АЛЬТРУИЗМ НЕГЕРОИЧЕСКОЙ ЭПОХИ

Добродетели любой эпохи, как и пороки, имеют свои особые черты. В безрассудной грандиозности начинаний сэра Уолтера Роли и сэра Фрэнсиса Дрейка воплотился дух поиска и дерзаний елизаветинской Англии. В ясности, простоте и постоянстве планов Уильяма Брэдфорда и Джона Уинтропа отразилось сочетание величия цели с заурядностью средств, характерное для Англии Оливера Кромвеля. Подобным же образом и альтруизм людей, основавших в 1732 году колонию Джорджия, может считаться пробным камнем, свидетельствующим об ограниченности устремлений Англии того времени.

Действительно, английская жизнь в десятилетия, падающие на середину XVIII столетия, отнюдь не отличалась героикой. Это была эпоха, более заботившаяся об экономии духовных и интеллектуальных ресурсов, чем о поиске в далях неизведанного. Эстетическим идеалам эпохи соответствовали трезвость и здравый смысл: никогда еще люди не отказывались столь охотно от желания объять необъятное. Они так же безоговорочно мирились с тесными рамками своей жизни, как Александр Поп — с замкнутостью героического двустишия. В эту эпоху об Истине судили по Дэвиду Юму, о Красоте — по доктору Сэмюелу Джонсону, а образцами эпики считали «Памелу» и «Тома Джонса». Никогда еще ни одна эпоха не имела возможностей столь малых и воображения столь стесненного. И никогда еще ни одна эпоха не использовала то немногое, что имела, так здраво.

Английская внутренняя политика второй четверти века была пронизана коррупцией и сутяжничеством. Успех деятельности сэра Роберта Уолпола на посту «первого премьерминистра» Англии объясняется не только многосторонностью его политического таланта, но и его всегдашней готовностью прибегать к таким методам убеждения, как раздача пенсий, титулов и церковных синекур. Общество захлестнул цинизм — это хорошо подтверждается распространившимся после смерти королевы в 1737 году злым анекдотом: говорили, что в королевской усыпальнице приготовлено особое третье место, «предназначенное Его Величеством для сэра Роберта Уолпола,с тем чтобы, когда оба они умрут, вся троица — Король, Королева и их Шут — лежала бы вместе». Машина парламентской политики приводилась в движение коррупцией, покровительством и протекцией влиятельных лиц.

Филантропическая деятельность этого времени была направлена на искоренение бедности,и особенно тех ее проявлений и того порока, которые оскорбляли взор прогуливавшегося по лондонским улицам джентльмена и усугубляли дороговизну, опасность и смрад жизни в этом великом городе. Одним из наиболее крупных филантропических начинаний была Благотворительная корпорация, основанная в 1707 году с начальным капиталом в 30 ООО фунтов, увеличившимся впоследствии в результате раздачи небольших ссуд беднякам и мелким торговцам до 600 ООО. В 1731 году обнаружилось, что главными иждивенцами корпорации сделали себя ее казначей и интендант, сбежавшие вместе с 570 ООО фунтов капитала. Последовавшие по этому вопросу дебаты в палате общин нельзя назвать излишне ожесточенными: как оказалось, оба преступника были связаны родственными узами с некоторыми из ее членов.

В такой атмосфере своекорыстия и цинизма некоторые из поэтов и обличителей социальных порядков с надеждой обращали свой взор на Запад. Современная Европа казалась им почти идеальным фоном для любых широких жестов истинно филантропической деятельности. Епископ Беркли (бывший патрон колонии на Бермудах) писал в 1726 году:

Теперь нетрудно понять, почему обнародованный в 1730 году план основания колонии под названием Джорджия, которую предполагалось расположить к кну от обеих Каролин,в междуречье Альтамахи и Саванны, вызвал такой благожелательный отклик в умах англичан; ведь в отличие от всех других колоний на Американском материке эта организовывалась людьми, обещавшими не извлекать из своего предприятия никакой прибыли. Редчайший пример столь грандиозного начинания, затеваемого исключительно из альтруистических побуждений, тут же стал предметом многих поэтических панегириков и самовосхвалений.

Генерал Джеймс Оглторп и в самом деле был достаточно симпатичной для своего времени фигурой, а энтузиасты охотно наделяли его героизмом, по которому так изголодалась эпоха. Тонкий наблюдатель,несомненно,не мог не заметить, сколь разительно отличалось бескорыстное рвение попечителей Джорджии от цинизма, распространенного в высших кругах английского общества. «Благодетельствуя человечеству, — читаем мы в учредительном проспекте, написанном, как считают многие, самим Оглторпом, — эти люди отказались от жизни беззаботной и праздной, уготованной им их богатством и обычаем страны, к сожалению слишком в ней укоренившимся». На протяжении всего XVIII века, во всей богатой истории основания колоний и строительства империи, трудно найти предприятие, инициаторы которого действовали бы по побуждениям более бескорыстным и свободным от низких помыслов. Тем не менее альтруизм целей отцовоснователей не мешал им обеими ногами стоять на земле. Как и почти все в эту эпоху, он был отмечен родимыми пятнами времени — практичностью, ограниченностью и отсутствием столь характерных для более ранней колонизации Америки теологических фантазий или высокопарности. Об успехе предприятия должно было судить только по его результатам — будущему преуспеянию и процветанию.

Почти с самого начала планы освоения территории к югу от Каролины сопровождались пышными надеждами на создание «самой процветающей земли во Вселенной». В 1717 году, опередив даже Оглторпа, сэр Роберт Монтгомери выпустил проспект с описанием подобной колонии. Будущий вкладчик капитала заверял в нем, что «природа еще не благословляла свет землей более превосходной и что все девственные красоты рая могут в лучшем случае лишь скромно приближаться к ее природным достоинствам». В литературе, рекламирующей Джорджию пятнадцатью годами спустя, местная экзотика описывается так, чтобы внушить к ней большее доверие. Автор «Нового и точного описания провинций Южной Каролины и Джорджии» (1733) обещает климат несравненно умеренный и землю, на которой, «безусловно,будет в обилии произрастать все... что только можно отыскать в самых благоприятных для земледелия местах, расположенных на той же широте». Земля там легко расчищается от лесов под пашню, а апельсины, лимоны, яблоки, груши, сливы и абрикосы «столь нежны, что всякий, испробовавший их, с презрением отвергнет пресный и водянистый вкус плодов, доступных у нас, в Англии», к тому же произрастают они там в таком большом количестве, что их скармливают свиньям. Дичь, птица и рыба легко обеспечивают в Джорджии щедрый стол, а «тамошние воздух и почва могут быть описаны только пером поэта, ведь никакой вымысел не приукрасит в этом случае естественное положение вещей».

В предыдущих главах было показано, как догматически ясно видели пуритане Новой Англии свой будущий Град на Холме и каким мистическим величием наделяли пенсильванские квакеры свои надежды на создание идеального сообщества мира и братства людей. Читателя поэтому не может не заинтересовать и не озадачить странное соединение сентиментальной неясности и детальной конкретности в устремлениях тех, кто хотел основать Джорджию. Основатели других колоний преследовали в грандиозных проектах цели Истины; учредители Джорджии начали с подробной, почти мелочной инвентаризации.

Побуждения, которыми руководствовались основатели колонии, с замечательной непосредственностью описаны в дневнике лорда Персиваля, первого графа Эгмонта, который наряду с Оглторпом входил в число тех, хто был душой проекта. На страницах личного дневника лорда, как на лоскутном одеяле, мирно соседствуют самые пестрые мотивы, приводившие в движение английскую жизнь в век Уолпола; по сути, это странное смешение продажности, низкопоклонства, добродетели, расчетливости, чести и филантропического милосердия. На одной странице дневника мы встречаемся с описанием энергичнейших попыток Персиваля добиться для себя титула ирландского графа, которые он предпринимал для того, чтобы дети его смогли сделать хорошую партию и породниться с состоятельными семействами, на другой — с его сетованиями по поводу бездуховности тогдашней религии. В одном месте он рассказывает о том, как пытался купить для своего кузена должность в ОстИндской компании, в другом — обличает беспринципность поведения премьерминистра. Лорд с явной издевкой сплетничает о любовных похождениях принца Уэльского и в то же время стремится снискать себе расположение того же принца. Пожалуй, ни одна эпоха не демонстрировала еще столь притягательного двоедушия.

Устами Эгмонта вещал истинный дух устремлений его века — одновременно смутных, мирских, здравых и практичных. «О, мадам, — говорит он королеве, — творить добро уготовано лишь людям, занимающим высокое положение, тем, кто располагает средствами». Такого рода цели не нуждаются в теологическом обосновании. Неуправляемый фанатизм в век Кромвеля перевернул Англию вверх дном, и вконец измотанные им рассудительные англичане предпочитали теперь иметь дело с реформаторами, огороженными со всех сторон заборами умеренности и здравомыслия. В лексиконе времен Уолпола творить добро означало делать какоето вполне конкретное дело.

И какие бы претензии ни предъявляли мы к проекту основания Джорджии, ему нельзя отказать в конкретности, подробности и доступности пониманию любого разумного человека.

Генерал Оглторп был честным, властным и волевым человеком военной выправки. Природа наделила его деятельным характером и крепким телосложением, хорошо послужившим ему до 90летнего возраста. Вместе с тем он обладал, по выражению Босуэлла, «редкой живостью ума и разнообразными знаниями», обеспечившими ему место за обеденным столом доктора Джонсонов кругу его друзей рядом с Эдмундом Берком и сэром Джошуа Рейнолдсом. Джонсон относился к Оглторпу с восхищением; по его словам, он не знал более интересной человеческой судьбы — и даже вызвался написать биографию генерала Восхищение вызывали и деятельный характер Оглторпа,и то его качество, которое Александр Поп называл «крепкой благостью души» — благостью, в которой не было ни строгости Кромвеля, ни страстности Баньяна, ни утонченности Мильтона Именно такого рода добродетель импонировала этой негероической эпохе.

И выгоды, которые сулил проект, и его очевидные недостатки символически вполне соответствовали двум его инициаторам: состоятельный английский аристократ лорд Персиваль стремился облагодетельствовать соотечественников и способствовать могуществу нации настолько, насколько это было возможно сделать в его удобном кресле в городском особняке, в зале парламента, в гостиной кофейни или же предаваясь отдохновению от государственных забот в одном из его ирландских поместий; генерал Оглторп со своей стороны вкладывал в предприятие всю энергию своей деятельной натуры, свою ясную и конкретную целеустремленность, властность, нетерпеливость и жестко доктринерскую непреклонность абсолютно «практического» человека. Вместе взятые, Персиваль и Оглторп представляли собой то странное соединение смутности цели и конкретности ее осуществления, которое одновременно было и недостатком, и достоинством всей филантропии XVIII века. Предприятие их было обречено на неудачу изза самой неясности того, что они подразумевали под добрым делом; не менее страдало оно и от чрезмерной детализации всех тех отдельных добрых дел, которые они твердо решили совершить. По сравнению с пуританами или квакерами это были люди, твердо стоявшие на земле, их разум не был одурманен теологической догмой или сбит с толку мистическим энтузиазмом. Они ошибались главным образом в том, что строили свои чересчур конкретные планы слишком заблаговременно и в месте,слишком далеко расположенном от реальной сцены, где шел эксперимент; они канонизировали планы так, словно то были не планы, а принципы.

Все попечители — двадцать один человек,— упомянутые в Хартии Джорджии в 1732 году,занимались ранее чисто благотворительной деятельностью. Десять из них были членами комиссии палаты общин по надзору за состоянием тюрем (1729); некоторые принимали участие в работе парламентской комиссии по облегчению участи захлюченныхдолжников; все попечители были сподвижниками доктора Томаса Брея, обращавшего в христианство негров в британских колониях; многие активно поддерживали протестантские миссионерские общества того времени. Однако по мере того, как проект новой колонии обретал реальные очертания, на передний план все более выдвигались соображения чисто деловые.

Попечители считали,что крепкая колония из английских семей на реке Саванна (а именно по ней проходила южная граница Каролины) могла бы хорошо защищать пограничные земли от набегов индейцев, испанцев и французов; улучшение этих земель также способствовало бы обогащению Великобритании. О том, как этого достичь, Оглторп и другие уважаемые компаньоны лорда Персиваля, конечно же, договорились между собой заранее:

Предусматривается, что поселившиеся там семьи будут выращивать коноплю и лен для поставки в непереработанном виде в Англию, благодаря чему Королевство со временем могло бы экономить много наличных денег, тратящихся ныне на закупку этого товара и уходящих, таким образом,в другие страны; эти же семьи могли бы также поставлять нам в большом количестве хороший лес. Не исключено, что они смогут выращивать там белую шелковицу и снабжать нас добрым шелкомсырцом. В худшем случае они могли бы там просто жить и защищать наши владения от посягательств соседей. Лондон же таким образом освободился бы от содержания семей, которые, будучи выпущены сейчас из тюрем, не имели бы очевидных средств к существованию.

При всяком удобном случае Оглторп неустанно подчеркивал практическую полезность своего предприятия. В ныне классической декларации намерений (она изложена им в письме епископу Беркли в мае 1731 года), превознося цели «благотворения и человечности», которые ставит перед собой проект, он в то же время заявляет, что англичане «будут обязаны ему сохранением части своего народа, увеличением спроса на английские товары и укреплением их владений на Американском континенте. Человечество же будет благодарно ему за распространение цивилизации, освоение диких земель и основание колоний, население которых может в будущих поколениях составить мощные и просвещенные народы». В официальной декларации, помещенной в преамбуле к Королевской хартии (от 9 июня 1732 года), констатировалось горячее желание Его Величества облегчить участь его нуждающихся, «доведенных по причине несчастий или недостатка работы до крайности» подданных, с каковой целью им и предоставлялась возможность достаточно зарабатывать себе на жизнь на новой земле. В то же время заселение территорий к югу от Каролины «способствовало бы развитию торговли и навигации и увеличивало бы богатство этих наших владений». Такие доводы с монотонной регулярностью повторялись в палате общин всякий раз, когда попечители ДжордЗкии выступали в ней с требованиями новых денежных субсидий.

Рекламная литература, издававшаяся Советом попечителей, подчас поражает своей грубой расчетливостью. В «Новом и точном описании провинций Южной Каролины и Джорджии», принадлежащем, возможно, перу Оглторпа, «преимущества, которые может извлечь Великобритания из заселения этого плодородного континента», сводятся к простой арифметике: «Человек, равный по своим способностям только одной четвертой полноценного работника (а таких много), зарабатывает, как мы полагаем, в Лондоне четыре пенса в день, или пять фунтов в год; его жена и ребенок в возрасте старше семи лет — еще четыре пенса в день; можно справедливо допустить (ибо таково общее положение), что у этого человека есть еще один ребенок в возрасте слишком нежном, чтобы он мог зарабатывать хоть чтолибо. Эти люди влачат жалкое существование, тратя в год не менее двадцати фунтов, из которых своими заработками покрывают лишь десять: таким образом, семья эта отнимает у состоятельной и трудолюбивой части населения сумму, равную десяти фунтам». В Джорджии та же семья могла бы выращивать рис, пшеницу и скот, извлекая из обильного плодородия тамошней почвы не менее шестидесяти фунтов в год. Мораль очевидна. Непредусмотрительно откладывать на благотворительность подобной семье по десять фунтов в год, когда всего лишь вдвое большая сумма, потраченная на перевоз этих людей в Джорджию, дала бы им возможность зарабатывать себе на жизнь постоянно и, таким образом, сделала бы их, помимо всего прочего, прибыльными для британского хозяйства! «Англия только разбогатеет, послав своих бедняков за границу».

Не были чужды отцам колонии и имперские амбиции. Их вдохновлял пример Древнего Рима: «В колонии, расположенные на границах империи, Рим высылал не только свои недовольные и неуправляемые толпы несчастных, но даже заслуженных своих граждан — солдат, хорошо зарекомендовавших себя на службе и на войне. Проводя такую политику, они оттесняли все окружающие их народы». Британцы также могли бы распространять свое влияние, опираясь на Джорджию как на форпост. Несмотря на частые заверения в противном, их древним идеалом был вовсе не Иисус, а Цезарь.

Отбор в поселенцы производился попечителями и Советом Джорджии с завидной тщательностью. Одной из официально признанных целей проекта считалось предоставление убежища живущим за рубежами Англии протестантам. Тем не менее организаторы колонии с недоверием относились ко «всякого рода энтузиастам, считающим первое, что приходит им в голову, едва ли не внезапным божественным озарением». Гонимых архиепископом Зальцбургским протестантов они согласились отправить только после того, как убедились в их трудолюбии и трезвенности. Насколько позволяла возможность, попечители лично беседовали с просителями. Они не поощряли эмиграцию тех, кто достаточно зарабатывал себе на жизнь (и мог, таким образом, быть полезен в Великобритании), а из нуждающихся выбирали лишь тех, кто мог способствовать укреплению пограничных поселений. Одного за другим попечители выбраковывали людей, виноватых лишь в том, что могли «зарабатывать себе на хлеб дома». Попечители не забывали, что парламент поддерживал их проект (субсидией, в конечном счете составившей более 130 ООО фунтов) в надежде, что они «очистят, как выразился один парламентарий, лондонские улицы от смрада, которым наполняют их бесчисленные нищие дети и прочие бедные».

Не желая увеличивать богатство одних, попечители остерегались субсидировать порочность других. Они хотели помочь, по словам Оглторпа, только «самым бедствующим, добродетельным и прилежным» и потому изучали также моральные качества просителей и обстоятельства, доведшие их до нужды. Они даже печатали имена предполагаемых эмигрантов в лондонских газетах за две недели до отправления, чтобы заимодавцы и брошенные жены получили заблаговременное предупреждение. Очень немного—пожалуй, не более дюжины— обитателей долговых тюрем были доставлены в Джорджию. Но и эти люди были отобраны только потому, что из них могли получиться стойкие колонисты.

Американцы: Колониальный опыт: Пер. с англ. /Под общ. ред. и с коммент. В. Т. Олейника; послеслов. В. П. Шестакова. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера», 1993. —480 с.


2006-2013 "История США в документах"