ПУТЬ РЫНКА: ФИЛАДЕЛЬФИЯ

Широта взглядов, характерная для книжной культуры Филадельфии колониальных времен, была чуждой жителю Новой Англии или Виргинии. Особенный квакерский тон этой культуры также не способствовал взаимопониманию. В результате Филадельфия оказалась тогда непригодной для столицы американской культуры. Анализ данных об импорте, покупках, чтении и сочинительстве книг в метрополии Друзей Господа приводит нас не в гостиные патронов, мансарды богемы, не в какиелибо места живого общения литературных кругов. Он приводит нас к разнообразной ежедневной деятельности врачей, бизнесменов, владельцев магазинов и мастеровых.

Сравнение кружка Сэмюела Джонсона в Лондоне и кружка Бенджамина Франклина в Филадельфии показывает различие в отношении к книге в старой и новой культурах. Известное письмо дра Джонсона лорду Честерфилду, в котором он упрекает своего патрона в высокомерии, никогда не могло быть написано в Филадельфии. Представьте себе Франклина, разыскивающего патрона, дожидающегося благородного лорда в приемной и теряющего время на написание писем с упреками за неучтивость человеку, нуждающегося в льстецах! Сравните кружок дра Джонсона, часто посещавшийся Джеймсом Босуэллом, сэром Джошуа Рейнолдсом, Эдмундом Берком, Оливером Голдсмитом, Дэвидом Гарриком и Эдвардом Гиббоном — писателями в традиционном смысле этого слова, — с «тайным союзом» Бенджамина Франклина «Хунта», с его молодыми, неизвестными членами, включая стекольщика, землемера, столяра, сапожника и нескольких печатников.

Довольно странно, что само учение филадельфийского квакерства — с его опорой на духовную сторону, недоверием к догмам, особым вниманием к личности, — которое сделало квакеров бескомпромиссной и малопригодной для руководства большой общиной, также способствовало их практичности в подходе к знаниям. Пути мистицизма непредсказуемы: по тем же самым причинам, по которым квакеры отказались сражаться с индейцами, они желали сражаться с педантизмом. Уильям Пенн советовал своим детям:

Имейте немного книг, но пусть они будут хорошо отобранными и хорошо читаемыми, религиозной или гражданской тематики... чтение многих книг слишком отвлекает ум от размышления. Познание самих себя и природы по делам и поведению людей — подлинная человеческая мудрость. Дух каждого человека знает мир человеческих интересов, и подлинное знание в большей мере достигается путем созерцания и правильного размышления, нежели благодаря чтению, поскольку обильное чтение угнетает разум и гасит его естественный источник света, что является причиной существования в мире столь многих неразумных ученых.

Не связанные рамками английского пуританства, пуритане Новой Англии старались привлечь внимание к своим книгам, но квакеры Пенсильвании с не меньшей горячностью убеждали по лататься на жизненный опыт. Догмы Новой Англии могли ограничить читательский интерес практической целью строительства Сиона, но квакеры Пенсильвании меньше смотрели в Священное Писание, нежели в свои сердца и на грехи своей общины. Если их религия не побуждала овладевать книжными знаниями, то по крайней мере не удерживала от любого рода познаний.

В отличие от пуритан квакеры никогда не были склонны к компромиссу. К началу XVIII века они развили в себе единственную, лишь слегка уступающую непоследовательности добродетель, которая проявилась особенно отчетливо в их отношении к книгам. Несмотря на собственные предостережения, Уильям Пенн владел солидной библиотекой, и другие лидеры квакеров имели книжные собрания, которые служили «для удовольствия и пользы». Одной из трех крупнейших колониальных библиотек начала XVIII века (наряду с библиотеками Коттона Мэзера и Уильяма Берда) владел Джеймс Логан, квакер, секретарь Пенна, который позднее стал лидером консервативной партии и до конца жизни последовательно занимал практически все важные посты в колонии. Логан ожидал, что гамбургский купец, через которого он заказывал произведения на греческом и латыни, бу дет удивлен «обнаружить американского купца в медвежьей шкуре, утруждающего себя чтением таких книг». Тем не мецее он очень любил свои книги и надеялся, что они послужат ему развлечением в старости.

Интеллектуальная жизнь Филадельфии давала большой простор для деятельных умов. Филадельфийцы были в меньшей степени подвержены ортодоксальности, чем жители Новой Англии, в меньшей степени придерживались узких практичс ских и политических интересов, чем жители Виргинии, и в меньшей степени следовали вкусам литературной аристократии, чек жители Лондона. Все это не сделало Филадельфию литературной столицей всей Америки, но обогатило и без того многоои разную колониальную культуру.

К середине XVIII века Филадельфия продемонстрировала широкое разнообразие религиозных убеждений и различные формы богослужения. Неофициальная инвентаризационна: опись городских строений, произведенная преподобным Эндрю Бэрнэби в 1759—1760 годах, включала «хороший зал заседаний принадлежащий обществу свободных масонов, и восемь или дг сять помещений для отправления религиозного культа, а имен но: две церкви, три квакерских молитвенных дома, д,в^ пресвитерианских заведения подобного рода, одну лютеранскую церковь, одну голландскую кальвинистскую церковь, одну шведскую, одну папистскую церковь, один анабаптистский молитвенный дом и аналогичный моравский; имеется также академия, или колледж, первоначально построенная как молельня для мра Уайтфилда». Такая терпимая атмосфера в религии способствовала взаимообмену книгами и идеями по многим другим направлениям.

Филадельфия стала центром книжной торговли, и ее значение возрастало с каждым новым десятилетием XVIII века. В 1742 году было только пять книжных магазинов, к 1760м годам пятьдесят книготорговцев открыли магазины, к 1776 году в городе насчитывалось семьдесят семь книжных магазинов. Таким образом, если в конце XVII века в англоязычном мире бостонская книжная торговля уступала только лондонской, то во второй половине XVIII столетия лидерство перешло к Филадельфии.

Хотя книжная торговля Филадельфии не была самой развитой в Америке колониального периода, она все же росла и процветала. Импорт книг стал более разнообразным. Некоторые магазины даже посчитали для себя выгодным специализироваться: Джеймс Чэттин — в основном на квакерской литературе, Спархок и Эндертон — на «очень большом выборе книг,предназначенных для обучения и развлечения всех хозяев и хозяек в Америке», Уильям Вудхаус — на редких книгах, Чарлз Стартин — на классике и дорогих изданиях, Генри Миллер — на немецких книгах. К 1770 году пятая часть городских продавцов книг располагала книгами на немецком языке. Атмосфера свободной конкуренции привлекала книги из Франции; во второй половине столетия в филадельфийских магазинах можно было найти, вероятно, больше французских книг, чем в любой из тринадцати колоний.

Конкуренция среди продавцов книг помогала распространять книги и идеи. Их магазины одними из первых американских коммерческих предприятий широко использовали рекламу в газетах и современные наглядные, зрелищные методы торговля. Во второй половине XVIII столетия газеты были обычно заполнены объявлениями книготорговцев (занимавшими иногда целые страницы). Газеты распространялись и в отдаленных районах и вместе с рекламными плакатами и торговыми каталогами прививали колонистам вкус к грамотности.

Наиболее предприимчивым из ранних американских торговцев был Роберт Белл, шотландец, чья «сомнительная» религия и мораль — он был отцом незаконнорожденного ребенка и открыто содержал любовницу, — повидимому, сделали его еще более удачливым продавцом. Пионер «национального» рекламного дела, он почти во все колониальные газеты помещал объявления о первых американских изданиях блэкстоновских «Комментариев» и других подобных работах. Он путешествовал по континенту, скупая лучшие коллекции, которые доставлялись в Филадельфию, где затем распродавались или распространялись в другие колонии. Наиболее известным его приобретением явилась библиотека Уильяма Берда из Виргинии, которую он отправил в Филадельфию, «возможно, в не менее чем 40 повозках». Под удары своего аукционного молоточка он развлекал филадельфийские аудитории живым юмором и превратил книжный аукцион в важный американский институт. Книжный аукцион длительное время был в ходу на Европейском континенте, но достиг Англии лишь в конце XVII века, а Бостона, несмотря на его процветающую книжную торговлю, лишь в 1713 году. Именно в процветающей, свободно развивающейся Филадельфии с ее пестрой аудиторией грубая коммерческая торговля книжным товаром была наиболее успешной.

В 1744 году Бенджамин Франклин рекламировал свой собственный аукцион лучших книг с минимальной начальной ценой, обозначенной на каждом томе. Его заседания проводились ежедневно в установленные часы на протяжении трех недель. Аукцион ни в коей мере не ограничивался подержанными книгами, издатели использовали этот путь, чтобы распространить остатки тиража среди читающей публики. Белл, рекламируя аукцион в 1770 году, указал в каталоге розничные цены своих новых книг и объявил, что каждая будет предложена за полцены. Благодаря таким распродажам, разъяснял печатник колониального периода, он мог превратить «мертвые запасы в живые деньги и опять браться за работу какогонибудь знаменитого автора, распространяя знания по всей Америке».

Никто не мог соперничать с Беллом, чье остроумие и эксцентричность были главным филадельфийским развлечением. «Многие, посещающие его аукцион, чтобы повеселиться, — сообщала газета, — бывало, покупали книгу, откликаясь на хорошую шутку. Его распродажи были похожи на спектакли... Почти про любого писателя он мог бы рассказать анекдот, повергавший аудиторию в хохот. Иногда он ставил рядом с собой бидон пива и произносил комические тосты. Его буффонада была разнообразной и не знала границ». В середине XVIII века в этой некогда квакерской метрополии книги стали обычным товаром, очень доходным. Трудно представить бостонского священника или виргинского плантатора, принимающих участие в таких увеселениях, для них книги имели более узкое и к тому же более важное назначение. Обращая свои распродажибеседы к городскому ремесленнику или случайному покупателю, Белл показал себя тонким знатоком развивающегося филадельфийского рынка, который был далек от насыщения.

Аудитория для импортируемых книг была расширена и развита благодаря другому институту, который познал свой первый успех на американской почве в Филадельфии, — так называемой «общественной библиотеке», раннему примеру американского отождествления познания с самосовершенствованием. Хотя и не являясь американским изобретением — такие библиотеки не были редкостью в Англии в 1720-х годах,.— оно занимало особое место в жизни американского города.

«Общественная библиотека» была просто клубом, члены которого вносили вступительный взнос плюс ежегодный взнос за право пользоваться собранием книг, принадлежащим группе лиц. Самый первый такой институт, известный в американских колониях, вырос из «Хунты», основанной Бенджамином Франклином в 1727 году. Этот клуб молодых ремесленников и торговцев, созданный для «взаимного совершенствования», был организован по образцу модели Коттона Мэзера для окрестных обществ взаимопомощи, в двадцати из которых он состоял и сам. Провозглашенная им цель была сходна с целью будущих американских «сервисных» клубов, таких,как Ротари и Киуэнис.

Группа Франклина не вела непринужденной остроумной беседы об изящной литературе, она выбирала темы для «дискуссий»: «Может ли быть оправдана смертная казнь в отношении частных лиц, не совершавших преступлений, но представляющих угрозу общественной безопасности и спокойствию? Как в случае с чумой, чтобы остановить распространение инфекции, или с казненными здесь валлийцами?», «Если суверенная власть пытается лишить человека его права (или, что не меняет существа дела, того, что он считает своим правом), позволительно ли ему оказать сопротивление, если он в состоянии это сделать?», «Почему запотевает сосуд с холодной водой в летнее время?».

Когда помехой для дискуссий членов «Хунты» оказалась нехватка книг, они не стали просить их у богатого покровителя, а вместо этого объединили в общий фонд свои небольшие личные средства Сначала просто собрали книги, принадлежащие членам союза, на полках, расположенных на стене клубной комнаты, но этого было недостаточно. В 1731 году Франклин предложил свой план создания Библиотечной компании Филадельфии, «и с помощью моих друзей в «Хунте»,— писал он, — нашел пятьдесят человек, внесших по сорок шиллингов каждый для начала и по десять шиллингов в год за пятьдесят лет— срок, в течение которого наша компания должна просуществовать. Впоследствии мы разработали устав, компания увеличила свою численность до ста человек». Библиотечная компания Филадельфии за свою долгую жизнь — много свыше полувека, оптимистично отведенного ей Франклином, — поощряла такое «целенаправленное чтение», которое было характерно для американских колонистов на Севере и Юге.

Как и члены позднейших «книжных клубов», члены фран клиновской компании не полагались на свои собственные суждения, «и комитет, считающий мра Логана джентльменом всесторонней эрудиции и лучшим знатоком книг в этих краях, дал указание мру Годфри нанести ему визит и просить помочь с каталогом подходящих книг». Логановский выбор книг, стоивший сорок пять фунтов стерлингов, был заказан в Лондоне 31 марта 1732 года. Всего было сорок с лишним наиме нований.В список не входила ни одна работа по теологии, но он включал словари, учебники грамматики, атлас, несколько многотомных работ по истории, описания путешествий и биографии, а также несколько книг по политике и этике. Около трети наименований охватывало дисциплины явно практического свойства: анатомию, биологию, химию, геометрию, математику, астрономию, сельское хозяйство,— вошел туда «Полный английский справочник ремесленника» Даниеля Дефо. Лишь немного произведений классической литературы (разумеется, «Илиада», «Одиссея» и драйденовский перевод Вергилия) и чтото из беллетристики («Спектейтор», «Гардиан», «Татлер» и работы Аддисона) хоть както соответствовало литературным вкусам образованных людей в Лондоне. За полвека масштабы библиотеки увеличились,но ее характер и направленность особенно не изменились. «Библиотекарь уверял меня, — рассказывал Джэкоб Душе в 1772 году, — что на одного влиятельного и богатого человека приходилось двадцать ремесленников, которые часто посещали библиотеку». Два года спустя из 8000 наименований только 80 относились к «беллетристике, остроумию и юмору».

Эта подписная библиотека и многие подобные процветали в Филадельфии и городах Новой Англии, где в последующие полстолетия открылось пятьдесят библиотек. В Филадельфии Библиотечная компания имела тенденцию поглощать другие библиотеки и к началу Революции превратилась в главный институт культурной жизни города. К ней добавилась богатая библиотека Джеймса Логана, переданная общественности после его смерти в 1751 году. Позднее Франклин хвастался, что его Библиотечная компания была «матерью всех североамериканских подписных библиотек, в настоящее время столь многочисленных»; фактически это было одним из проявлений широкой грамотности колониальной Америки. Он не преувеличивал, когда отмечал, что «эти библиотеки улучшили в целом речь американцев, сделали простых ремесленников и фермеров столь же умными, как и большинство джентльменов из других стран, и, возможно, в известной степени помогли колониям отстаивать свои привилегии».

Отношение к книгам, описанное в этих главах, на самом деле было даже более разнообразным. В Нью-йорке большую часть XVIII столетия не было особого интереса к книгам, до Революции он не располагал столькими книжными магазинами, как Бостон или Филадельфия, хотя его книжная торговля была сопоставима с книжной торговлей таких провинциальных английских городов, как Ньюкасл, Ливерпуль или Бат. Превалировали практические, коммерческие интересы, к тому же неразбериха с элементами голландской культуры вместе с конкуренцией между литературными языками сдерживала развитие книжного бизнеса. Чарлстон в Южной Каролине, который был единственным большим городом к югу от Филадельфии до возвышения Балтимора в середине XVIII века, демонстрировал уникальный на континенте аристократизм. Его высший класс, недавно разбогатевший на торговле рисом, индиго и рабами, наслаждался закрытыми частными клубами и копировал образ жизни лондонской знати более успешно, чем американцы где бы то ни было еще. Город, живший напряженным ритмом концертов, танцев, выездов на охоту, скачек, петушиных боев и карточных игр, приобрел известность также своими красивыми и нарядными женщинами. Но свободно сорившая деньгами аристократия особо не тратилась на книги; первый большой книжный магазин в Чарлстоне открылся лишь в 1754 году, когда Роберт Уэллс предложил «главным образом развлекательный» ассортимент книг. Эта деловая, веселая, некнижная община, конечно,была очень самобытна, но все же культурной столицей колоний стать не могла.

Американцы: Колониальный опыт: Пер. с англ. /Под общ. ред. и с коммент. В. Т. Олейника; послеслов. В. П. Шестакова. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера», 1993. —480 с.