ИСПЫТАНИЯ ВЛАСТЬЮ: ПРИСЯГА

И все же не позорный столб, не виселица явились последним испытанием на прочность для квакеров в Америке. К первому и второму их уже приучила Европа, и они претерпели муки, выпавшие на их долю в Новом Свете, с честью и отвагой. Стойко перенося их, квакеры еще больше укреплялись в своей вере и благодаря им же вызывали неподдельное восхищение окружающих. В западном полушарии к середине XVIII столетия насчитывалось больше квакеров, нежели во всей Британии. И—что еще важнее — в Америке у них была собственная община (точнее сказать, в одной из колоний они держали в руках бразды правления). Жизнь в Европе не вооружила квакеров умением занимать руководящие позиции в общественной иерархии: такое непривычное испытание уготовила им Америка — и с нимто во многом они не справились.

Причины постигшей их в Новом Свете неудачи поучительны. Они во многом высвечивают и ограниченность, заложенную в квакерском вероучении, и специфическую природу тех задач, какие выдвигала перед той или иной группой жизнь американского общества. В допенсильванский период жизнь квакерства как движения поддерживало их «трагическое столкновение» с новоанглийскими пуританами. На раннем, творческом его этапе лидеры квакеров были движимы духом избранничества, страстной убежденностью в том, что они несут с собой добрые вести всему человечеству: открыв, что храм Божий — весь мир, они стремились доказать, что Господь живет в душе каждого.

Но по мере того, как в умах квакеров стала утверждаться мысль о том, что они сами и есть «призванный Богом народ», над столь импонирующим им устремлением разнести свою истину по всему свету стала преобладать — и все решительнее — другая тенденция: утвердить, доведя до совершенства выражения, эту истину для самих себя. Обычаи и приемы, с помощью которых прежние квакеры демонстрировали свое презрение к рангам и сословному этикету, со временем сами обращались в ритуалы, притом не менее строгие и косные, нежели те, каким они должны были прийти на смену. Принципиальный отказ квакера снимать шляпу в знак почтения с годами стал такой же высокомерной н бессмысленной позой, как и обычай снимать шляпу, приветствуя собеседника в неквакерских кругах. Неброская, темная одежда квакеров, поначалу призванная продемонстрировать их безразличие ко всему суетному и показному, трансформировалась в некое подобие униформы, которой многие квакеры стали придавать едва ли не большее значение, нежели окружающие их — своим не лишенным светского лоска костюмам. В самой их молчаливости появилось нечто ритуальное; в то же время и непосредственность, импровизационность квакерских проповедей стала чуть ли не обязательной. Тот же парадокс с легкостью просматривается практически в любой характерной особенности образа жизни квакеров, начиная с традиционного обращения на «ты» и кончая принятыми в их общине свадебными и похоронными обрядами.

В то время как квакерские догмы делались все жестче и бес компромисснее, догмы пуританства все очевиднее обнаруживали тенденцию и склонность к компромиссу. Пуританство, косность и догматизм которого стали притчей во языцех, расширяло сферу своего распространения, приспособляясь к требованиям действительности; квакерство же — возведшее в традицию пренебрежение ко всему формальному, простоту, непосредственность и человечность — отгораживалось от окружающего стеной. Такова история утраты одной из самых блестящих возможностей для развития всего американского общества.

К исходу XVII столетия у квакерства было немало свойств, в силу которых оно могло бы стать преобладающей религией Америки. В Старом Свете за ним закрепилась дурная слава из за его неприятия общественных формальностей и социальной иерархии, гибкости, равнодушия к догмам. Однако незаурядным возможностям, заложенным в сердцевине этого вероучения, не суждено было реализоваться. Сама его внешняя неоформленность, характерный для него мистицизм, типичное для квакеров пристрастие к индивидуальной чистоте и строгости — все эти факторы выступали как неблагоприятные, коль скоро речь шла о вероучении, на основе которого мог бы сложиться жизнеспособный общественный порядок. А поскольку над квакерами продолжал витать несгибаемый дух Уильяма Бренда, Мэри Дайер и других стоических страстотерпцев, «Общество друзей» обречено было войти в историю как не самый значительный, пусть и безупречный, источник американской цивилизации.

Некоторые из историков квакерства полагают, что несостоятельность данного движения как динамической силы общественного развития в стране обусловлена крахом, какой потерпело квакерство как вероучение. Они напоминают о том, что «Общество друзей» позволило букве возобладать над духом в делах веры; что, изменив собственным заветам, квакеры предали свое дело и оказались неспособны осуществить свою миссию в миру. Нет сомнения в том, что, как показывает Фредерик Толлс, центр квакерской духовной жизни в Америке неуклонно смещался «от дома собраний к бухгалтерским конторам» и что многие «друзья» выходили из «Общества», дабы пополнить ряды более уважаемых и менее требовательных пресвитериан и англикан. Но это лишь одна сторона дела. Поучительнее проследить, как квакеры ослабляли себя и свое движение, не только не греша против собственных заповедей, но, напротив, сохраняя им безоговорочную верность. Ибо те заветы, которые заставляли учащенно биться сердце Джорджа Фокса, Джона Вулмена и других великих пророков квакерства, ныне обратились в безжизненные абстракции. В первые десятилетия XVIII века американские квакеры предстают уже не неутомимыми искателями Истины, но ее самоупоенными глашатаями, не апостолами, несущими в мир слово Евангелия, но скорее его рядовыми исполнителями.

В 1682 году, когда было положено начало новой колонии, и на протяжении еще нескольких лет у осведомленного наблюдателя были все основания думать, что квакерство и впредь пребудет мощной и обновляющей силой в Америке. Отмеченный неоспоримой храбростью и твердостью моральных принципов Уильям Пенн отнюдь не был человеком не от мира сего; как нельзя более далек от доктринерства был он и в государственных делах. Если верить выдающемуся пенсильванскому юристу XVIII столетия Эндрю Гамильтону, процветанием, наступившим к 1739 году, колония была обязана не столько факторам материального свойства, сколько «конституции мра Пенна».

В своем введении к «Форме правления для Пенсильвании», датированном 25 апреля 1682 года, Пенн едва ли не просил снисхождения за то, что конкретизировал определенные формы государственных институтов. Людям, писал он, присуще впадать в грех преувеличения собственных познаний, особенно когда речь заходит о той или иной политической форме, призванной стать панацеей от всех социальных неустройств. С точки зрения Пенна, подобные усилия несостоятельны по трем причинам:

Во-первых, потому, что век нынешний слишком робок и слишком неблагоприятен для преобразований подобного плана; пожалуй, ныне ничто другое не владеет в такой мере умами людей и в такой мере не разобщает их. Верно, что в конце концов они соглашаются в том, что общество стремится к счастью; однако, касаясь способов достижения этой благой цели — как в смысле обретения божественной благодати, так и в плане земного благосостояния, — они расходятся; и причина подобных расхождений одна и та же: не столь недостаток озарения и познаний, сколь неумение их верно применить...

Во-вторых, во всем мире я не нахожу образца, каковой под воздействием места, времени и некоторых экстраординарных происшествий с неизбежностью не претерпел бы изменений; нелегко определить и форму государственного правления, каковая была бы пригодной повсеместно.

Втретьих, мне ведомы аргументы нескольких приверженцев монархии, аристократии и демократии... излагаемые в дебатах о государственном устройстве. Однако я предпочитаю разрешить эту дилемму с небольшой оговоркой, уместной при всех этих трех видах общественного устройства: любое правительство (каков бы ни был его принцип) независимо по отношению к управляемому народу, коль скоро в государстве правят законы и к созданию этих законов причастен данный народ; все же, что сверх того, — тирания, олигархия или смута

И наконец, когда все уже сказано, во всем мире едва ли найдется хоть одна форма государственного устройства, задуманная основателями данного государства столь дурно, что не сможет достойно действовать в хороших руках; а история Иудеи и Рима свидетельствует о том, что в плохих руках даже лучшие формы правления не могут дать ничего великого или достойного. Правительства, подобно часам, приходят в движение, когда их заводят люди; а коль скоро правительства состоят из людей и приводятся в движение людьми, то люди же их и губят. Отсюда вытекает, что скорее правительства зависят от людей, нежели люди от правительств. Если люди будут хорошими, правительство не сможет быть плохим; а коль скоро оно таковым окажется, люди исправят эту несообразность. Но если плохи будут люди, то, сколь бы совершенно ни было стоящее над ними правительство, они приложат все усилия, чтобы свести на нет его достоинства и извратить на свой лад.

Первые полстолетия истории Пенсивальнии — пора удивительно безоблачного процветания колонии. «Из дикой пустыни, — замечает Ричард Таунсенд в 1727 году, — Господь Бог благим своим промыслом превратил ее в цветущую землю». Но даже в эти годы Пенсильвания оказывается ареной столь ожесточенной партийной борьбы, что сам Уильям Пенн, потеряв терпение, вынужден воззвать к колонистам «из любви к Господу, ко мне и к несчастной стране» отбросить неумеренный интерес «к делам управления». Между тем, ряды обеих партий — склонной к экстремизму демократической «сельской партии», в которой лидирует Дэвид Ллойд, и консервативной, объединяющей купцовгорожан, возглавляемых Джеймсом Логаном, — состоят из квакеров. Несмотря на то, что не видно конца спору о том, какая квакерская группировка должна находиться у власти, бразды правления прочно держит в руках «Общество друзей».

Почти сразу же квакеры осознали то обстоятельство, что догмы их вероучения, если следовать им неукоснительно, неминуемо окажутся камнем преткновения при управлении колонией. Одно дело — жить в согласии с квакерскими принципами и совсем другое — управлять. Неудивительно, что даже на начальном этапе существования Пенсильвании им приходится идти на бесконечные компромиссы, принося в жертву один принцип квакерства за другим. Увертки и обходные маневры — их тактика не только для защиты колонии от внешних врагов, но и во внутренней политике, то и дело ставящей правящую группировку перед необходимостью уступок неквакерским моральным нормам.

Ярчайшим примером того, как малейшая заминка при догматическом отношении к делу может быть источником необратимого паралича, который спустя непродолжительное время затронет деятельность всех государственных институтов, является проблема присяги. С первых же лет существования секты, еще в Англии, квакеры заявили о себе категорическим неприятием этого инструмента судебной и политической практики. В 1656 году Джордж Фокс был привлечен английским судом к ответственности в связи с публикацией «бунтарского» сочинения, содержавшего классическую квакерскую позицию по данному вопросу. «Особо остерегайтесь,— предупреждал современников Фокс, — понуждать людей приносить присягу, ибо сказано Господом нашим и Вседержителем Иисусом Христом: „...не клянись вовсе... Но да будет слово ваше: «да, да», «нет, нет»; а что сверх этого, то от лукавого” (Матфей, 5, 34; 5, 37)». Лишь «свет, сияющий в душе каждого», способен открыть человеку истину и побуждает его свидетельствовать от ее имени; любого же рода клятвы и присяги — не что иное, как «суетные словеса, за которые людям придется держать ответ в Судный день. Единственное библейское обоснование правомерности принесения клятвы содержится в Ветхом завете, и соответствующие заповеди адресованы исключительно евреям. Но сколь значимо слово пророка Иеремии, когда на противоположной чаше весов — слово Христа и слово Иакова, без обиняков воспретивших любого рода клятвы и присяги? Однажды заявив такую точку зрения, квакеры в дальнейшем продолжали отстаивать ее с упорством педантов, почти непостижимым в наш век иносказательных толкований.

К доводам библейского и теологического свойства они присовокупляли другие, поставившие их непоколебимую ортодоксальность на грань обыденного упрямства. В числе приводимых ими аргументов был и один здравый; он заключался в том, что никакая присяга не сделает лжеца правдивым человеком. «Тот, кто считает, что закон, воспрещающий ложь, не про него писан, — задавался вопросом Пенн,—усовестится ли солгать под присягой? От убежденности, что все виды клятв суетны и бессмысленны, квакеры пришли к тому, что любая клятва или при сяга,по существу,порочна. Оспаривая правомерность самого судебного обычая приводить свидетелей к присяге, они шли дальше, заявляя, что такое обыкновение оскорбительно: ведь требовать под присягой от человека правдивых показаний означало, по их мнению, не что иное, как презумпцию того, что в любое другое время данный человек лжет.

Принятый в 1682 году квакерами Пенсильвании «Великий закон предусматривал следующую формулу, предварявшую дачу свидетельских показаний: «Торжественно обязуюсь говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды. Вместо ранее существовавших мер наказания за клятвопреступление были введены суровые меры, каравшие за дачу ложных показаний. В 1685 году совет провинции отказался дать королевскому сборщику налогов право требовать присягу, несмотря на то что метрополия наделила его этими полномочиями. Закон, принятый в Англии в 1689 году, допускал дачу квакерами свидетельских показаний в суде после произнесения простого обязательства, заключенного в словах: «Перед лицом Господа Всемогущего», тогда как все прочие, как и раньше, приводились к присяге; но одновременно тот же закон запрещал квакерам выступать свидетелями по уголовным делам, заседать в суде присяжных или занимать любые выборные должности. Между тем в Пенсильвании им никто не препятствовал продолжать заниматься законотворчеством в рамках Ассамблеи. Так, не прибегая к процедуре присяги, они и вели дела колонии вплоть до 1693 года, когда Пенна лишили права владения, и лишь после этого вполне осознали то обстоятельство, что попрежнему зависят от канонов английского права.

По мере того как население колонии росло и в нее в большом количестве вливались немцы и ирландцы, недовольство метрополии усугублялось неудовлетворенностью новоприбывших тем, как обстояло здесь дело с процедурой присяги. Можно ли было доверяться правителям, отказавшимся присягнуть на верность британской короне? Могли ли внушить к себе доверие свидетели или присяжные,под благовидными предлогами уклонявшиеся от произнесения самых безобидных общепринятых клятв?Упорное нежелание квакеров приводить людей к присяге со временем приобрело столь же одиозный характер, как и их собственный отказ приносить ее. На протяжении нескольких лет квакерскому большинству в пенсильванской Ассамблее удавалось успешно отражать попытки на этом основании отстранить их от власти; однако все усилия квакеров узаконить «обязательство», заменив им процедуру присяги, отвергались метрополией.

В 1703 году нескольких квакеров, заседавших в губернаторском совете, порядком встревожил указ, изданный Советом торговли и колоний палаты лордов Английского королевства. Этим указом вводился допуск квакеров к государственным должностям на условии, что вместо принятия присяги они произнесут утвержденную формулу «обязательства»; в то же время все другие лица, обязанные принести присягу в соответствии с английскими законами либо выражающие желание принести таковую, с необходимостью должны были быть приведены к присяге (в противном случае, говорилось в указе, «все судебные и законодательные решения объявляются незаконными и недействительными»). Пенсильванцев введение этой нормы поставило перед лицом двух — в равной мере нежелательных — вариантов развития событий: гражданского хаоса или устранения квакеров от управления колонией. В ряде округов — таких, например, как Честерский и Бакский, — простонапросто не набиралось нужного числа людей, правомочных выполнять судейские функции и в то же время изъявлявших готовность прибегать, по мере надобности, к процедуре приведения свидетелей к присяге. «Для членов «Общества друзей» процедура приведения к присяге не более приемлема, нежели принесение присяги, — констатировал один из членов совета, — ив ходе всех судебных разбирательств, где какаялибо из сторон полагает свои права ущемленными, она вправе ввести, если располагает таковым, в круг рассмотрения то или иное показание, с необходимостью предполагающее процедуру присяги; в этом случае дело либо должно быть прекращено, либо требуется наличие в составе суда достаточного числа лиц, правомочных провести процедуру приведения свидетелей к присяге — хотя бы для того, чтобы суд мог принять во внимание такого рода показание». Одна процессуальная тонкость нагромождалась на другую. Неквакерская группировка (отдававшая себе отчет в том, что из членов совета провинции лишь двое не имели предубеждений против процедуры присяги) настояла, чтобы решения правительства, дабы они были правомочны, принимались как минимум кворумом из пяти голосов его членов, принесших присягу. Один из членов оппозиционной квакерам группы,Ричард Хол ливелл, «бахвалился, будто им наконецто удалось опрокинуть правительство на спину,и теперь оно не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой».

Последовавшее смятение усугубилось тем, что по вопросу о присяге разделились мнения и среди самих квакеров. В 1704 году Дэвид Ллойд, лидер партии, выступавшей против владения Уильямом Пенном всей колонией на правах личной собственности, публично обвинил его в том, что ему не удалось добиться освобождения квакеров от процедуры приведения к присяге и что в итоге квакерам придется распрощаться с занимаемыми ими должностями.

Некоторые из квакеров, занимавшие официальные посты, пошли на компромисс, лично приводя свидетелей к присяге либо предоставляя право другим лицам исполнять эту функцию. Иные подали в отставку. Тем временем с противоположной стороны Атлантики доносились голоса наиболее влиятельных «друзей», призывавших блюсти нерушимость и чистоту квакерских принципов. Что касается Пенна, то, обращаясь к состоявшим на государственной службе единомышленникам, он увещевал их не делать ни того, ни другого — иными словами, не уходить с административных должностей и не делать уступок в вопросе о присяге. «Я хочу, — писал он им из Англии, — чтобы вы, призвав на помощь всю свою отвагу как англичане и христиане, не мирились с тем жалким положением, в какое вас стремятся поставить. Что бы ни творили эти раскольники... я смогу вызволить вас из беды». На протяжении многих лет проблема присяги оставалась камнем преткновения в политической жизни Пенсильвании. Пенн напоминал, что свобода квакерской общины от принесения присяги гарантирована хартией; метрополия устами генерального прокурора заявляла на это, что, поскольку британское право предусматривает приведение к присяге присяжных, когда речь идет о делопроизводстве по тяжким преступлениям, наказуемым смертной казнью, ни одна из хартий, регулирующих правовой статус колоний, не может нести в себе столь значимого отклонения от нормы. С противоположной стороны приводились ссылки на многочисленные прецеденты, свидетельствовавшие о том, что в конкретной судебной практике «обязательство» не раз успешно замещало процедуру присяги. Так и тянулось: квакерская Ассамблея принимала по данному поводу постановления, действие которых подчас тут же сводилось к нулю губернаторским «вето» и которые, даже когда их одобрял губернатор, неизменно опротестовывались короной. Между тем вопрос был отнюдь не академический. При существовавшем положении вещей квакеры не могли выступать свидетелями в суде; так что только с принятием соответствующего юридического акта, где так или иначе учитывалась бы традиционная позиция квакеров в отношении процедуры присяги, в обществе, населенном преимущественно квакерами, могли появиться реальные гарантии безопасности граждан—хотя бы применительно к такому правонарушению,как убийство.

Лишь в 1718 году появился,очевидно,отвечавший потребностям квакеров закон, который впервые не был опротестован власгями метрополии. Он позволял замещать процедуру принесения присяги «обязательством» как в суде, так и при занятии административных должностей, одновременно устанавливая за нарушение «обязательства» те же меры наказания, что и за клятвопреступление. Однако ревнителей чистоты квакерских принципов это не удовлетворило — в формулу «обязательства» какникак входили слова: «Во имя Господа Всемогущего». Более примирительно были настроены Джеймс Логан и кое кто еще: «Сколь бы неподобающим ни сочли такое «обязательство» «друзья» в Англии, здесь, где нашло себе прибежище такое множество распутного и бесчувственного сброда, носящего это же имя, не отпала покуда необходимость в большей защищенности». Четыре слова, в которых упоминалось всуе Верховное Божество, раскололи квакерскую общину на две фракции; недаром в 1710 году Ежегодное собрание квакеров так и не вынесло никакой резолюции по данному вопросу, воззвав к «друзьям» проявить взаимную терпимость. Конец этому расколу, многим казавшемуся не более чем словесной игрой, положил закон 1725 года, вообще устранивший из «обязательства» ссылку на Господа Бога и получивший поддержку короля.

Постановление от 1725 года в общих чертах и по сей день остается основой пенсильванского законодательства по данному вопросу. Любой, кого требовалось привести к присяге, мог по собственному выбору предпочесть ей формулу «обязательства»; в то же время ни одно должностное лицо не было вправе отказаться привести к присяге того, кто сам бы того пожелал. Следствием проведения этого закона в жизнь явилось вытеснение наиболее истово следовавших букве квакерской морали «друзей» с судебного и некоторых других поприщ. Ежегодные собрания квакеров провозгласили верность некогда выдвинутому постулату, а самые рьяные из его приверженцев даже рекомендовали собратьям по духу воздерживаться голосовать за квакеров, выдвигаемых на те должности, где у последних могло бы появиться искушение усомниться в недопустимости клятв. Некоторые изловчившиеся пренебречь вновь вынесенным постановлением сохранили за собой занимаемые должности, однако в целом у квакеров вошло в обыкновение уклоняться от принадлежности к исполнительной и правоохранительной власти. Поэтому даже в местах, почти сплошь заселенных квакерами, во главе ряда учреждений волею обстоятельств оказывались носители других вероисповеданий. Тем дело и ограничилось. Таким образом, лучшим вариантом компромисса, на какой отважились пойти квакеры — правители Пенсильвании, явился тот, в результате которого должность судьи оказалась доступной кому бы то ни было, только не благочестивому квакеру. И даже здесь «Общество друзей» попыталось усмотреть некую победу принципов.

Впрочем, на этом история отношения квакеров к процедуре присяги отнюдь не завершается. Окончательную оценку квакерскому опыту можно вынести лишь с учетом той цены, какую они заплатили за свое неприятие данной процедуры. Нельзя, думается, отыскать лучший пример тщетности попыток управлять, основываясь на абстрактных постулатах, и одновременно — более наглядный пример цены, которую в ослеплении своем заплатили те, кто пытался действовать таким образом. Со времен зарождения секты квакеров на английской земле их отличало стойкое нежелание в военное ли, мирное ли время по какой бы то ни было причине ставить под сомнение неприкосновенность человеческой жизни. Это, естественно, настроило их против смертной казни; и как раз в подходе к этой категории уголовного права «Великий закон» 1682 года, принятый в Пенсильвании под прямым влиянием Уильяма Пенна, явным образом отличался от соответствующего английского законодательства. Если в Англии того времени смертная казнь венчала многие тяжкие преступления, то в Пенсильвании к ней приговаривали только за государственную измену или за убийство. В таком виде закон действовал более тридцати лет. Противники квакерского движения в Англии со своей стороны воспользовались этим обстоятельством — как, впрочем, и всем, что только выделяло квакеров из окружения, — в качестве мишени для нападок, стремясь наклеить на своих оппонентов ярлык «опасных анархистов». События приняли неожиданно драматический поворот, когда в 1715 году в Честерском округе был убит весьма уважаемый гражданин по имени Джонатан Хейс. Случилось это в момент, когда достигли апогея споры о процедуре присяги и вицегубернатор Чарлз Гукин официально заявил, что Пенсильвания входит в юрисдикцию английского права. Учитывая, что преобладающим населением данной части провинции были квакеры, можно было бы без особого труда предположить, что в случае, если судебный процесс над убийцами Джонатана Хейса вообще состоится, председательствующим, присяжными и даже свидетелями на нем станут квакеры; поскольку же квакеры наотрез отказывались от присяги, довести этот процесс до логического завершения не представлялось возможным: арестованные и подозреваемые в преступлении лица были отпущены под залог в течение трех лет. Тем временем в кресле вицегубернатора оказался Уильям Кит, и слушание дела было возобновлено — на фоне участившихся обвинений в том, что уклонение квакеров от присяги поощряет преступность. В результате убийц Хейса предали казни еще до того, как в Лондоне было заслушано их прошение о помиловании. Когда же в метрополии стало известно, что в Пенсильвании казнят британских подданных, да еще на основании вердикта жюри, членов которого не приводили к присяге, в Лондоне раздались голоса гневного недовольства. Для нападок противостоящего квакерам лагеря добавилось обвинительного материала.

Более того, именно в это время в очередной раз прозвучала неоднократно повторяемая угроза, что тот же надоевший повод — отношение к процедуре присяги — будет использован с целью окончательно отстранить квакеров от власти в колонии. Такая перспектива отнюдь не воодушевляла квакерскую Ассам

блею. И потому, вероятно, ее члены с особым вниманием и особой благожелательностью восприняли намек губернатора на то, что, пойдя на уступки Лондону в вопросе о смертной казни, они с тем большей вероятностью смогли бы рассчитывать на компромисс в проблеме присяги. От членов Ассамблеи требовалось «всегонавсего» распространить на Пенсильванию действие уголовных законов Англии; в итоге перечень преступлений, наказуемых смертной казнью, должен был автоматически возрасти в несколько раз. И пенсильванские квакеры дали себя убедить. Так что Акт 1718 года, открывший возможность занимать официальные посты без принесения присяги, одновременно подвел уголовное законодательство квакерской Пенсильвании под знаменатель английского. Правда, в нашем распоряжении лишь косвенные улики, свидетельствующие о том, что подобная сделка действительно имела место; в то же время обилие таких улик ошеломляет. Как подчас не без амбиции отмечают историки квакерского движения, юристквакер подготовил Акт 1718 года, его утвердила квакерская Ассамблея и этот Акт не опротестовало ни одно из собраний квакеров.

Таким образом, стремясь сохранить «незапятнанность» в вопросе о правомочности процедуры присяги, квакеры принесли искупительную жертву в виде жизней тех мужчин и женщин, которых отныне могли приговорить к смертной казни за любое из десятка различных преступлений. Этот эпизод интересен не только в том смысле, что раскрывает всю пагубность выхолощенных абсолютов как критериев политического поведения. Красноречив он и в другом: наглядно демонстрируя, как истовые ревнители веры, превыше всего на свете блюдя чистоту собственной совести, могут поступиться благополучием и даже самой жизнью многих своих соотечественников.

Американцы: Колониальный опыт: Пер. с англ. /Под общ. ред. и с коммент. В. Т. Олейника; послеслов. В. П. Шестакова. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера», 1993. —480 с.