ПРОКЛЯТИЕ ПЕРФЕКЦИОНИЗМА

С точки зрения европейской истории уход с политической сцены квакеров—всего лишь пример неудачной попытки одной из религиозных сект встать у руля государственной власти. С точки зрения истории американской это нечто несравнимо более значимое: показатель тех особых испытаний на прочность, каким подвергала Америка постулаты тех или иных вероучений; при этом уязвимость данного постулата обусловлена специфическими противоречиями, запечатленными в самих заповедях квакерского вероучения. Описывая опыт квакерства в Пенсильвании, можно выделить три тенденции, которые помогут нам уяснить, что, с одной стороны, предопределило неспособность квакеров удержаться у власти, а с другой — вопреки разного рода искусам и соблазнам позволило им остаться истинными носителями своей веры.

Духовная чистота и перфекционизм. Хотя Пенн и задался изначальной целью провести эксперимент праведной жизни, возведя на мировоззренческих основах «Общества друзей» здание гармоничного общественного устройства, наиболее выдающиеся представители пенсильванского квакерства обнаружили непрестанную, порой граничившую с одержимостью озабоченность чистотой собственных душ. Занимая места законодателей, квакеры, как мы могли убедиться, не раз давали понять, что больше пекутся о принципах своей веры, нежели о благополучии (или даже о самом факте существования) провинции как таковой. Прежде чем выражать безоговорочное восхищение такой твердостью линии, нелишне было бы проанализировать, чем она оборачивалась применительно к бескомпромиссному квакерству и к каждодневному бытию тех многих людей, которые, согласно мироучению самих квакеров, обладали полным правом жить и процветать в Америке. Будучи поставлены в ситуацию выбора, квакеры так или иначе предпочитали тот выход из положения, при котором сами они оставались незапятнанными, даже если эта незапятнанность дорого обходилась другим. Стремясь избежать присяги, квакеры пожертвовали гуманностью своего уголовного законодательства. В то время как непримиримые квакеры мужественно сопротивлялись попыткам вовлечь их в тенета милитаризма и восторжествовали, сохранив верность своему неприятию войны, сотни ни в чем не повинных женщин и детей становились жертвами кровожадных индейцев в Западной Пенсильвании. Так продолжалось и в дальнейшем. Многочисленные проповедникиквакеры, наезжавшие из Англии укрепить духом пенсильванских «друзей», заклинали их любой ценой сохранить «белизну одежд». Даже в дебрях Нового Света надлежало им сиять «лилиями среди терний».

Им неустанно внушали, что их задача — «заниматься собственными делами, как то делают «друзья» везде и всюду». С точки зрения квакера, заниматься собственными делами значило блюсти чистоту своих принципов. Эта устремленность внутрь обернулась слепотой по отношению к тому, что было вокруг: к духовному складу индейцев, к угрозе, нависшей над западными приграничными землями, к своекорыстию других людей. Покорность воле Всевышнего обусловила безразличие квакера к многообразию жизни, простиравшейся вокруг него.

«Будем же исполнять свой долг, а прочее предоставим Господу», — учил единомышленников Пенн еще в 1701 году. Не люди, скрещивающие оружие в битвах, но Господь Бог решает их исход; возводить на престол и свергать правителей — Его суверенный промысел. Людей типа Франклина («тех, кто не верует, что Господь охранит того, кто пренебрег разумными средствами обеспечить свою безопасность») неизбежно обуревали неотступные моральные проблемы. Квакеры же полагали, что все проблемы такого рода можно разрешить заранее. Джон

Вулмен и его сподвижники, святые квакерского канона, взыскуя «совершенного смирения... веры в то, что все, что бы ни ниспослал на мою долю Господь, будет во благо», побуждали людей думать о безгрешности собственных душ, а обществу предоставлялось двигаться своим путем. И все же ни из сознания собственной чистоты, ни из смирения перед всемо1ущей волей Господней не представлялось возможным выстроить частокол, который надежно обезопасил бы от набегов вооруженного противника. Не суждено было построить из этих субстанций и общество в дебрях дикой Америки.

Космополитичность. Одной из отличительных черт пенсильванского эксперимента являлось то, что американские квакеры были подвержены постоянному убеждению извне, наблюдению издали. Могущественные лидеры лондонского Ежегодного собрания были далеки от тягот, возможностей и испытаний, какие таила в себе Америка; в то же время их сдерживающее влияние ставило предел тому, что в других условиях могло бы перерасти в естественное приспособление доктрин квакерского вероучения к особенностям жизни в Америке.

«Общество друзей» стало неким подобием международного заговора, ставившего целью Мир и Совершенство в первоначально христианском их понимании. Спустя несколько лет после Революции Томас Джефферсон назвал квакеров «религиозной сектой... отмеченной единомыслием и направляемой из Англии давшей ей жизнь общиной. Рассеянные по всему миру, как евреи, они, подобно последним, составляют тем не менее единую нацию, чуждую той земле, на которой обитают. Они суть протестантские иезуиты, всецело преданные воле руководителя; проводя политику своего ордена, они способны предать забвению все собственные обязанности перед своей страной». Эмиссары лондонского Ежегодного собрания стремились к тому, чтобы внутренняя политика Пенсильвании во всем отвечала интересам международного квакерского сообщества. Лишь изредка и эпизодически — как, например, в случае, когда им удалось уговорить пенсильванских квакеров расширить сферу применения смертной казни в порядке компенсации за упразднение процедуры присяги,—эти интересы срабатывали в пользу компромисса. Гораздо чаще лондонское руководство предписывало американским «друзьям» идти по пути строгой ортодоксии. В тревожные дни 1756 года доктор Джон Фозергилл и двое эмиссаров из Лондона, Джон Хант и Кристофер Уилсон, присовокупили свои голоса к голосам американских сторонников жесткой линии; они настаивали на том, чтобы квакеры вышли из Ассамблеи, сохранив в неприкосновенности свою приверженность пацифизму. Во всем этом явственно просматривался приоритет интересов английского «Общества друзей».

Исходившее из Англии давление было отнюдь не случайным. Неиссякаемый поток странствующих проповедников доносил «освежающее» слово мирового сообщества квакеров в самые глухие местечки и селения провинции. Меньше чем за век с момента основания Пенсильвании до начала Американской революции из дальних краев (прежде всего британских) сюда наведались сто с лишним миссионеровквакеров обоего пола. Один из ведущих историографов колониального квакерства Фредерик Толлс описывает, как на протяжении этого периода оформилась «Атлантическая община» «Общества друзей». После 1670 года взоры английских квакеров обратились на Запад. Странствующие проповедники образовали эту соединившую узами религиозного подвижничества огромные пространства, разделенные океаном, общину, и они же, оказывая, по словам Джорджа Кита, «квакерам огромную моральную поддержку», не дали ей распасться. То обстоятельство, что зачастую они, проповедуя, апеллировали к людям, уже обращенным, не должно вводить в заблуждение: с их уст не срывалось утративших силу убедительности банальностей. Совсем напротив: проповеди этих неутомимых миссионеров производили сильное эмоциональное впечатление. В их крови жил непокорный дух первых мучеников квакерского движения. И оптимистичность их натур была не менее примечательным качеством, нежели их отвага. Один из таких подвижников, брат доктора Джона Фозергилла Сэмюел Фозергилл, сообщал жене в 1755 году:

К настоящему времени я проделал 2550 миль по Американскому континенту; 1750 из них — на одном и том же коне; этот конь великолепен, им провидение наградило меня с помощью одного из друзей в окрестностях Филадельфии. Я заплатил за него около пяти фунтов стерлингов; движется он уверенно и без вывертов, порой, как и его хозяин, с трудом добывая пропитание, а подчас обходясь и вовсе без оного; но, как бы то ни было, мы оба, вполне довольные жизнью, трясемся дальше.

Однако, довольные жизнью или нет, проповедники эти задались поистине трудной задачей—вещая в пустыне, подобно пророку Иеремии, наставлять квакеров как «избранную» часть человечества на путь истинный.

Лейтмотивом их проповедей было предостережение от соблазнов материального преуспеяния и прославление исконных добродетелей «Общества друзей». Иные из таких миссионеров, подобно англичанину Томасу Чокли, впервые ступившему на американскую землю в 1698 году, так там и остались; член филадельфийского Ежемесячного собрания, он и спустя сорок с лишним лет не растерял мессианского и пророческого пыла. В 1724 году он записывает в своем дневнике:

В ходе того Собрания в Филадельфии я считал своим долгом сделать все, дабы люди пронихлись сознанием того, что Господь, благословивший народ, обитающий в этом городе и во всей провинции, благами духовными и мирскими, заставивший землю плодоносить к вящему преуспеянию многих ее обитателей, ныне и от них ждет плодов благочестия и добродетели и что, коль скоро не пойдут они по пути более праведному, славя в душах своих Господа во Иисусе Христе, божественная десница Его, ниспосылавшая им дары небесные и дары земные, обрушится на них с бичом карающим, несколько легких ударов какового им дано уже было на себе изведать.

Такого рода «иеремиады» были, разумеется, достаточно хорошо знакомы любому пуританину из Новой Англии. И они вряд ли произвели бы в Пенсильвании скольконибудь заметное впечатление, не будь в них утрированного провозглашения некоторых догм совсем иного свойства. Среди последних важное место занимал, конечно, пацифизм. Еще в 1739 году, в канун «войны короля Георга», Чокли вдоль и поперек обошел провинцию, побуждая «друзей» проявить благоразумие, оставшись от войны в стороне. Заезжие проповедникиангличане вроде Уильяма Реккита, впервые ступившего на американскую землю в 1756 году, открыто порицали жителей Пенсильвании, осмелившихся выразить беспокойство по поводу обороноспособности колонии, презрительно отзываясь об этой жизненно важной проблеме как о деле, «в которое многие вмешиваются, блюдя свои интересы». Так Непогрешимая Истина возвещалась изза рубежа, избавляя местное население от скверны индивидуальной предусмотрительности.

Тяготение к универсальному составляло сильную сторону квакерства и в то же время ослабляло его влияние на американское общество. Для пенсильванских «друзей» узы тесной связи с Англией были узами ортодоксии, якорем, удерживавшим их корабль против разнонаправленных ветров и течений Нового Света. С чувством ощутимого внутреннего превосходства филадельфийский квакер Айзек Норрис подверг критике провинциальность новоанглийской версии христианства. «Ваши новоанглийские проповедники, если позволено так их назвать, — писал он в 1700 году, — обнаруживают немало религиозного рвения, но у них особый талант в практическом приложении религии; не будучи способны заглянуть дальше, нежели позволяет им их собственная ограниченность, они не принимают во внимание, сколь всеобъемлюща любовь Господа ко всему, что Им создано». И все же без этого «особого таланта в практическом приложении» ни одному религиозному движению не было по силам претворить заповеди веры в практические руководства для своей паствы.

Самоизоляция. Как поведали лондонскому Ежегодному собранию филадельфийские квакеры, они обособились от своих соседей, понимать которых были обязаны, коль скоро им надлежало управлять обширной провинцией Пенсильвания. В глазах квакеров упорное стремление стоять на своем, несомненно, выглядело как чистота принципов, а догматическая жесткость представала как последовательность в вере. Но некоторые из более проницательных современников усматривали в этих добродетелях семена потенциальных пороков. Вот что с заметной долей раздражения писал из Англии в 1705 году не кто иной, как сам Уильям Пенн:

Избыток тщеславия — вот тот недуг, каковой может поразить людей, пребывающих у кормила власти в Америке, ибо, выбравшись из толпы, в которой они терялись здесь, дабы занять там, в колониях, должность, сколь угодно малозначительную, они склонны возомнить о себе, что выше них нет ничего, хроме разве что деревьев, и нет никакой высшей инстанции, каковой они должны быть подотчетны; так что иной раз мне приходила мысль, что если бы существовал закон, обязывающий людей, занимающих высокие посты в своих колониях, по очереди приезжать в Англию, где они вновь могли бы на время теряться в толпе, оказываясь среди людей гораздо более важных в таможне, на бирже и в Вестминстерхолле, то по возвращении они значительно изменили бы свое поведение, став более скромными, сдержанными и более пригодными для государственного поприща. Пока же остается лишь молиться о том, чтобы не дошло до того, что они погубят сами себя.

В годину тех тяжких кризисов, какими принципы проверяются на прочность, ортодоксальные квакеры Пенсильвании свысока поглядывали на соседей, которые утратили свою репутацию «избранных» и уподобились «соли без вкуса». Политические меры, вызывавшие противодействие Франклина, ибо они ставили квакеров в особое положение в обществе, по той же самой причине встречали одобрение людей вроде гостямиссионера Сэмюела Фозергилла. Последний надеялся что введение налога на содержание милиции отделит агнцев от козлищ, истинно верующих от лицемеров, и, таким образом, станет своего рода «просеиванием» поселенцев. С точки зрения Фозергилла и ему подобных, самоустранение квакеров из Ассамблеи было не попыткой уйти от ответственности, а показателем их стремления «жить в мире и спокойствии, занимаясь собственными делами, как то делают «друзья» везде и всюду».

Самоизоляция пенсильванских квакеров имела несколько форм. Наиболее очевидная из них—географическая. В силу ряда причин квакеров не подхватила с собой волна поселенцев, в числе которых были иммигранты ирландского, немецкого, а также смешанного шотландскоирландского происхождения; эта волна,преодолев Аллеганские горы, разбросала их по пограничным точкам Западной Пенсильвании. Что касается квакеров, то они с первых лет существования провинции селились — и по большей части преуспевали — либо в самой Филадельфии и ее окрестностях, либо в одном из трех «квакерских» округов (Филадельфийском, Честерском и Бакском), тесно расположившихся на восточном побережье Атлантики. В западных районах Пенсильвании они начали расселяться не ранее 1770 года — факт, придававший видимость правдоподобия нередко звучавшему в адрес «друзей» обвинению в том, что квакерыде обрастали жирком в тепле столицы, пока другие колонисты с риском для жизни осваивали неизведанные места. А если подойти к данному вопросу всерьез, приходится признать, что это обстоятельство сыграло не последнюю роль в процессе духовного развития квакеров, обособив их от наиболее типичных и характерных проявлений социального опыта Пенсильвании XVIII столетия. Ведь если бы пенсильванские «друзья», подобно колонистам ирландского и немецкого происхождения, совершили паломничество и осели на западе провинции, они наверняка смогли бы лучше уразуметь истинный характер отношений между поселенцами и индейцами; не исключено, что тогда у них появились бы причины проявлять меньше рвения, отстаивая ортодоксальное пацифистское кредо.

Даже их вера в религиозную терпимость, нашедшая воплощение в «Форме правления для Пенсильвании» Пенна и позднее возведенная в принцип, в известном смысле способствовала тому, что квакеры оказались в положении меньшинства, а следовательно, и в изоляции. Ведь большинство квакеров осело на востоке, в местах своего первоначального расселения; и неудивительно, что со временем вокруг них сложилось целое созвездие самых разнообразных верований: лютеран, пресвитериан, методистов, даже католиков. Так что спустя менее полувека с момента основания провинции у них появились все причины определять себя (по пророческому выражению Пенна) как «инакомыслящих в нашей собственной стране».

Квакерские правила требовали, чтобы «друзья» держались особняком. К бракам с носителями других вероисповеданий здесь относились с неодобрением либо простонапросто запрещали их; скажем, молодого «друга», оказывавшего знаки внимания представительнице другой религии, официально предостерегали от «соблазна». При решении спорных вопросов квакерские собрания обязывали своих членов — якобы в силу сохранения миролюбивых и дружественных отношений в рамках квакерской общины — не обращаться в обычные суды, но апеллировать к авторитету самого собрания. Для ведения переговоров с индейцами создана была даже особая «Дружеская ассоциация», действовавшая в обход правительства. Всем этим квакеры ставили себя как бы по другую сторону действовавших в провинции законов; так создавалось подобие гетто, стены которого складывались из принципов их вероучения, а цементом, скреплявшим эти стены,служила вошедшая в поговорку чистота квакерской совести.

Не исключено, что квакерам удалось бы разбить эти стены и в большей мере проникнуться мирским духом, если бы они проявили скольконибудь отчетливое стремление обратить в свою веру окружающих. Однако забота о совершенствовании собственного духовного мира подавляла их желание расширить пределы своей общины. Совершая походы в колонию Массачусетского залива, квакеры были озабочены не столько тем, чтобы претерпеть телесные муки во имя воплощенной в их религии Истины. Вместо того чтобы одарить светом этой Истины своих непросвещенных соседей, неутомимые квакерымиссионеры, посетив одно квакерское Собрание, спешили на другое, ведомые надеждой очистить «Общество друзей» от пустяковых прегрешений.

Присущие им ощущение собственной непогрешимости и догматичность нашли символическое выражение в анекдотическом происшествии, о котором рассказывает Джон Черчмен. В 1750е годы, во время проповеднических скитаний по провинции,он познакомился с трудолюбивым и любознательным цирюльником, чьему заведению нередко оказывал честь. Однажды этот цирюльник не без гордости продемонстрировал своему гостю сложное алгебраическое уравнение, над решением которого сосредоточенно трудился. «Я ответил, что комунибудь оно могло бы быть полезным, — назидательно повествует Черчмен, — но я, например, вполне сумел бы вскапывать землю или идти за плугом, и понятия не имея об алгебре; равным образом и он мог бы стричь, брить и так далее, не владея этой материей.

Кроме того, я считал более полезным и приятным занятием познавать закон Всевышнего, запечатленный в собственном моем сердце, дабы я мог предстать перед Творцом в подобающем обличье». В такой ситуации пуританин мог бы восхититься трудолюбием цирюльника, заинтересоваться предметом его размышлений и в конце концов, вполне вероятно, прийти к заключению, что величайшим из всех алгебраистов является сам Господь Бог. Весь интеллектуальный и догматический характер пуританского вероучения открывал в каждом, сколь угодно малозначительном, факте очам жаждущего истины пуританина дорогу к Богу. Но квакер и здесь оказывается в тенетах присущих его религии духовных ритуалов. С мистическим упорством отказывается он признать реальность существования в руках противника дубинки, пусть даже этой дубинкой проломлена его собственная голова или голова другого. Тесная связь с английским квакерством и самоизоляция квакерства американского — два этих фактора предохранили догму данного вероучения от самой радикальной опытной проверки — испытания повседневным существованием.

В конечном счете и само отсутствие догм квакеры возвели на уровень догмы. Ведь основополагающей особенностью их символа веры было то, что у истинного христианина не должно быть символа веры. Это выбило изпод ног квакеров ту теологическую почву, благодаря которой пуританам удалось в конце концов приспособить ценности кальвинизма к реальностям американского бытия. Квакера непрестанно преследовал страх, что любой компромисс равнозначен поражению, что изменить что бы то ни было означает лишиться всего. Поскольку его учение представало погруженным в дымку мистического энтузиазма, квакер не мог с определенностью заключить, чтб было фундаментом и контрфорсами его собора, а что — лишь замысловатыми орнаментальными фигурами.

Американцы: Колониальный опыт: Пер. с англ. /Под общ. ред. и с коммент. В. Т. Олейника; послеслов. В. П. Шестакова. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера», 1993. —480 с.


2006-2013 "История США в документах"