ОБОРОНИТЕЛЬНАЯ ВОЙНА И НАИВНАЯ ДИПЛОМАТИЯ

Время, когда были основаны американские колонии, обычно называют «эпохой ограниченных военных действий в Европе». С начала XVII века, когда пуритане обосновались в Массачусетской бухте,и вплоть до французских революционных войн в конце XVIII века Европа демонстрировала благородную сдержанность. После кровавой бойни религиозных войн эпоха Просвещения принесла Европе облегчение не столько от самой войны, сколько от вызванных ею ужасов. Война сделалась более умеренной не столько благодаря усилиям, направленным на ее запрещение, сколько по причине возникновения правил ведения войны и специализации функций вооруженных сил. После установления ограничений не только войны стали менее разрушительными, но и их результат стал менее определенным, поэтому вся европейская история в колониальную эпоху была чередой бесконечных, но мало что решающих военных действий. «Теперь стало обычным, — заметил Даниель Дефо в 1697 году, когда еще тянулась война Франции с Аугсбургской лигой, — чтобы армии по пятьдесят тысяч человек с каждой стороны стояли друг против друга в засаде и проводили бы всю кампанию, прячась или, как это принято называть, наблюдая друг за другом, а потом расходились бы по зимним квартирам. Все дело в принципах ведения военных действий, которые теперь так же отличаются от прежних, как длинные парики от бородок клинышком или современные нравы от обычаев прежних времен. Сегодняшние принципы ведения войны заключаются в следующем:

Никогда не вступать в бой, не имея очевидных преимуществ, и всегда располагаться лагерем таким образом, чтобы можно было избежать боя.

И если командующие армиями противников оба хорошенько соблюдают эти правила, почти невероятно, чтобы они вступили в бой друг с другом».

По обыкновению сражения происходили на больших открытых пространствах, где можно было соблюдать военные правила и боевой порядок. Перед началом битвы армии противников располагались, как фигуры на шахматной доске, каждая сторона знала численность сил врага, каждое подразделение армии должно было выполнять только те маневры, которые от него ожидали. Внезапные нападения, ведение боевых операций не по правилам, любые неожиданные и необъявленные действия не одобрялись и рассматривались как нарушение военных обычаев. ¦Такой способ ведения войны, — по меткому определению Дефо, — требует больше денег и меньше жертв, чем войны прежних времен». Хотя армии увеличились, потери уменьшились. В 1704 году, отмеченном решающими битвами в войне за Испанское наследство, на поле боя погибли лишь 2000 британских солдат и моряков и не более 3000 умерли от ран, болезней или других причин, вызванных войной.

Такая умеренность была бы невозможна, если бы ведение войн не стало занятием для избранных, недоступным для народных масс. Война стала задачей военных, чья деятельность была так же далека от простого человека, как занятия ученого,адвоката, врача или священнослужителя. Офицеров воюющих сторон связывало профессиональное братство и общий аристократический круг Европы: в свободное от службы время они вместе бражничали и развлекали друг друга, устраивая балы, концерты и званые обеды. Военные, как правило, были аристократами, офицерами становились представители высших классов, для которых воинская служба своему монарху оставалась долгом со времен средневековья. Рядовых солдат, еще не осознававших современных представлений о чести и славе «сражаться за родину», было по современным масштабам очень немного, и они все чаще набирались из подонков общества. Европейские монархи, вынужденные набирать солдат из тюрем и кабаков, предпочитали пополнять ряды своих армий профессиональными наемниками из швейцарцев или гессенцев, если государственная казна это позволяла.

Война не была столкновением двух мобилизованных народов, освященным патриотизмом. Сражения происходили не внутри городов или заводских стен, а на специальном поле боя, равнине, находящейся на определенном расстоянии от населенных пунктов. Там «правила ведения войны» четко и неукоснительно соблюдались, и вмешательство в мирную жизнь поселений, ферм и ярмарок практически исключалось. Командующие армиями так же отказались бы начать битву в густых зарослях или в лесу, ночью или в плохую погоду, как современная профессиональная бейсбольная команда не согласилась бы провести игру в лесу или в дождливый день. Исключения случались, но необычайно редко.

С середины XVII века и почти до конца XVIII война в Европе была лишь политическим средством. Целью войны являлось не уничтожение другого народа или изменение его образа жизни или политических и экономических институтов. Обычно с помощью войны один государь пытался увеличить свои владения, отстоять свою честь или добиться уступок от другого монарха, который чаще всего приходился ему двоюродным братом. Задачи были гораздо более узкими, чем во время религиозных войн XVI и первой половины XVII века.

Всеевропейский характер культурных традиций аристократии способствовал развитию общих идей, на которых основывалась специальная литература, определяющая справедливые основания для вступления в войну и допустимые пределы военных действий. В этот период основным руководством была книга Гроция «De jure belli ас pads» («О праве войны и мира», 1625 — 1631), в которой устанавливались обязательные «правила» для цивилизованных государств; позже ей на смену пришел труд Ваттеля «Le droit des gens» («Право народов», 1758), который внес в эти правила некоторые изменения, хотя в нем по прежнему утверждалось, что цивилизованные государства и в военное, и в мирное время связаны между собой определенными естественными законами.

Американские индейцы, поджидавшие в засаде первых поселенцев, к сожалению, ни Гроция, ни Ваттеля не читали. У них не было международной аристократии, и они не знали о преимуществах ограниченных военных действий, которые должны вестись только в ясную погоду и на открытом поле. У них были собственное оружие и собственная тактика, тактика лесной войны. Они не привыкли объявлять генеральные сражения и давать сигнал к наступлению. В отличие от фитильного ружья индейский лук был оружием бесшумным, точным,и его скорострельность не зависела от погоды; а томагавк был более универсальным оружием, чем пятнадцатифутовая пика. Когда индейцы захватывали вражеских солдат, они не подчинялись военным законам Гроция о взятии в плен и обмене пленными. Напротив, в их правилах были жестокие убийства и пытки, им ничего не стоило снять кожу со своего врага или заколоть его заостренными палками. Преподобный Джозеф Доддридж был свидетелем нападений дикарей в западной части Виргинии во второй половине XVIII века:

Индейцы убивают без разбора. Их целью является полное истребление врагов. Их жертвами становятся дети, потому что мальчики могут стать воинами, а девочки — матерями. Даже ребенок в утробе представляет для них опасность. Они не довольствуются тем, что плод погибает вместе с убитой матерью, они вырывают его из чрева и вешают на шесте как военный трофей и средство для устрашения оставшихся в живых противников. Бели индейцы и берут пленных, то движет ими отнюдь не милосердие. Они сохраняют жизнь захваченным врагам для того, чтобы, пытая их, удовлетворять свою дикую жажду мести.

Американские условия породили новый жанр приключенческой литературы — рассказы об индейском плене. В этих историях описывались страдания и героизм обыкновенных поселенцев, их жен и детей.

Индейцы были вездесущими.Они нападали без предупреждения и в глухой тишине ночи были постоянной угрозой для жителей лесных хижин. Как вспоминает Коттон Мэзер, поселенцам Новой Англии казалось, что «на них со всех сторон набрасывалось несметное количество дьяволов во плоти»; для них индейцы были «множеством диких волков». На побережье ни одна колония поселенцев не избежала резни. Кровавое побоище в Виргинии в 1622 году, а затем еще одно в 1644м навсегда остались в памяти жителей колонии. Восстание Натаниела Бэкона в 1676 году выражало требования западных поселенцев предоставить им больше помощи против индейцев. Мы уже рассмотрели, как бойни, устроенные индейцами в середине XVIII века, усугубили кризис правительства квакеров в Пенсильвании. Все эти кошмары и определяли военную политику поселенцев вплоть до конца XVIII века. Индейская угроза, висевшая над приграничными районами колоний в течение всей эпохи колонизации, оставалась проклятьем заселявшегося Запада и в XIX веке. Только через десять лет после разгрома индейцев войсками Кастера в 1876 году и отправки немногих оставшихся в живых на специальные территории,или в резервации, угроза нападения индейцев перестала существовать.

Не одни индейцы представляли опасность для поселенцев. Некоторые территории английских колоний страдали от постоянной угрозы нападения со стороны европейских держав: Франции, Голландии, Испании. В то время как Англия оставалась в относительной безопасности от иноземных вторжений после гибели «Непобедимой армады» (1588) и по крайней мере до наполеоновских времен, первые поселенцы Виргинии нередко с ужасом ожидали повторения в своей провинции истребления гугенотов испанцами, случившегося в форте Кэролайн во Флориде. Не единожды пионеры, поселившиеся в Джеймстауне, поднимали тревогу, извещая сограждан о том, что испанские корабли вошли в русла местных рек; они с тревогой следили за каждым приближающимся парусом, опасаясь встречи с захватчиками. В 1643 году в Бостоне случился переполох при приближении французского корабля водоизмещением в 140 тонн, на борту которого находился Латур. Этот город и в дальнейшем не раз имел основания опасаться нападений европейских войск. Даже пацифизм пенсильванских квакеров был поколеблен появлением в городской гавани испанских кораблей.

Возможность нападения заставляла жителей общин в случае опасности собираться под одной крышей. Форты, строившиеся для защиты местного населения от набегов индейцев, стали символом неограниченного характера военных действий в Америке. При первой же угрозе нападения индейцев поселенцы, жившие по соседству с фортом, собирали самое необходимое и укрывались за его стенами. В Новой Англии количество фортов увеличилось при возникновении в 1676 году угрозы войны с индейским вождем, прозванным «королем Филиппом», часть из них продолжала существовать и в XVIII веке, во время войн с французами и индейцами. Все колонии следовали одному образцу. Иногда с общего согласия постоянным местом для укрытия становилась определенная постройка, имеющая толстые стены с амбразурами, консольный второй этаж и по возможности боковые флигели, пригодные для наблюдения. А некоторые города, такие, как Хедли, Нортхемптон или Хэтфилд в долине реки Коннектикут, подражали индейцам, обнося свои поселения оборонительным частоколом.

Как отмечает преподобный Доддридж, жизнь в переполненном форте была не сахар; но особенно поселенцы боялись бабьего лета, которое они называли «индейским.

Жители отдаленных мест не могут не содрогнуться от ужаса, услышав это выражение... во время долгого периода непрерывных войн с индейцами, который выпал на долю первых поселенцев, мирная передышка случалась только зимой, когда суровость климата препятствовала набегам индейцев на их жилища Поэтому жители приветствовали наступление зимы^как праздник) ведь в течение всего времени с весны и до начала осени они были заперты в тесных фортах и должны были терпеть эти ужасы войны с индейцами. И вот с приближением зимы все фермеры, за исключением владельца форта, расходились по домам, чувствуя себя заключенными, только что выпущенными из тюрьмы. В веселой суете проходили приготовления к зиме: сбор зерна, копание картофеля, откармливание свиней, приведение в порядок жилищ. Для наших предков мрачные дни зимы были милее майского ветерка и весенних цветов. Но случалось иногда,что после, казалось бы, окончательного прихода зимы вдруг становилось теплее и надолго наступали туманные дни. Это время и называлось «индейским летом», потому что индейцам вновь предоставлялась возможность совершать свои опустошительные набеги на поселения колонистов. Когда таял снег, лица всех жителей омрачались печалью, а солнечное тепло ужасом леденило их сердца Предчувствие еще одной встречи с индейцами и вынужденного бегства в ненавистный форт было очень мучительным, и эти горестные предчувствия очень часто бывали оправданны.

В таких колониальных войнах солдатами были все, поскольку все жили на поле сражения. Женская храбрость стала легендарной. В 1766 году в округе Шенандоа в Виргинской долине двое мужчин везли в фургоне своих жен и детей в сторону спасительного форта На них напали пятеро индейцев и убили обоих мужчин. «Женщины, — сообщал очевидец, — вместо того чтобы упасть в обморок при виде своих истекающих кровью и умирающих мужей, схватили их топоры и с решительностью амазонок и почти сверхчеловеческой силой стали защищать себя и своих детей. Одному из индейцев удалось схватить ребенка госпожи Шитц, он стал вытаскивать мальчика из фургона; но с быстротой молнии женщина одной рукой выхватила ребенка, а другой нанесла такой удар по голове обидчика, что ему оставалось только уносить ноги. В этой отчаянной схватке несколько индейцев получили серьезные раны, напавшим пришлось спасаться бегством, а женщины с детьми продолжали свой путь к форту». Всего через несколько лет госпожа Экспириенс Бозарт защищала от индейцев спрятавшихся в ее доме соседей. Двое присутствующих мужчин были тяжело ранены, а она, мастерски орудуя боевым топором, двоим индейцам размозжила головы, а у третьего выпустила кишки. Отдаленные провинции не были местом для неженок, тот, кто рассчитывал на прибытие «войск», недолго задерживался на этом свете.

Мальчики с раннего детства готовились защищаться. Умение владеть томагавком и застрелить мелкую дичь из лука или ружья было спасительным в случае нападения индейцев. Когда мальчик достигал призывного возраста и должен был вступить в ополчение, он уже чувствовал себя в лесу как дома и знал повадки индейцев. Доддридж писал о Виргинской долине в 1760 году: «Мальчик считался взрослым в двенадцатьтринадцать лет, в этом возрасте он получал дробовик и дробницу. И тогда он становился солдатом форта, и за ним закреплялась собственная амбразура. Охотясь на белок, индюков и енотов, он быстро осваивал искусство стрельбы из ружья».

Охота, войны с индейцами и частые лесные стычки привели ко многим усовершенствованиям в механизме винтовки. К середине XVIII века «пенсильванская» винтовка, позже ставшая известной под названием винтовки «Кентукки», уже заметно отличалась от своего прототипа—альпийской винтовки. Американская винтовка была длиннее, с более тонким стволом, меньшего калибра (около 12 мм), пули к такой винтп7'::; vr „или всего полунции, но она обладала гораздо большей кучностью. Напротив, германская винтовка даже времен Американской революции была неуклюжей, тяжелой и короткоствольной, пули ее были вдвое тяжелее американских, она отличалась более редким боем и тяжелой отдачей, а дальнобойность и кучность оставляли желать лучшего. Хотя медленная зарядка при помощи короткого металлического шомпола и пестика и не делала винтовку непригодной для использования в лесной глуши, американцы разработали более быстрый и требующий меньших усилий способ зарядки — «оболочку пули». Небольшой кусок промасленной материи, в которую заворачивалась свинцовая пуля (чуть меньше ствольного отверстия), можно было плавно протолкнуть в ствол. С помощью оболочки пуля плотно вгонялась в ствол, и тем усиливалась огневая мощь винтовки. В результате достигнутых улучшений это оружие обладало небывалой кучностью и мощью и было необычайно легким в обращении.

Перед Революцией это ружье, почти неизвестное в Англии и встречающееся только у охотников в горных пределах Европы, стало общепринятым оружием в окраинных провинциях Америки. «Во многих поселениях Пенсильвании постоянно изготавливаются винтовки, гораздо лучшие привозимых из Европы, — писал в 1776 году англиканский священник из Мэриленда, — и оружейные мастера никогда не сидят без работы. В этих местах, милорд, мальчики, как только обретают способность стрелять, начинают часто ею пользоваться, охотясь кто на птиц, кто на зверей. Обилие и разнообразие дичи, а также большие возможности для охоты делают американцев лучшими стрелками в мире, и тысячи жителей Америки охотой добывают пропитание для своих семей. Это является обычным для стрелков в приграничных районах, которые в основном промышляют охотой на оленя и индюка Тысяча таких стрелков в лесной местности разнесут в пух и прах ваше отборное десятитысячное войско». Подобные донесения сделали каждого американца снайпером в глазах английских солдат.

Легенда о вездесущем американском стрелке, одетом не в военную форму, а в кожаную охотничью рубаху, стала оружием психологической войны. Диксон и Хантер в своих ведомостях «Виргиния газетт» 9 сентября 1775 года поместили репортаж о состязании стрелков, отправлявшихся в Бостон: один из них с расстояния в шестьдесят футов восемь раз подряд прострелил бычий глаз величиной с доллар, причем глаз был прикреплен к доске, которую другой участник состязания зажал между колен. Джордж Вашингтон устроил подобное состязание в кембриджской общине в августе 1775 года в надежде, что осведомители донесут устрашающие сведения до британских войск. А британский мушкет тех времен был настолько ненадежен, что армейский устав мушкетеров даже не содержал команды «целься!». В начале Революции генерал Джордж Вашингтон издал приказ, в котором настоятельно рекомендовал своим солдатам «кожаные охотничьи рубашки и длинные бриджи из того же материала... Эта одежда вызывает неподдельный ужас у противников, они принимают каждого, одетого подобным образом, за настоящего снайпера». Но в отличие от европейского мушкета у винтовки не было штыка, она была оружием более изощренным, требующим специального обращения. Малопригодная в европейском боевом строю винтовка была оружием индивидуальным, ему не было равных в перестрелках, и оно лучше всего годилось для расправы с единичным противником. Такая тактика выводила из себя хорошо вымуштрованных профессиональных военных и способствовала распространению среди британских офицеров мнения, что подчинить американское население — задача безнадежная.

В Америке война стала профессиональным занятием не только для военных, но и для всего населения. Колонисты предпочитали лучше сами защищать себя на близлежащей территории, чем прибегать к помощи профессионалов на отдаленном поле битвы. Подобно тому как каждый житель Америки был более или менее грамотным, но вряд ли нашелся бы хоть один образованный, каждый американец был немного солдатом, но настоящих солдат среди них не было. Война велась при отсутствии профессиональной армии, генералов и даже «солдат» в строгом европейском смысле слова. Вторая поправка к федеральной Конституции гласила: «Поскольку для безопасности свободного государства необходимо хорошо организованное народное ополчение, право народа хранить и носить оружие не подлежит ограничениям».

Своеобразный американский опыт,безусловно,труден для понимания, если сопоставить американцев с европейцами в вопросах войны или дипломатии, потому что профессиональная армия и аристократическое офицерство Европы сделали войну занятием изощренным и утонченным. Эта изощренность была двойственной. С одной стороны, специализация функций солдата сделала возможным ограничение военных действий. С другой стороны, эта специализация способствовала изощренной дипломатии, в духе которой монархи использовали профессиональные армии для своих коварных или мелочных целей и благодаря которой незаинтересованное население с легкостью соглашалось, чтобы его «государство (то есть профессиональные военные) вступало в войну. Профессиональная армия посылалась в любое место, угодное монарху для осуществления его имперских, династических или торговых интриг. К XVIII веку европейская война была очень далека от наивных представлений о защите своего очага, воины были обучены убивать по причинам, им не понятным, и в далеких землях, им безразличных. К концу XVIII века подобные политические войны требовали все больше и больше крови европейцев и европейского золота Но такие войны были едва ли понятны американским колонистам и еще менее могли быть ими оправданы, поскольку война для них была необходимой защитой всеми жителями своего очага от вездесущего и безжалостного врага. Американцы долго не могли уяснить смысл военных игр королей, министров и генералов, которые использовали одетых в форму пешек на далеких полях боя, или дипломатических игр, к которым такие войны были только прелюдией.

Американцы: Колониальный опыт: Пер. с англ. /Под общ. ред. и с коммент. В. Т. Олейника; послеслов. В. П. Шестакова. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера», 1993. —480 с.