РЕСПУБЛИКА СОСЕДЕЙ

Виргинский республиканизм имел отчетливо аристократический характер, потому Джефферсон и Вашингтон больше, чем их достопочтенные современники из других областей страны,верили в представительную форму правления. У выходцев из других колоний — Джона Адамса,Александра Гамильтона и Гувернера Морриса — понятие «народ» прямо ассоциировалось со стихией городской толпы, с «большим зверем». И напротив, в «республиканской» форме правления виргинцы узнавали свою привычную, хотя и сложно уравновешенную, систему традиционных отношений.

Современный историк, которому захотелось бы представить избирательную систему Виргинии в виде аллегории, вряд ли справился бы с задачей успешнее, чем сделал это Роберт Ман форд из Мекленбурга, написавший в 1770 году комедию в трех актах под названием «Кандидаты, или Нравы виргинских выборов». Возможно, в этой маленькой пьесе впервые отчетливо отразилось типично американское отношение к политике как к состязанию. Изображенная в пьесе небольшая группа избирателей играет на выборах пассивную и добродушную, но отнюдь не глупую роль. Все действующие лица, включая кандидатов, уверены в способности избирателя здраво судить о человеческой натуре; по их мнению, избиратель вполне в силах разгадать истинную сущность претендента на выборную должность — расчетливого, честолюбивого или своекорыстного.

Вероятный. Ну, кажется, я прощупал настроения всех уважаемых людей округи; их симпатии — на стороне Достойного и моей. Важничающий и Неуверенный так очевидно льстят, так суетятся в погоне за каждым голосом, что скоро, я надеюсь, их будут единодушно и искренне презирать.

Стремясь к победе, честный кандидат Не станет уверять, что будет рад.

Кто б ни был избран. Но, любим судьбою Иль нет, всегда пребудет сам собою.

Само собой разумеется, джентльменыфригольдеры проникаются здоровым отвращением к Важничающему, Неуверенному, а также богатому гуляке Подвыпившему, испытывая по ходу действия все большее уважение к Вероятному и Достойному.

Достойный. Я мало склонен к выборным должностям. Ты, Вероятный, знаешь, что я не стремлюсь к популярности и что никогда я не обхаживал людей в надежде получить тот утомительный пост, который они теперь взвалили на мои плечи.

Вероятный. Охотно верю. Твоя нелюбовь к выборным должностям берет начало в твоей привязанности к теплу и уюту домашнего очага, а эта привязанность в тебе ничуть не меньше, нежели в любом другом человеке. Но, сэр, долг каждого способного на то человека — служить своей стране, с честью и терпением нести возложенное на него бремя.

Хорошо смазанная машина аристократической власти отнюдь не противодействует в пьесе народному волеизъявлению, напротив, она уберегает народ от ошибок: в конце концов, шериф всегда на месте, чтобы вовремя закрыть голосование. Рассудительные соседи под одобрительные возгласы в конечном счете избирают двух способных кандидатов. Разве это не счастливое свидетельство того духа независимости, радуется Вероятный, который столь приличествует виргинцам!

Описанные в пьесе обычаи виргинского сельского общества породили независимость поведения самих депутатов палаты граждан. Аристократическисословный .характер выборов — и,в частности,наследование должностей в палате членами влиятельных виргинских семейств, самоуверенность и обеспеченность крупных плантаторов — во многом обусловил независимость и здравомыслие депутатов. Становясь законодателями, они редко оглядывались назад, ловя одобрительную улыбку или же признаки недовольства своего избирателя.Этим они резко отличались от нынешних представителей, чье поведение зачастую зеркально отражает желание тех, кто за них голосовал.

В то время в Виргинии считалось неоспоримой истиной, что обладающие реальной властью плантаторы из хороших семейств имеют неписаные права на членство в палате граждан при условии, конечно, если они пользовались уважением у своих менее состоятельных соседей. «Между различными слоями общества, — отмечал Джон Ф.Д.Смит уже во времена Революции, — здесь гораздо больше различий, чем во всех остальных колониях Америки; не столь сильно выражены в Виргинии и дух равенства и уравнительный принцип, захватившие ныне почти всю страну». Занятого своими делами богатого плантатора от того, чтобы баллотироваться в депутаты палаты граждан, отвращала не столько возможность его неизбрания, сколько гарантированная победа.

Защищенность положения депутатов способствовала деловому обсуждению их мнений в палате — в этом современные законодатели могли бы виргинцам только позавидовать. Депутаты палаты граждан приближались к идеалу народного избранника, каким его мыслил Эдмунд Берк: эти люди повиновались не избирателям округа, а своим суждениям и принципам. Виргинские избиратели обладали влиянием как раз достаточным для того, чтобы предотвратить безответственное поведение депутата, и в то же время недостаточным,чтобы сделать из депутата послушное орудие, исполнителя их желаний. Это неустойчивое равновесие обеспечивало действенность законодательства. В «Кандидатах» Манфорда положительный мр Вероятный делает все от него зависящее, лишь бы не пообещать избирателям всего того, чего они от него хотят, — в самом деле, зачем бы он был нужен народу, если бы народ не предпочитал его суждения своим собственным? Наиболее впечатляющий пример такой берки анской независимости был продемонстрирован в 1788 году на сессии Виргинского конвента, собранного для ратификации новой федеральной конституции. Тогда по крайней мере восемь депутатов проголосовали за новую форму правления наперекор воле своих избирателей.

Атмосфера в виргинской палате граждан сильно отличалась от порядков, царящих в современных законодательных собраниях штатов. Это лишь частично объясняется различным уровнем одаренности депутатов. Серьезность, мудрость, открытость и здравомыслие, проявленные виргинцами в решающие годы обсуждения в палате Акта о гербовом сборе — то есть во время тех самых «убийственных дебатов», которые Джефферсон, тогда еще студент колледжа, слушал, стоя в дверях заседаний, — не были прямым следствием ни величия виргинцев как политиков,ни чрезвычайной важности обсуждаемых вопросов. Просто эти люди не хотели потакать капризам избирателей и говорили от своего собственного имени. Их речи складывались из серьезных и иногда довольно тонких доводов, приводимых ради убеждения собратьевдепутатов. В дискуссиях законодателейвиргинцев отсутствовали не относящиеся к делу, бессвязные, путаные, хотя иногда и забавные рассуждения, которыми столь изобилуют ныне стенограммы заседаний конгресса и законодательных собраний штатов. В те дни обсуждению законов (по крайней мере в Виргинии) отводилось гораздо больше времени, чем ответам на письма избирателей, сенсационным заявлениям в комиссиях или же поискам служебных мест для своих верных сторонников. Может быть, американский фольклор не так уж преувеличивает, утверждая, что по сравнению с современными законодательными собраниями штатов палата граждан Виргинии выглядела как заседание богов на Олимпе.

Самое главное — люди серьезно разговаривали друг с другом; цветистая фраза в таком разговоре значила немного. За редкими и потому особенно бросающимися в глаза исключениями, такими, например, как Патрик Генри, виргинские депутаты предпочитали трезвый тон обычной деловой беседы. Вероятно, трудно отыскать в истории другой такой же представительный орган законодательной власти, где ораторское искусство ценилось бы меньше. В непринужденной атмосфере палаты граждан, которую любой посетитель колониального Уильямсбурга может ощутить и поныне, убедительность аргумента значила очень много, демагогия же была попросту бессмысленна. Джефферсон не отличался красноречием, что позже заставило его писать ежегодные послания конгрессу, а не произносить свои речи лично; Вашингтон и Мэдисон вряд ли были ораторами лучшими, чем он; такие известные депутаты палаты, как Ричард Блэнд, Пейтон Рэндолф и Джон Робинсон, владели устным словом весьма посредственно. Палата граждан (подобно ее английскому аналогу — палате общин) была клубом избранных, где джентльмены серьезно обсуждали свои общественные заботы.

Виргинией правили собственники. В колонии не было ни одной состоятельной семьи, члены которой не заседали бы в Губернаторском совете, палате граждан, суде округа или в какомнибудь другом представительном органе; в то же время в колонии не было ни одного правительственного органа, в котором не доминировали бы собственники. Люди, владевшие собственностью, должны были обладать, и действительно обладали, наиболее полной информацией о всех крупных хозяйственных и политических проблемах своего общества: они знали все о ценах на табак и стоимости его производства, о качестве основных предметов импорта, расположении самых выгодных рынков сбыта, о морских путях транспортировки грузов и маршрутах по сухопутным дорогам, о местах наиболее удобных переправ.

Но самым главным всетаки была земля: землю распахивали, безжалостно истощали, делили между детьми — земля поисти не была той основой, на которой росли правящие семейства и состояния Виргинии. Землю эту можно было получить или же не получить: решения, касающиеся собственности на нее — эти обширные девственные угодья, стоимость которых неизмеримо вырастет уже в следующие десятилетия, — принимало правительство, в основном палата граждан и Губернаторский совет.

Кроме того, палата обладала постоянными полномочиями регулировать владение уже освоенными землями; в Англии подобную власть имели суды. Владельцуангличанину, унаследовавшему майорат и желавшему распоряжаться землей без ограничений, приходилось прибегать к сложной, но в целом довольно рутинной судебной процедуре, разработанной для таких случаев изобретательными адвокатами. Поиному решались дела в Виргинии.Здесь наследник, желавший избавиться от сковывавших его ограничений, обращался в палату граждан, а та в случае положительного решения принимала именно на данный участок земли и только на имя конкретного владельца специальное частное определение. В 1711 —1774 годах палата приняла в общей сложности 125 таких актов, и почти три четверти из них — на имя членов таких известных семейств, как Армистеды, Беверли, Брэкстоны, Бурвеллы, Картеры, Дэндриджи, Эппы, Пейджи, Тейзвеллы, Уормли, Вашингтоны и Йейтсы. Естественно, эти семейства были кровно заинтересованы либо в личном, либо в косвенном родственном представительстве в органе, разбиравшем их прошения. Без частных актов в отношении собственности на землю не мог обойтись ни один богатый плантатор: он должен был свободно распоряжаться своей землей, перемещать по ней с места на место рабочую силу, освобождаться от истощенных участков, чтобы покупать новые земли все дальше и дальше на Западе.

Еще более важное значение имели полномочия депутатов палаты и Губернаторского совета распоряжаться земельной сокровищницей Запада; юридические ключи от нее находились у них в руках. В этом не было никакого секрета. Господствующая расточительная система землепользования, отсутствие твердых цен на табак и непомерные аппетиты лондонских купцов подсказывали единственный разумный выход: плантатортабаковод становился одновременно земельным спекулянтом. Джордж Вашингтон, бесспорно обладавший деловой хваткой и честолюбием, не был по своей натуре игроком, но и он использовал любую возможность, чтобы увеличить свои земельные владения. Вашингтон понимал, что продвигающаяся на Запад волна заселения неминуемо повысит цену на плодородные земли предгорий: следовало только ловить момент и приобретать участки заранее. В июне 1767 года Вашингтон советовал своему несчастному другу капитану Джону Поузи, которого все глубже и глубже засасывала тря сила долгов: «Обрати внимание на округ Фредерик! Разве не разбогатели Хайты и все прочие, первыми завладевшие тамошней землей? Впрочем, нет, вспомним, как были нажиты самые большие состояния у нас в колонии. Разве не захватом и не приобретением за бесценок богатых земель в глубинке? В то время их никто не считал настоящими землями, но теперь это самые лучшие, какие у нас есть». В середине столетия—а точнее, после своей ссоры с Брэддоком и до вступления в командование революционной армией — Вашингтон, подобно многим своим виргинским со братьямаристократам, был, по точному выражению Дугласа Фримэна, именно «охотником за землей».

Алчному до земли плантатору требовалась не только крепкая физическая сила, но и тонкое политическое чутье. Тропа к земельному богатству пролегала как по дикой местности, еще не занесенной на карту, так и по коридорам правительственных учреждений в Уильямсбурге. Второй, так называемый «внутренний» путь, хорошо освоенный виргинцами, вел к тому же широкому раздолью плодородных земель Юга и Запада. Не было, вероятно, ни одной состоятельной виргинской семьи, которая бы не прошла по нему. Когда в 1728 году Уильям Берд, которому правительство поручило установить границу между Виргинией и Северной Каролиной, впервые увидел эти богатейшие пойменные земли, он тут же нарек их «землей Эдема». Купив у уполномоченных Северной Каролины полученные ими за услуги 20 ООО акров, он заключил с моральной точки зрения весьма сомнительную сделку. В 1742 году Берд не упустил еще одного такого же «счастливого шанса» и приобрел у правительства еще 105 ООО акров земли, надеясь получить ее совсем даром, но все же выплатив 525 фунтов. К концу жизни этот человек владел 179 440 акрами плодороднейшей в Виргинии земли — таков был итог его «служения» обществу и деловой предприимчивости.

Ни в какой другой сфере «общественных дел» деятельность Джорджа Вашингтона после избрания его в палату граждан не проявилась столь ярко, как при изыскании участков земли, положенных ему и его однополчанам как ветеранам кампании 1754 года. В соответствии с чрезвычайной декларацией, выпущенной губернатором Динвидди в феврале 1754 года, ветеранам отдавались «200 000 акров земли Его Величества на реке Огайо», но только благодаря усилиям Вашингтона, вносившего по этому поводу специальные билли в палату граждан, писавшего письма 1убернатору и выступавшего с неоднократными обращениями в Губернаторском совете, все эти тысячи акров через восемнадцать лет все же были выделены. Вашингтон взял на себя все хлопоты, связанные с получением пожалования, выделением земель на местности и распределением их между претендентами соответственно рангу и званию. В результате ему достались 24100 акров, из которых 18 500 составили его личный надел, размер которого он определил сам, и 5600 акров приходились на участки, выделенные другим ветеранам, которые он, воспользовавшись своим особым положением, купил у них по невысокой цене. При разделе земли Вашингтон имел еще одно важное преимущество: он хорошо знал подлежащую разделу землю и, таким образом, смог проследить, чтобы угодья, которыми вознаграждался его патриотизм, не уронили его личной и военной чести. При всем этом у него не было никаких оснований полагать, что он чрезмерно воспользовался благоприятными обстоятельствами. «Без ложной скромности и отнюдь не преувеличивая свою роль,—писал он,—могу заметить, что без моего неослабного внимания к каждой мелочи, которая содействовала успеху, нам не выделили бы ни одного акра земли». Не меньшие заслуги мог бы приписать себе Вашингтон и в деле получения тысяч акров земли, которые были выделены ему и другим известным виргинцам при посредничестве компаний «Грейт Дисмэл Свомп» и «Миссисипской»: и в том и в другом случае содействие государственных органов сыграло существенную роль.

Виргинская представительная форма правления в ее «золотой век» во многом страдала от чрезмерного практицизма,при земленности и слишком удобного для элиты отождествления экономической и политической власти. Ошибки эти,однако,совершались людьми дела, а не мечтателями, реформаторами или революционерами. В результате виргинцы, владевшие огромной земельной собственностью, могли стать еще богаче, тогда как белые работники у подножия социальной лестницы не могли взобраться даже на первую ее ступеньку,а у негров вообще не оставалось никаких шансов освободиться от рабства. И в то же время виргинская аристократия вполне доказала свою способность эффективно управлять, в этом отношении ее способ правления был ничуть не хуже, чем любой другой в обществе до нее или после. В смысле же возможностей, открывавшихся перед талантливым человеком, коль скоро он вступал на лестницу, ведущую вверх, мало что могло остановить его.

Нет, никакие книжные проекты английских или французских политических теоретиков — будь то Локк, Монтескье или Руссо — не объясняют причин взлета виргинской политической культуры. Американцы стояли на твердой почве реальности, им ни к чему были грезы. Готовая сражаться за свою представительную форму правления и положить, если надо, на алтарь британской конституции «жизнь, состояние и священную честь» своих граждан, Виргиния не дала миру ни одного серьезного трактата в области политической теории. Виргинцы знали представительную форму правления на практике; так к чему же были домыслы, какой она должна быть? Великие виргинцы находились в самом центре столкновения всевозможного рода интересов. Реалии экономики и политики являлись им в виде фактов полнокровной действительности, и потому они не отличались склонностью к кабинетной философии. Это и явилось одним из важнейших их достоинств.

Уместно спросить: почему депутаты палаты граждан с таким пренебрежением относились к простому народу и произносили дифирамбы в честь власти «богатых и благородных»? Можно ответить: потому, что они жили в колонии, где народ принимал правление «богатых и лучших», а «богатые и лучшие в свою очередь не притесняли народ. Виргинцы, впоследствии обнаружившие столь некритическую веру в народовластие, исходили из проверенного жизнью, хотя и очень ограниченного опыта: они хорошо знали своих сельских соседей, доверявших политическому таланту своей необычайно одаренной аристократии. Виргинский аристократ зависел от богатства: он мог его умножить, но в равной степени мог его и потерять; такое положение дел не давало успокаиваться правящей элите и обусловливало ее предприимчивость. К элите можно было приобщиться, но из нее, проявив некомпетентность в делах, можно было столь же закономерно и даже почти неизбежно выпасть или же по крайней мере навсегда отрезать себе пути к восхождению на высоты политической власти.

Виргинский XVIII век почти не обнаруживает фактов, которые свидетельствовали бы о недовольстве существовавшей в колонии и обрисованной выше политической системой. Она устраивала народ, а потому и у элиты не было причин ставить свой образ жизни под сомнение. Хотя во второй половине века некоторые незначительные экономические и политические реформы в колонии все же были проведены, все они хорошо вписывались в рамки традиционно сложившегося на протяжении «золотого века» Виргинии порядка. Больше того, наиболее влиятельные (и даже наиболее революционно настроенные) виргинцы увидели и в самой Революции попытку сохранить свой спокойный и умеренный уклад жизни.

Восхищаясь идеалом английского джентльмена, виргинские правители особенно ценили в нем умеренность, которую всячески культивировали и в своем образе жизни. Не презирая, в отличие от некоторых современных им английских джентльменов, торговлю или труд и отнюдь не восхищаясь праздной аристократией, они в то же время были весьма далеки от того, чтобы идеализировать рабочего с натруженными руками, и не разделяли хвалы, которую расточали ему впоследствии американские сторонники президента Джэксона или же европейские приверженцы уравнительной демократии. Из «Английского джентльмена» Брэтуэйта виргинцы вычитали, что умеренность имеет три измерения и должна равно соблюдаться в сфере разума, телесного здоровья и богатства «Умеренность,—сообщалось им, — достоинство крайне необходимое и подобающее джентльмену (в нашем случае это человек, возвратившийся на родину из дальних стран и, как неофит, нуждающийся в хорошем советчике); оно выделяет его среди других». И это же древнее достоинство, необходимое в искусстве управления обществом, было не менее важным в вопросах религии,изза которых европейцы терзали друг друга на протяжении долгих столетий.

Американцы: Колониальный опыт: Пер. с англ. /Под общ. ред. и с коммент. В. Т. Олейника; послеслов. В. П. Шестакова. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера», 1993. —480 с.


2006-2013 "История США в документах"