеют ли «друзья» о выплате причитающегося Его Величеству королю?» Иные из более дальновидных «друзей» в Англии, сознавая, что дело свободы в Британии неразрывно связано с успешным самоопределением Америки, рекомендовали своим единоверцам в Новом Свете не становиться поперек этому процессу. Но для последних всего существеннее была оглядка на щепетильную квакерскую совесть; они раболепно выполняли все не касавшиеся военных действий требования английского правительства и обнаружили в целом равное нежелание сотрудничать как с британской, так и с американской армией. Отказавшись платить налоги и штрафы, налагаемые американским правительством, они удостоились — и вполне заслуженно—презрительного наименования «тори». К обвинению в фанатизме, тяготевшему над ними с 1756 года, добавилось еще одно, и более тяжкое—обвинение в предательстве.

Отказавшись от власти в 1756 году, большую часть своей энергии квакеры отдали духовному очищению в рамках собственной секты. Уже в 1777 году Ежегодное собрание сочло необходимым вынести резолюцию о «реформации». Утратив возможность управлять провинцией, квакеры никак не могли позволить себе перестать быть «избранными». Некоторые из их Ежеквартальных собраний (в частности, честерское) призывали «к возрождению былой простоты в одежде, в домашнем быту, в воспитании молодого поколения, в истовом и неукоснительном посещении наших религиозных собраний». Раздавались, например, призывы к искоренению каменных надгробий на могилах как очередного проявления суеты и тщеславия, отягощающих облик этого бренного мира. В деле образования квакеры старались повысить роль религиозного начала. С не меньшим пылом устремились они к «реформированию в области производства и потребления спиртных напитков в среде «друзей» и нечестивой практики содержания таверн, пивных и т. п.»; у них начало входить в обыкновение публиковать «число «друзей», крайне умеренно употреблявших спиртные напитки во время нашей последней жатвы, и тех, кто в отчетный период с огромным удовлетворением вовсе воздержался от их употребления». Они сплотили усилия для того, чтобы добиться освобождения всех рабов, принадлежавших квакерам, — одним словом, сделали все возможное, чтобы плотной стеной оградить «Общество друзей» от всех посторонних влияний, препятствуя даже посещению своих религиозных служб членами других сект. Отречение от политического господства, бесспорно, побудило их глубже заглянуть в собственный духовный мир и с еще большей истовостью блюсти ритуалы и обычаи своей секты.

Однако, ко благу «Общества друзей» и провинции Пенсильвания, квакеры не до конца самоустранились от общественных забот. Некоторые из них стали преуспевающими торговцами и образованными предпринимателями. По мере того как в существовании пенсильванского квакерства ослабевала политическая струя, все отчетливее заявляло в нем о себе гуманитарное начало. На протяжении XVIII столетия квакеры проявляют незаурядную активность, протестуя против рабства и работорговли, строя больницы, способствуя туманизации тюрем и домов для умалишенных. Многие из существующих и по сей день заведений, вроде Филадельфийского родильного дома, зримо напоминают об эффективности квакеров в ряде областей практического жизнеустройства. Однако именно успешность выступлений их на подобных поприщах, демонстрируя обилие сил, которые уже не было необходимости вкладывать в политическую сферу, как бы от противного убедительно свидетельствовала о том, сколь' неадекватны оказались их жесткие мировоззренческие догмы в плане решения задач более масштабных — задач построения нового общества на земле Нового Света.

Американцы: Колониальный опыт: Пер. с англ. /Под общ. ред. и с коммент. В. Т. Олейника; послеслов. В. П. Шестакова. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера», 1993. —480 с.