ПРАВИТЕЛЬСТВО ДЖЕНТРИ

Было бы большой ошибкой полагать, что высокая гражданская культура виргинцев никак не связана с той благоприятной обстановкой, которую создала для себя в Виргинии ее правящая элита. Лишь благодаря современному искаженному восприятию политические институты колониальной Виргинии превратились в зачаточную форму уравнительной демократии. Опасения Джорджа Вашингтона относительно утраты англичанами их начал самоуправления и личных прав были, несомненно, вызваны его ориентацией на исконно виргинские политические традиции середины XVIII века, поскольку он и не знал никаких иных. Эти традиции породили в Виргинии институт представительной формы правления, отражавшей интересы местной элиты, чисто аристократические добродетели которой питали корни американской представительной формы правления. И эти корни, таким образом, уходят в седую старину — в «золотой век» Виргинии.

Никогда еще правящий класс не относился к своим общественным обязанностям с большей серьезностью: власть обязывала управлять. При всех ограничениях избирательного права, сохранявшихся в течение всего колониального периода, в Виргинии вместе с тем существовал закон обязательного голосования для тех, кто правом голоса обладал. В немногих других колониях закон наказывал полноправного избирателя за неявку на выборы и, хотя не совсем ясно, в какой степени это уложение применялось на практике, сохранение этого закона с первых дней колонизации вплоть до послереволюционной поры в полной мере убеждает: участие в государственной жизни колонии считалось там гражданским долгом. И если от обычного избирателя требовалось лишь отдать свой голос, то на людей, обладавших большим весом в обществе, возлагалось более тяжелое бремя власти. Когда Джефферсон в 1781 году при весьма печальных для него обстоятельствах тосковал по «независимой частной жизни», он выразил этим желание свободы, разделявшееся представителями многих влиятельных виргинских семейств.

На владельца большой плантации возлагались широкие и разнообразные обязанности управления хозяйством, не исполнять которых он не мог: он разбивал сады, определял сроки посева и уборки табака, доставал материалы для изготовления обуви и одежды, следил за здоровьем своих рабов. В равной мере не мог он уклониться и от исполнения своих общественных обязанностей. Преуспевающий плантатор, таким образом, волейневолей вырабатывал у себя навыки командования. Потому он приступал к управлению делами колонии с той же самоуверенностью, которую проявлял, занимаясь собственным хозяйством. Его плантация была Виргинией в миниатюре, а вся Виргиния — одной большой плантацией. И той и другой следовало управлять, проявляя чувство такта, твердость и благоразумие. И как на плантации, так и во всей Виргинии почетная обязанность принимать решения возлагалась на тех, чьи ставки в игре были самыми большими.

Список состава палаты граждан — это перечень фамилий самых крупных плантаторов. Отбор производился жесткий: путь политической карьеры от мирового судьи или члена приходского совета до должности в Губернаторском совете строго охранялся на всем его протяжении бдительным местным джентри.Не получив его одобрения, рассчитывать на успех было делом безнадежным. И палата граждан, приобретавшая все большее влияние в колониальный период и в конце концов подчинившая себе и губернатора и его Совет, была не чем иным, как политическим собранием правящей аристократии. В палате принимались основные решения о ценах на табак, о его качестве, налогообложении, образовании, религии, отношениях с индейскими племенами. И здесь же обучались политической науке и проверялись на деле люди, которых продвигали на высшие должности. Свободные держатели земли (фригольдеры) избирали депутатов палаты, но только сами депутаты обладали властью продвигать коголибо из виргинцев на наиболее высокие должности, с величайшей добросовестностью просеивая сквозь свое сито всех лиц высшего сословия,пригодных выполнять задачи управления колонией. И хотя палата насчитывала в середине XVIII века менее сотни мест, все выдающиеся виргинцы того столетия прошли в ней свою школу.

Мнения депутатов сталкивались не столь сильно, как можно было бы предположить; их дискуссии мало напоминают дебаты современных законодателей. Принципиальные противоречия возникали — о том красноречиво свидетельствуют годы открытого конфликта по поводу Акта о гербовом сборе, — однако политические разногласия еще не расходились по закосневшим партийным линиям. В пору становления новой формы правления виргинцы еще не усвоили идею возможного разделения на политические партии. XVIII век уже перевалил за половину, а они, как кажется, становились лишь уступчивее и единодушнее и охотно признавали лидерство людей самой разной политической ориентации. Примером тому могут служить выборы в 1774 году делегатов на первое континентальное собрание, когда, заседая уже в качестве Виргинского съезда, палата избрала Пейтона Рэндолфа, Ричарда Блэнда и Эдмунда Пендлтона — депутатов, проявивших себя в дебатах изза Акта о гербовом сборе явными консерваторами, и одновременно их оппонентов— Ричарда Генри Ли и Патрика Генри.

Особенно характерной чертой правящего класса Виргинии было отношение его к государственной должности. Виргинская элита считала должность своей собственностью. В годы Революции и в первые десятилетия независимости депутаты палаты граждан сами назначали (почти исключительно из своего состава) всех губернаторов, членов Совета, судей, офицеров и делегатов в федеральное собрание.Депутаты хорошо знали всех представителей господствующего класса и распределяли между ними почетные права и обязанности с впечатляющей, если и не всегда непогрешимой, мудростью.

Компанейски уютное существование, которое устроил для себя виргинский правящий класс, конечно же, имело и менее привлекательные стороны,что особенно ясно показывает нашумевшее «дело Робинсона». Вряд ли современный газетчик смог бы изготовить материал более сенсационный, чем просто голые факты. Когда Джон Робинсон, спикер и казначей палаты, отошел в мир иной, «Виргиния газетт» (от 16 мая 1766 года), издававшаяся Пэрди, простодушно объявила его кончину «несчастьем, которое должно оплакиваться всеми бедствующими и неимущими, кого не раз спасали и ободряли его человечность и великодушие». Масштабы неслыханной щедрости Робинсона, о которых, конечно же, догадывались задолго до этого, понастоящему открылись только после того, как его душеприказчики стали подводить баланс его доходам и расходам. Тут они выяснили, что Робинсон в бытность хранителем общественной казны изъял из нее 100 761 фунт 7 шиллингов 5 пенсов, каковые одалживал своим многочисленным друзьям. Суммы займов были различными: от 14921 фунта, выданного Уильяму Бердутретьему (не унаследовавшему деловой хватки предков и к тому же неудачливому в карточной игре), 6274 фунта —Льюису Бурвеллу, 3848 фунтов—Картеру Брэкстону, 3975 фунтов— Арчибальду Кэри и до 12 фунтов—Ричарду Генри Ли и 11 фунтов — Патрику Генри. Члены Губернаторского совета задолжали Робинсону в общей сложности около 16 ООО фунтов, а депутаты палаты граждан — более 37 ООО фунтов. Душеприказчик Робинсона Эдмунд Пендлтон, потративший лучшие годы своей жизни на приведение в порядок финансовых дел покойного, был сам осчастливлен им на сумму в 1020 фунтов. По мере того как вскрывались новые факты,становилось все более очевидным,что вряд ли нашлось бы хоть одно известное виргинское семейство, не воспользовавшееся великодушием, которое Робинсон проявлял к своим ближним, запуская руку в общественную казну. Сеть задолженности опутывала всю Виргинию: этим и объясняется, вероятно, то сдержанное отношение депутатов, которое они проявляли в течение многих лет к идее разделения должностей спикера палаты и казначея колонии и к предложениям провести полную ревизию ее финансов. Приятный во всех отношениях Робинсон сделал из общественной казны кассу взаимопомощи для правящей клики.

Две особенности дела просто бросаются в глаза и, как кажется, дают верный ключ к пониманию жизни и обычаев тогдашних правителей Виргинии. Первое — Робинсон ни разу не воспользовался казенными средствами ради личной выгоды (если, конечно, не считать таковой естественную благодарность со стороны друзей). Второе — когда факты махинаций стали известны, влиятельные члены палаты даже не подумали обвинить покойного в нечестности; напротив, они чуть ли не воздавали ему хвалу за избыток общественной добродетели. Когда Роберт Картер Николас (преемник Робинсона на посту казначея) заикнулся все же о некотором нарушении законности, его тут же осудили, после чего он счел своим долгом объявить, что Робинсон раздавал деньги, «руководствуясь в своих поступках ошибочными представлениями о милосердии и сочувствии к попавшим в беду людям». Общие чувства выразил губернатор Фокье, когда, выслушав отчет Пендлтона, сказал: «Что ж, такова была чувствительность его чрезмерно щедрого на доброту сердца». Как бы мы ни оценивали поведение Робинсона, его история в полной мере раскрывает нравы общества, власть в котором принадлежит немногим привилегированным лицам.

Обладание властью накладывало иногда довольно обременительные обязанности. Почти с момента своего зарождения палата граждан требовала присутствия депутатов на открытии каждой сессии. На члена палаты, не явившегося на общий сбор, накладывался, в соответствии с Актом 1659 —1660 годов (и последующими подтверждающими его постановлениями), штраф в 300 фунтов табака за каждые двадцать четыре часа отсутствия без уважительной причины. На первом заседании спикер обычно зачитывал письма, в которых объяснялась неявка того или иного депутата, после чего палата либо принимала эти объяснения, либо отвергала их. Нередко — как, например, в случае с Джеймсом Бреем в 1691 году — присутствующие бывали столь оскорблены самим объяснением, что спикер палаты тут же выписывал ордер на арест провинившегося и его держали под стражей до тех пор, пока он не приносил должных извинений. Некоторые процедурные моменты на открытии сессий — такие, например, как выборы спикера палаты, — требовали личного присутствия каждого депутата, но палата не отличалась особой снисходительностью и к пропускам обычных заседаний. Незадолго до конца XVII века штраф за отсутствие на заседании, равнявшийся двум шиллингам и шести пенсам, был увеличен до стоимости одной бочки табака. Когда во время сессии 1684 года пять депутатов не подали голоса на перекличке и, как при этом выяснилось, уехали без разрешения домой, собрание тут же вынесло резолюцию, приказывающую шерифам соответствующих округов наложить на каждого из разгильдяев штраф в одну тысячу фунтов табака.Они не были допущены к работе палаты, пока не извинились.

Палата граждан издавна (по крайней мере с 1666 года) не признавала права отзыва законно избранного депутата: он не освобождался от своих обязанностей даже в том случае, когда избиратели его округа подавали в палату соответствующий официальный запрос. Порядок этот просуществовал долго, он действовал и в XVIII веке и сильно усугубил печальное положение Джефферсона, когда в мае 1782 года, сразу же после того, как он изза всеобщего недовольства подал в отставку с поста губернатора Виргинии, население округа Албемарль избрало его своим депутатом в палату. Устав от службы, переживая острую боль от неблагодарности общества, Джефферсон хотел отказаться от этой чести. Когда он послал свой отказ Джону Тайлеру, спикеру палаты, ответ не заставил себя долго ждать: в нем достаточно зловеще сообщалось: «Конституция, по мнению членов палаты, не позволяет принять вашу отставку». Одновременно Тайлер предупреждал, «что достойным и способным людям лучше управлять, чем быть управляемыми, поскольку вполне возможно и,более того, весьма вероятно, что места способных и достойных граждан в том случае, если они удалятся от общества, займут и будут на них преуспевать продажные и невежественные люди». В конце Джефферсон получал прямой приказ «обеспечить явку, не навлекая на себя санкции ареста».

Депутаты палаты граждан, конечно же, избирались. Выборы, хотя и были менее продажными и больше поощряли политические способности, во многом напоминали английские парламентские выборы того же периода. И, естественно, они не имели ничего общего со свободным для всех выбором, позволяющим любому честолюбивому молодому человеку испытать свое счастье на политическом поприще; процедура избрания в палату граждан прежде всего выявляла предпочтение, которое оказывалось фригольдерами одному из немногих джентльменов: И хотя теоретически право быть избранным не обусловливалось более жестким цензом, чем право голоса, кандидатами в депутаты на практике оказывались только представители джентри.

Выборы происходили в непринужденной обстановке, всячески подчеркивавшей щедрость кандидатов и самостоятельность выбора фригольдеров: в сущности,они представляли собой довольно странное смешение мероприятия и праздника. Красноречие в такой кампании, повидимому, значило немного; только самый вздорный или же совсем бестолковый кандидат вздумал бы изливать свое красноречие перед соседями, знавшими его с детства. Крайне редко происходило и открытое обсуждение «программ», хотя даже самый известный кандидат не мог надеяться на победу, не потолкавшись как следует среди своих избирателей. Обычай запрещал вымогать голоса или даже голосовать за самого себя, а партийные организации еще не существовали. Предполагалось, однако, что кандидат должен использовать косвенные (чаще всего гастрономические) методы агитации; никто не мог надеяться на успех, не угостив как следует голосующих. Обилие поданного ромового пунша, имбирного печенья и жаркого из говядины или свинины убеждало расчетливых избирателей, что их кандидат располагает достаточным великодушием и весом, чтобы достойно представлять их на Ассамблее. Угощение избирателей стоило недешево. Сэмюел Овертон из округа Ганновер оценивал стоимость двух своих избирательных кампаний в 75 фунтов;расходы Джорджа Вашингтона, когда он баллотировался в депутаты палаты граждан, ни разу не составляли менее 25 фунтов, а в одном случае — и все 50. Такие деньги в несколько раз превышали сумму, нужную для покупки дома и земли, обеспечивавших колонисту право голоса. Виргинские уложения, конечно же, запрещали «прямо или косвенно» предоставлять избирателям «деньги, мясо, вино... подарки, подношения, награды или угощения... для того, чтобы обеспечить себе избрание, или же в благодарность за избрание депутатом в Генеральную ассамблею», но этот закон, повидимому, применялся редко. Общепризнанная репутация гостеприимного хозяина всегда была хорошей защитой от возможных обвинений в подкупе избирателей.

Голосование проходило в здании суда округа или же, в хорошую погоду, на лужайке перед ним. От современных выборов в Америке оно отличалось в основном лишь публичностью, в которой осуществлялся выбор каждого избирателя, и, естественно, вытекающими из нее изъявлениями благодарности или же холодного отчуждения. Как правило, кандидаты сами присутствовали на выборном пункте. За столом сидели шериф, кандидаты и служащие (по одному на каждого кандидата). Избиратели по одному подходили к столу и объявляли свой выбор, что тут же заносилось на бумагу, подобно тому как это делается на боксерском матче при подсчете очков. Поскольку все присутствующие были в курсе того, как идет голосование и каким может быть итог, кандидат имел возможность в последнюю минуту послать своих сторонников за недостающими голосами. По мере того как каждый голосующий объявлял свое предпочтение, слышались возгласы одобрения с одной стороны и недовольный гул голосов с другой, и, в то время как положение кандидатов относительно друг друга менялось, зрители делали новые ставки. Кандидат, в пользу которого высказывался тот или иной избиратель, обычно вставал, кланялся и выражал ему свою благодарность: «Мр Бьюкенен, я навсегда сохраню в своей памяти то доверие, которое вы оказали мне. Я буду дорожить им, как пером на моей шляпе, вечно». Выражение личной признательности кандидата голосующим стало со временем обычаем столь нерушимым, что в редких случаях, когда кандидат не мог присутствовать на выборах сам, он посылал когото из друзей свидетельствовать свое почтение. Когда во время выборов 1758 года Джорджа Вашингтона, командовавшего тогда милицией округа Фредерик, задержали в форте Камберленд военные дела, его друг Джеймс Вуд, самый влиятельный человек в округе, сидел на выборном пункте за него и благодарил каждого избирателя в отдельности за одобрение деятельности отсутствующего полковника. Меньше практиковалось голосование поднятием руки, возгласами одобрения или другими такими же неформальными проявлениями своего отношения к кандидату.

Контроль за выборами со стороны джентри отнюдь не сводился к усилиям расположить к себе избирателей. Ведь из среды джентри избирался шериф, а шериф заправлял выборами. Он решал, отвечает или не отвечает тот или иной колонист условиям, дававшим ему право голосовать, он устанавливал дату выборов, определял время начала и окончания подачи голосов. Опротестовать решение шерифа можно было только в палате граждан, а та всегда с крайней неохотой шла на отмену решений местных властей.

«Джентльмены-фригольдеры! — возглашал наконец шериф с крыльца здания суда. — Входите в суд и голосуйте, кто еще не голосовал! Голосование закрывается!» Иногда подача голосов заканчивалась уже к двум часам пополудни, но,если шериф считал, что еще многих избирателей задержали в пути «дождь или разливы рек», он мог продлить голосование до следующего дня. Какой современный кандидат в депутаты не позавидует возможности виргинского джентльмена отложить окончание выборов до поры, когда он наберет достаточное количество голосов!

Виргинский закон позволял джентльменуфригольдеру голосовать в том округе, где он владел недвижимостью, обеспечивающей ему право голоса. Если джентльмен имел право голоса в трех округах, он мог голосовать без исключения за все три квоты кандидатов во всех трех округах. И поскольку каждый человек мог представлять в палате любой округ, в котором он мог голосовать, это еще больше расширяло возможности богатых плантаторов. Они всегда могли выбрать место, где их шансы на победу оказывались наилучшими. Многие известные виргинцы, и среди них Джордж Вашингтон, Патрик Генри, Джон Маршалл и Бенджамин Гаррисон, использовали свои богатые и широко разбросанные по колонии земли в целях достижения чисто политического успеха.

Американцы: Колониальный опыт: Пер. с англ. /Под общ. ред. и с коммент. В. Т. Олейника; послеслов. В. П. Шестакова. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера», 1993. —480 с.