ПУРИТАНСКИЙ КОНСЕРВАТИЗМ

Из обстоятельств, обусловивших практичность подхода американских пуритан к их религиозной доктрине, важнейшим оказалось то, что они были жителями колонии. Сколь бы определенны и догматичны ни были императивы их религиозного учения, колонисты не могли себе позволить лишь на его основе строить свои политические институты. Несколькими десятилетиями раньше их женевские единоверцыкальвинисты в этом отношении руководствовались лишь индивидуальными устремлениями и требованиями догмы. Однако уже на начальном этапе существования Новой Англии просматриваются признаки ее колониального статуса, который в решающей степени предопределит все развитие американской политической мысли в эпоху Революции и будет способствовать становлению наших общественных институтов под знаками умеренности, компромисса и традиционализма

Из этого колониального положения вытекало, Во-первых, общепринятое убеждение, что существуют определенные пределы, которых не вольны преступать законодатели (иными словами, это был конституционализм), и, Во-вторых, мысль о том, что наиболее естественный и правильный способ формирования гражданских институтов — опора на обычай и традицию, а отнюдь не на законодательные или административные указы. Гражданские институты в гораздо большей степени — следствия обстоятельств, в которых находились пуритане Новой Англии, нежели плоды умозрительных политических доктрин, которым они отдавали предпочтение.

В первой хартии колонии Массачусетского залива (1629) король Карл уполномочивал Генеральную ассамблею издавать «все виды полезных и разумных указов, законов, статутов, а также ордонансов, постановлений и предписаний» при условии, что они «не войдут в противоречие с законами нашего Королевства Английского». Колонисты, отнюдь не будучи законоведами, обладали тем не менее юридическим складом ума: это ограничение они восприняли с полной серьезностью. На него охотно ссылались все: и представители правящей клики, и ее критики, и бунтари.

История борьбы за законность в ранней Новой Англии рассказана еще далеко не полностью. Но даже из того, что нам известно, явствует, что правителей этого библейски окрашенного мироустройства неотступно преследовали призраки староанглийских институтов. По любому поводу и правители, и те, кто против них восставал, считали своим долгом заявить, что истинно библейское по духу общество не должно отходить от древних институтов метрополии. Еще в 1635 году, пишет Уинтроп, депутатов беспокоило, как бы магистраты «по причине отсутствия настоящих законов не начали руководствоваться, решая многие вопросы, исключительно собственным усмотрением». Искомый противовес такому положению дел, к которому в итоге прибегла Генеральная ассамблея, был типично английского свойства: «Назначить людей, каковые сформулировали бы корпус основных законов по образцу Великой хартии вольностей..^ тем чтобы эти законы были приняты как основные».

История законодательства на протяжении начального периода развития Новой Англии — не что иное, как история сменявших одна другую попыток снабдить обитателей колонии

Массачусетского залива сначала собственной Великой хартией вольностей, а затем — компактным сводом местных законов. Небольшая правящая группа в ранней Новой Англии не проявляла особого рвения по части исчерпывающей кодификации институтов колонии. Лидеры, подобные Джону Уинтропу, сомневались в том, сколь мудро и плодотворно пытаться вместить все многообразие этих институтов в словесные рамки; не были они уверены и в своем праве это делать. «Заповедный» дух новоанглийских законов (иными словами — соответствие Библии) едва ли заботил их больше, нежели сходство их с английскими во всех основных чертах; одновременно они стремились к тому, чтобы любое изменение английских законов было вполне обусловлено местными потребностями.

Эта сторона жизни ранней Новой Англии почемуто никогда не бросалась нам в глаза. Ослепленные светом, какой открылся пуританам в Священном Писании, мы не потрудились различить тот ровный путеводный огонь, которым явился для колонистов пример старой Англии. Так, стоило историкам набрести на небольшую работу Джона Коттона под названием «Судебные предписания Моисея», как они тут же поспешно заключили, что, будучи библейской по фразеологии и догматической по характеру, она непременно должна была стать сводом законов колонии Массачусетского залива. Есть, однако, свидетельства, показывающие, что упомянутый кодекс Джона Коттона никогда не действовал в качестве закона, да, возможно, и не мыслился как таковой.

На деле же, за очень немногими исключениями — и, естественно, в той мере, в какой позволяли их знания, — законодатели колонии следовали английским образцам. Колониальное положение Новой Англии побуждало их всемерно избегать создания институтов и учреждений по собственному разумению, и с тем большей охотой они приспосабливали институты и учреждения уже известные к новым условиям. Они оказались в числе первых, кто занял сознательно прагматическую позицию по отношению к обычному праву; и вынудило их к этому положение колонистов. Дух тогдашнего новоанглийского законодательства хорошо отразил Джон Уинтроп в описании событий ноября 1639 года:

Уже длительное время жаждали люди иметь свод законов, полагая свое положение весьма небезопасным, коль скоро столь большая власть сосредоточивалась в руках магистратов. Не однажды в бывших судах (законодательных собраниях) предпринимались такого рода попытки, и вопрос этот вверялся мудрости иных из магистратов и старейшин, однако без результата; ибо, отданный на усмотрение многим, он оставался ничьим; решения, принятые одними, не удовлетворяли других, а третьи их игнорировали. Наконец дело было поручено мру Коттону, мру Натаниелу Уорду и др.; и каждый из них создал образец, каковой был представлен данной Генеральной ассамблее, а затем передан ею на рассмотрение губернатору, вицегубернатору и еще некоторым другим, дабы быть подготовленным к слушанию через два месяца. Большинство магистратов и часть старейшин не торопили дело по двум веским причинам. Во-первых, по причине недостаточности точных сведений о склонностях и настроениях наро дадсаховая вкупе с условиями страны и другими обстоятельствами побуждала полагать, что наилучшими для нас были бы те законы, какие возникали бы pro re nata , ситуативно и т.п., ибо таковы законы Англии и других государств; в Англии к ним относят обычаи, входящие в понятия обычного права. Во-вторых, это означало бы заведомо преступить пределы, установленные нашей хартией, каковая предписывает не принимать законов, противных законам Англии, к чему, по нашему убеждению, нас обязывала необходимость. Однако придавать силу закона практикуемым обычаям не означало превысить полномочия, данные хартией; пример тому следует из практики нашего церковного устава и касается обряда заключения брака: закон, каковой устанавливал бы, что священнослужители не обладают правом освящения брака, был бы несовместим с законами Англии; однако узаконить вошедший в обыкновение обряд заключения брака, обратившись к посредничеству магистрата, не означает вступить в противоречие с английским законом, и т.п.

Трудно отыскать пример, который ярче демонстрировал бы всесторонние преимущества права, устанавливаемого обычаем, над кодексом, создаваемым законодателями.

Прошло всего несколько лет, и на свет родилось еще более явное воплощение философии права американских пуритан. В 1646 году доктор Роберт Чайлд и еще шесть лиц подали в Генеральную ассамблею колонии Массачусетского залива петицию с протестом против многих принятых здесь законов. Авторы петиции утверждали, что, коль скоро в колониальном законодательстве налицо ряд радикальных отклонений от законодательства английского (примером тому могли служить критерии принадлежности к той или иной церкви, а следовательно, и критерии гражданства), в колонии Массачусетского залива отсутствует «установленная форма правления, соответствующая законам Англии». В то же время, заключали авторы петиции, только чисто английская форма правления «наилучшим образом соответствует нашим английским нравам».

В ответе руководства Новой Англии отразилась их настойчивая приверженность английским институтам. Этот ответ представлял собой развернутую аргументацию «английскости установленной ими формы правления. В самом деле, если бы какомунибудь отчаянному историку вздумалось изготовить фальшивый документ, который доказывал бы, что эталоном государственного устройства колонии послужили английские ин

статуты власти, ему вряд ли удалось бы справиться со своей задачей лучше, нежели сочинив в точности такую же декларацию, какую приняла Генеральная ассамблея в качестве ответа на петицию Чайлда. «Что касается нашего правительства, — утверждали магистраты, — то оно учреждено в согласии с нашей хартией, основными законами и обычным правом Англии и действует в соответствии с ними же (принимая слова вечной истины и справедливости, каковые в них содержатся, за правила, по которым все государственные и правовые органы должны нести ответственность за любое свое действие и повеление во время Страшного суда) с тем лишь малейшим отличием, каковое допускает здравый смысл при сравнении древнего, густонаселенного и богатого королевства с такой бедной, малочисленной, младенчески юной колонией, каковой являемся мы. И поскольку всего яснее это будет видно из сравнения частностей, мы приводим их параллельно».

Далее магистраты в двух столбиках привели наименования английских государственных институтов и их новоанглийские аналоги. Начали они с Великой хартии вольностей: с левой стороны были изложены главнейшие ее положения, с правой — «Основные законы Массачусетса», т.е. соответствующие статьи колониального законодательства. Далее были перечислены основополагающие принципы обычного права Англии с запечатленными напротив их соответствиями из «Основных законов». Наглядность сравнения впечатляла сильнее, нежели любой аргумент.

Законодатели признавали свои недостатки. Они объясняли, что являются лишь «неофитами» в юриспруденции и «потому те ошибки, какие могут появиться либо в наших сводах законов, либо в соответствии этих законов принятым образцам, должно отнести к недостатку нашего умения. Были бы среди нас способные юристы, мы бы могли быть точнее». И если им не удалось создать точнейшую американскую копию английских законов, то отнюдь не от недостатка воли к тому. Простонапросто у новоанглийских законодателей не было в запасе времени, да и квалифицированных юристовпрофессионалов. «Рим строился не в один день, — напоминали магистраты Чайлду и его соавторам. — Хотелось бы посмотреть на ту колонию или на то общество, где за шестнадцать лет удалось бы сделать больше».

Важнейшим из ранних сводов законов Массачусетса явилась «Книга общих законов и прав» 1648 года. Основа всего последующего законодательства, она ощутимо повлияла на законодательство других колоний, включая Коннектикут и НьюХейвен.

В преамбуле Генеральная ассамблея приносила извинения за несовершенство «Книги» — как в плане воспроизведения в своде английских институтов, так и в плане приспособления последних к условиям колонии:

Мы публикуем эту книгу не как совершенный свод законов, пригодный для использования правительством в будущие времена,да и было бы чрезмерным полагать, что мы отважились на нечто подобное. Но, коль скоро мудрости Верховного суда английского парламента не умаляет то обстоятельство, что уже на протяжении четырех веков в нем продолжается работа над составлением законов и правил делопроизводства в судах, не прекращаясь, но возобновляясь в том же самом виде почти на каждой сессии парламента, столь же несправедливо было бы порицать бедную колонию (обделенную юристами и государственными мужами) за то, что в течение всего лишь восемнадцати лет не удалось ей произвести большего — более совершенных законов доброго и прочного правления, нежели те, каковые предлагаются в этой книге; и посему у вас (наших братьев и соседей) нет какихлибо причин для жалоб, если вы обратите свои взоры на другие государства и страны Европы...

Пуритане Массачусетского залива заявляли, что в своих законах они исходили больше из «законов Божьих», нежели из английских. Тем не менее в их глазах те и другие, повидимому, счастливо совпадали:

Различие, каковое проводится между законами Господа Бога и законами людскими, становится ловушкой для многих, ибо оно ложно прилагается к порядку их повиновения гражданской власти; ибо когда власть от Бога облечена в приказ (Послание к Римлянам, 13.1) и повиновение ей идет в русле доводов и правил,воплощенных в Слове Божьем и в ясном природном здравомыслии цивилизованных народов, тогда нет и не может быть людского закона, каковой (в согласии с теми же принципами) тяготел бы к общему благу, но есть, в опосредованном виде, закон Божий, принявший облик приказа, каковому всем необходимо повиноваться не только из страха наказания, но и по совести (Послание к Римлянам, 13.5).

И можно догадываться, что они испытывали не меньшее удовлетворение, чем сто лет спустя сэр Уильям Блэкстон, а затем и все консервативные английские юристы, обнаруживая, что и законы Священного Йисания и естественные законы человеческой природы уже нашли воплощение в английском законодательстве.

Не думаю, что здесь уместно продолжать диспут, начатый историками, о том, что было первично в законотворчестве новоанглийских пуритан: библейские заповеди или корпус английских правовых актов. В глазах обитателей Новой Англии на ранних этапах ее существования подобного различия не существовало. В юридической литературе колонии этого периода почти нет попыток создать новые общественные институты на библейских основах. По большей части новоанглийские юристы занимались тем, что демонстрировали совпадения между предписываемым человеку заповедями Священного Писания и уже заложенным в недрах английского закона.

На этот счет в нашем распоряжении есть по крайней мере один ценный источник. Томас Лечфорд получил некоторую юридическую подготовку в Англии, и, хотя прожил он в колонии Массачусетского залива сравнительно недолго — всего лишь с 1638 по 1641 год, — эти годы оказались ключевыми, ибо именно тогда составлялся «Свод прав» 1641 года. Возможно, в силу энергичности собственной натуры, а возможно, и потому, что колония была бедна юридическими дарованиями, судьба Томаса Лечфорда оказалась тесно связанной с историей становления колониального законодательства. Однако ни его богословские воззрения, ни его методы убеждения не отличались должной ортодоксальностью, и магистраты отстранили его от юридической деятельности, а заодно и осудили за вмешательство в дела церкви. Случившееся, вкупе с прочими жизненными неурядицами, заставило его вернуться на постоянное жительство в Англию, где в 1642 году он выпустил небольшую кншу «Честная игра, или Новости из Новой Англии». Цель ее, как она излагалась на титульном листе, заключалась в том, чтобы вооружить читателя «кратким очерком нынешнего правительства Новой Англии, церковного и гражданского, в сравнении с издревле учрежденным правительством Англии». Лечфорд — недоброжелательный, если не откровенно злонамеренный наблюдатель — выделялся на фоне своих современников некоторыми познаниями в области права и личным опытом знакомства с государственными институтами Новой Англии. Его сочинение представляет собой богатое фактами, хотя отнюдь и не бесстрастное, описание отклонений новоанглийских законов от английских — отклонений, которые он старательно выискивал, где только мог.

Главной мишенью Лечфорда явились, конечно же, церкви колонии Массачусетского залива. С одной стороны, требования, предъявлявшиеся к лицам, желавшим стать членами прихода, были чрезмерно строги: они включали в себя много больше, нежели просто безупречное поведение и признание основных положений вероучения. Кандидатам в прихожане надлежало убедить старейшин, а вслед за ними и всю конгрегацию «в ниспосланной на их души благодати или в том, что Господь Бог обратил их на путь истинный... в том, что они подлинно верующие, что они были уязвлены в сердцах своих первородным грехом и собственными прегрешениями и обновились надеждой обрести свободную благодать в Писании, основе их веры, что сердца их взыскуют веры в Иисуса Христа во имя оправдания и спасения... и что им доподлинно ясна суть христианского вероучения». Такая процедура приема, отмечал Лечфорд, порочна и даже бесчеловечна: ведь подчас в члены конгрегации принимался хозяин, но не его слуга, подчас один слуга, подчас муж без жены, подчас ребенок, но не его родители. Эти ограничения влекли за собой далеко идущие последствия, поскольку, не будучи принят в лоно церкви, колонист не мог получить статус «свободного гражданина». А только «свободные граждане» имели право голоса и допускались к официальным должностям.

С другой стороны, Лечфорд находил систему управления новоанглийской церковью излишне демократичной: ведь там не было епископов, а как можно поддерживать порядок в церкви, где каждый прихожанин сам себе епископ? Однако именно такой была организация конгрегационалистской общины. «Бели народ сам вправе уполномочивать проповедников, а проповедники могут возводить в сан других без участия апостолического епископа, во что это может вылиться, кроме всеобщей неразберихи? Если вся церковь, или же каждая конгрегация, как полагают наши добрые люди, имеет доступ к рычагам власти, сколько же тогда у нас будет епископов?»

Хотя конгрегационалистские церкви Новой Англии так никогда и не получили епископов, еще до конца XVII века царивший в них дух практицизма и компромисса побудил покончить с чрезмерно строгими требованиями, предъявляемыми к приему в прихожане, — теми самыми требованиями, против которых возражали Лечфорд и другие английские критики новоанглийских церковных установлений. Используя хитроумную доктрину «одностороннего договора», впервые официально выдвинутую на встрече священнослужителей в 1662 году, лидеры конгрегационализма создали новый класс членов прихода для тех, кто не прошел непосредственного «опыта обращения», но был потомком людей, испытавших обращение. Таким образом, скамейки в церквах продолжали быть заполненными, а идеал очищенной церкви, полноправными прихожанами которой могли быть только «видимые святые», сохранен в неприкосновенности.

При внимательном разборе критического очерка Лечфорда складывается зримое представление о том, в сколь малой мере отклонились законы Новой Англии от соответствовавших им норм английской жизни. Но даже эти минимальные отклонения, легко объяснимые условиями жизни на неосвоенной местности, были устранены, как только жители Новой Англии смогли это себе позволить. Первое возражение Лечфорда было направлено против «отсутствия должного письменного делопроизводства» — судебные разбирательства проводились устно, а не посредством обмена документами. По мнению Лечфорда, это открывало возможность произвола должностных лиц, затрудняя для сторон и судей ясное понимание существа дела и формулирование прецедентов. Второе его возражение, сродни первому, касалось имевшего место запрещения нанимать за плату доверенных лиц и адвокатов. Лечфорд заявлял, что платные юристы «необходимы для оказания помощи бедным и малограмотным в судебных делах и что практика их найма находится в полном согласии с буквой и духом Священного Писания и здравого смысла. Я знаю по личному опыту и многое слышал о тяжбах, проигранных только потому, что у истцов в Новой Англии отсутствовали платные адвокаты... Но прислушайтесь к моему совету, братья, не презирайте ни учености, ни достойных юристов, какую бы мантию они ни носили, дабы не засорять себя потом, когда будет слишком поздно».

И то и другое отклонения от установившейся в Англии судебной практики возникли вследствие недостатка в колонии подготовленных юристов. Сам Лечфорд был одним из очень немногих в Бостоне людей, получивших юридическое образование; зачастую такового не было даже у судей. В отсутствие профессиональных законоведов невозможно было ни оформить сложную юридическую документацию, ни оказать компетентную правовую помощь; но как раз такихто вооруженных профессиональными навыками специалистов в Новой Англии не было.

Следует заметить, что новоанглийское руководство в скором времени устранило те отступления от английских судебных процедур, на которые жаловался Лечфорд. «Свод прав» 1641 года (право 2) в случае подачи истцом письменного заявления предусматривал «право и время на подачу письменного ответа» со стороны ответчика, «что должно продолжаться и далее в течение всего производства дела между сторонами». Закон 1647 года, описывающий недостатки, на которые указывал Лечфорд, в этом отношении шел еще дальше, возводя в норму регистрацию подобных письменных заявлений по всем гражданским искам еще до начала судебных заседаний, с тем чтобы ответчик располагал временем для подготовки письменного ответа. Но подобные процедуры нельзя было внедрить в законодательство, пока общество не располагало специалистами, способными претворить их в практику. Поэтому в более поздних сводах законов данное требование было опущено, и понадобилось несколько десятилетий, чтобы «прошения» — письменные заявления истца и ответчика (процессуальные документы, которыми обмениваются юристы во время судебного разбирательства) — стали неотъемлемой частью юридической практики. В описываемый же период отсутствие письменных прошений нередко давало жителям Новой Англии то преимущество, что способствовало разбору их дел по существу, в то время как английские адвокаты и судьи погружались в бесплодные препирательства относительно формы поданных документов. Развитие торговли и появление все большего числа людей, получивших юридическое образование, со временем позволило законодателям колонии Массачусетского залива устранить и второй изъян, на который указывал Лечфорд: к 1648 году наем платных доверенных лиц стал общепринятой практикой.

Судопроизводство ранних лет существования колонии создает впечатление, что занимались им люди, не обладавшие достаточной юридической подготовкой и не располагавшие необходимым числом судебных справочников; как могли, они пытались в основных чертах воспроизвести в колонии то, чему бывали свидетелями «у себя на родине». К числу их заслуг не отнесешь ни создание самобытной и принципиально новой системы народного права, ни попытку выстроить совокупность гражданских институтов, исходя исключительно из библейских заповедей; плодом их добросовестных усилий явилось разве что непрофессиональное подобие английских правовых учреждений. Полузабытый и полупонятный процессуальный язык английского права с большим или меньшим успехом прилагался к специфически американским проблемам. Нам мало что известно о законах той эпохи; и уже сами по себе описанные здесь особенности (как, например, отсутствие письменной судебной документации) сильно затрудняют работу историка. Судебные отчеты не публиковались; судьи не давали мотивировок выносимых решений. Даже в 1670е годы судебные отчеты не содержат в себе ссылок на судебные прецеденты (будь то английские или колониальные) либо на английские статуты.

Тем не менее колонисты все же прибегали к особым процессуальным приемам английского права, подчас для удобства используя их в совершенно новых целях. В архивах решений судов графства Суффолк за 1671—1680 годы приблизительно восемьдесят процентов ходатайств были оформлены как «иски по делу». Такова была одна из классических английских «процессуальных форм», имевшая весьма специфическое назначение и потому лишь ограниченное применение. В полном согласии со своей наукой английские юристы считали «процессуальную форму» сугубо специальным видом юридической артиллерии, пригодным для стрельбы лишь по определенного вида дичи; в противоположность им американские законоведы, не унаследовавшие ни преимуществ, ни предубеждений добротной профессиональной школы, пользовались этим оружием, охотясь на любую лесную тварь. В этом — равно как и в своем «легкомысленном» отношении к письменной документации — они, на взгляд современного юриста, далеко опередили свою эпоху. Как бы то ни было, для историка, изучающего американские институты, это обстоятельство менее важно, нежели два других: 1) жители Новой Англии пользовались полупонятной для них терминологией английского права, вкладывая в нее чисто английский смысл: права, которые они защищали, были в основе своей английскими юридическими правами — тем, что в метрополии защищалось бы такими нормами, как «договор», или «долг», или изъятие, или «нарушение владения»; 2) используя этот язык на свой манер, жители Новой Англии продолжали считать себя англичанами. Они обращали большее внимание на то, что говорят поанглийски, нежели на то, что у них американский акцент.

Лучшей самозащитой и защитой своих законов от всевозможных посягательств правители Новой Англии считали ссылку на то, сколь тесно примыкают установленные ими нормы к нормам Англии. Генеральная ассамблея колонии Массачусетского залива при всяком удобном случае подчеркивала замечательное совпадение новоанглийских и английских законов. Будучи приперты к стене, они продолжали утверждать, что даже очевидные отступления от норм английского права в свою очередь берут начало в законах Англии, согласно которым «в городе Лондоне и других корпорациях действуют различные правовые нормы и подзаконные акты, отличающиеся от общих и уставных законов страны».

Правители колонии были всерьез обеспокоены нехваткой английских судебных справочников. 11 ноября 1647 года Генеральная ассамблея постановила «с целью лучшего просвещения в области законодательства и судебных процедур» закупить по два экземпляра каждого из шести английских процессуальных справочников: «Коук о Литтлтоне», «Книга юридических описаний», «Коук о Великой хартии вольностей», «Новые судебные термины», «Мировой судья»Далтона и «Отчеты» Коука. Внешний вид юридических документов, имевших хождение в ранние годы существования Массачусетса (актов, доверенностей, лицензий, обязательств, соглашений о партнерстве и т.п.), показывает, что скопированы они были со справочников, которыми руководствовались и английские правоведы.

Если отвлечься от формы и терминологии этих законов и вдуматься в их суть, можно только удивляться, как мало изменений претерпели законы Новой Англии по сравнению с английскими. Самые очевидные и наиболее драматичные из таких изменений касаются перечня тяжких преступлений, карающихся по законам Англии смертной казнью. Число таких правонарушений колонисты к 1648 году дополнили еще несколькими, включая идолопоклонство (нарушение первой заповеди), богохульство, кражу людей (Исход, 21.16), прелюбодеяние с замужней женщиной, лжесвидетельство с целью навлечения смерти на другого, оскорбление родителей ребенком в возрасте старше шестнадцати лет (Исход, 21.17), «буйство и непокорность» сына (Второзаконие, 21.20,21) и третью попытку грабежа или разбоя на большой дороге. Во всех перечисленных случаях приоритет законов Священного Писания над английскими очевиден.

Но, думается, вряд ли стоит придавать этим отклонениям слишком большое значение. Следует помнить, что в сфере действия законов, карающих смертной казнью, и американцы, и англичане традиционно отдавали себе отчет в давнем и очень глубоком расхождении между теорией и практикой. В Англии милосердная фикция «церковного прощения» стирала букву закона почти без остатка, в Новой Англии того же результата, возможно, достигал обычай публичного покаяния. Все это, естественно, еще больше сужало степень изменений, внесенных в уголовное право на территории колонии. Речь идет о стране, где люди усвоили привычку к законам, которые не всегда применялись на практике, и где библейская ортодоксия приобреталась без скольлибо серьезных изменений образа повседневной жизни.

Американцы: Колониальный опыт: Пер. с англ. /Под общ. ред. и с коммент. В. Т. Олейника; послеслов. В. П. Шестакова. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера», 1993. —480 с.