РАСПРОСТРАНЕНИЕ ОПЫТА; НОВОЕ РАЗДЕЛЕНИЕ

Замечание Эмиля Золя о том, что «вы не можете сказать, что хорошо рассмотрели нечто, пока у вас нет фотографии этого явления», теперь было в стократной мере применимо к телевидению. К концу XX века очевидец, наблюдатель какоголибо события на месте происшествия, чувствовал ограниченность и неполноту своих возможностей. Истинный вкус происшедшего мог оценить только зритель, один из тех, кто смотрит телевизор. Неожиданно телезритель, находящийся вдали и вне происходящего, был моментально и безболезненно перенесен в гущу событий. Телевизионные камеры делали его вездесущим зрителем. Человек, действительно находящийся на месте события, был ограничен в передвижении, стеснен толпой, в то время как телезритель мог видеть происходящее со всехуглов зрения, поверх голов и даже за кулисами. Не он ли был там понастоящему?

Делать копии впечатлений, зрелищ и звуков для последующего употребления — это одно. Подчинение пространства и времени для непосредственного наблюдения—это было совсем другое, еще более революционное дело.

Перед Гражданской войной телеграф Морзе ускорил деловую активность и доносил новости до газет в течение дня после происшедших событий. Когда телефон Белла был показан на выставке к столетию независимости в Филадельфии в 1876 году, в том самом году, в котором Александр Грэм Белл получил свой первый патент на телефон, он был еще большой диковинкой. Только через два года в Белом доме появился первый телефон. Это было при президенте Ратерфорде Хейсе. Многочисленные изобретатели, включая Томаса Эдисона и Эмиля Берлинера, усовершенствовали телефон. К началу XX века он стал бытовым удобством, а компания Белла, перегнав Стальную корпорацию Соединенных Штатов, превратилась в крупнейшую американскую корпорацию. На отдаленных фермах и ранчо вызов по телефону медицинской помощи спас жизнь не одному ребенку, да к тому же избавил докторов от долгих поездок, вынужденных во времена, когда они объезжали своих пациентов. Новые компании основывались предприимчивыми людьми, обнаружившими, что клиенты, привыкшие выбрасывать «ненужную почту», все же отвечали на любой телефонный звонок. Телефон (как и пишущая дашинка, работа над которой была завершена примерно в то же время) создал новую профессию для женщин.

К тому времени, как пятидесятимиллионный американский телефон был торжественно установлен на письменном столе Дуайта Эйзенхауэра, трудно было найти американскую семью, с которой нельзя было бы связаться по телефону. Государственные дела велись по телефону. В Соединенных Штатах находилось более половины всех телефонов в мире, и к 1972 году каждый день в Америке происходило почти полмиллиарда отдельных телефонных разговоров. Все же телефон был всего лишь удобством, позволившим американцам более непринужденно и с меньшими усилиями делать то же, что они уже делали раньше. Людям стало легче передавать сообщения тем, с кем они хотели связаться.

Телевизор был революцией, или, точнее, взрывом. Ведь никто не «хотел» телевидения, и оно создавало своих потребителей, изменяя повседневную жизнь. Оно увеличивало круг участников единовременно происходящих событий, собирало даже более широкую и разнообразную безымянную публику, чем радио, и попутно создало новое разделение.

В далеких 1920-х, как мы видели, Дейвиду Сарноффу стоило большого труда убедить своих коллег по Американской радио корпорации, что у радио в Америке большое будущее. В прошлом информационные радиосообщения были обращены к определенным адресатам. Он полагал, что его новшество окажется особым достоинством радио. И Сарнофф вообразил демократизированный мир безымянных адресатов. Должно быть, его собственный опыт убедил его в преимуществах этой формы сообщения. В апреле 1912 года, когда Сарнофф обслуживал радиостанцию, которую установила в Нью-Йорке компания Уэне мейкера в качестве информационного бюро для связи со своим универмагом в Филадельфии, он случайно поймал сообщение: «Юг — югозапад. «Титаник» столкнулся с айсбергом. Быстро идет ко дну». Он поспешно установил связь с другим пароходом, с которого сообщили, что «Титаник» затонул, а тех, кто остался в живых, подобрали. После того как президент Уильям Говард Тафт отдал распоряжение, чтобы все радиостанции замолчали, Двадцатилетний Сарнофф оставался на своем посту семьдесят Два часа, выясняя имена оставшихся в живых, которые вместе с именем Сарноффа заняли передовицы газет.

Через пять лет, работая на «Америкэн маркони компани», Сарнофф призывал выпустить в продажу «простую» музыкальную шкатулку. По его замыслу, как он заявлял, «радио станет

предметом домашнего обихода так же, как пианино и фонограф». В 1920 году он предложил программу производства таких музыкальных шкатулок стоимостью 75 долларов штука и предсказал, что по крайней мере один миллион семей приобретет их в течение трех лет. Он предложил собрать средства за счет продажи рекламы в журнале «Вайелесс эйдж» («Век радио») (купленном Американской радиокорпорацией), в котором будет печататься программа передач на месяц вперед. Оптимистический прогноз, предусматривающий производство одного миллиона приемников, оказался слишком скромным. Радио совершило взлет, который изменил всю американскую систему развлечений, так же как и сферу рекламы и информации.

К 1930 году рекламодатели тратили на радиорекламу 60 миллионов долларов ежегодно, этой цифре предстояло за следующие десять лет увеличиться в десять раз. Через тридцать лет после предоставления первого разрешения на коммерческую радиопередачу радиостанции КДКА (Питтсбург) существовало две тысячи радиостанций и более 75 миллионов радиоприемников. Перед второй мировой войной ежегодное производство радиоприемников составляло 10 миллионов. К 1960 году в каждом домашнем хозяйстве было в среднем по три радиоприемника.

Радио оставалось в основном развлекательным и информационным средством, дающим людям возможность наслаждаться многосерийными «мыльными операми», шутками Джека Бенни, Фреда Аллена и Боба Хоупа, песнями Бинга Кросби, захватывающими спортивными репортажами Грантленда Райса. Сам радиокомментатор — Г.В. Калтенборн или Лоуэлл Томас — был своеобразным «исполнителем», который торжественным или веселым тоном сообщал радиослушателям, каково в действительности на месте событий.

Телевидение открыло новый мир. Оно не просто умножало источники информации и развлечений, оно умножало сами события. По телевизору зритель мог совершенно непосредственно видеть и слышать происходящее. Все дело было в прямой трансляции. Если вы сделали фотоснимок, вам приходится ждать, пока он будет проявлен, если вы купили пластинку, вы уже заранее знаете, как она будет звучать. Но по телевизору вы сможете разделить с другими ожидание того, как будут развиваться события. Новый вид переживаний на расстоянии должен был изменить американскую жизнь более, чем любое другое современное изобретение, кроме автомобиля.

На первый взгляд телевидение просто сочетало технические приемы кино и фонографа с техническими приемами радиовещания, но в результате подучилось нечто большее. Это был новый способ массового производства мгновения для немедленного потребле потребления «по трансляции», а значит, не поддающимся определению и по возможности всеобъемлющим сообществом наблюдателей. Подобно печатному станку, который пять веков назад начал массовое распространение знаний, теперь телевизор занялся массовым распространением опыта, попутно изменяя саму природу того, что стало доступно всем.

Раньше желание поделиться опытом выгоняло людей из собственных домов и собирало их вместе (не только духовно, но И физически), телевизор же так или иначе разделял их в самом процессе общего опыта. Хотя телераспространяемый опыт оказывался как никогда равным для всех, он был также и самым раздельным — вид сегрегации, которую нельзя было исправить постановлением Верховного суда, и никакая федеральная комиссия не могла с ней справиться. Ведь она была встроена в телевизор.

Налицо опять были уже известные последствия использования централизованного расширенного источника, теперь уже не только проточной воды и электричества. Как Ребекка не имела больше необходимости ходить к деревенскому колодцу за водой (и последними сплетнями), так и теперь в ее кухоньку на восьмом этаже непрерывно поступало проточное горячее и холодное изображение. До 1970 года более 95 процентов американских семей обзавелись телевизорами. Теперь обычным способом приобщаться к общественной практике было сидеть дома в гостиной у телевизора.

В прежние времена для того, чтобы увидеть представление, нужно было присутствовать среди зрителей. На концерте, в церкви, на бейсбольном матче или на политическом митинге от зрителей зависела половина удовольствия. Что и кого вы встретили среди публики, было по крайней мере настолько же интересно, как увиденное на сцене, а нередко и почеловечески более важно. Смотря свой телевизор, одинокая Ребекка вновь была предоставлена самой себе. Она могла восклицать, хлопать или свистеть, но никто ее не слышал, кроме детей из кухни или других членов семьи из гостиной, а они наверняка уже хорошо знали ее чувства. Остальные зрители представления приобретали Невидимые формы «консервированного» смеха и аплодисментов. Тайна слушателей, которая уже окутывала радио, теперь стала и тайной зрителей. Оставшееся в прошлом теплое окружение присутствующих зрителей сменилось миром невидимых собратьев, сидящих у телеэкрана. Какие они? Кто смотрит телевизор одновременно с нами? И даже если их телевизоры включены, смотрят ли они их на самом деле?

Каждый из миллионов американцев, смотрящих телевизор был отделен от составителей программы, которые, вероятно, хотели ему угодить. Телевизор был окном, открывающимся в одну сторону. Зритель мог смотреть все, что они предлагали, но никто, кроме его семьи, не мог точно узнать, как он реагирует на увиденное. Зрители каждый вечер составляли маленькие островки у мерцающего телеэкрана, во многом напоминая своих пещерных предков, собиравшихся у родных очагов, где они находили тепло и безопасность, а также человеческую близость. В этих новых родовых общностях телевизионные пристрастия каждого ребенка были такой же сокровенной частью семейного предания, как и его предпочтение кетчупа или горчицы в качестве приправы к гамбургеру. По мере роста количества семей, имеющих два телевизора (еще до 1970 года они составляли треть американских домашних хозяйств), достаточно часто один из членов семьи уединялся, чтобы смотреть телевизор в одиночестве. Конечно, телекомпании делали разнообразные героические попытки проникнуть в тайны телезрителей, узнать, что в действительности смотрит каждый, что ему понастоящему нравится и что он на самом деле хочет. Но телекомпании располагали сведениями, основанными на отдельных примерах, на экстраполяции относительно небольшого числа случаев, на оценках и догадках, то есть на одних косвенных свидетельствах.

Возникла тонкая грань между тем, смотришь ты телевизор или не смотришь. «Посещение» спортивного матча, симфонического концерта, театральной постановки или кинофильма настолько не составляло труда, что дети совмещали это с приготовлением домашних заданий, взрослые—с игрой в карты или чтением журналов, приготовлением пищи или работой в подвале.

Сами телезрители были не уверены, смотрят ли они телевизор или он просто включен. Впечатления вновь становились расплывчатыми. Самые изощренные и дорогие представления переставали быть особыми событиями, требующими организации и распространения билетов; они стали частью кондиционирования воздуха. Радио тоже стало чемто, что звучало, но к чему не обязательно было прислушиваться, и его программа была рассчитана на людей, которые, вероятно, заняты чемто еще: ведут машину, увлечены любимым делом, моют посуду. Число автомобильных радиоприемников, которых в 1950 году насчитывалось 15 миллионов, к 1960 году превысило 40 миллионов. С распространением транзистора стало возможно, скрашивая свое одиночество, носить с собой повсюду миниатюрные радиоприемники, как ручку или сумочку. Поновому отделенные от своего правительства, от тех, кто собирал с них налоги и предоставлял коммунальные услуги, кто принимал важнейшие решения по вопросам войны и мира, граждане ощущали разрушительное несоответствие между тем, как часто и активно удавалось политическим деятелям доносить до них свои взгляды, и тем, как часто и активно они сами могли донести свои взгляды до политических деятелей. Американцам не было предоставлено никакого нового, подобного телевидению способа для сообщения их точек зрения, кроме как косвенно, через опросы общественного мнения. Телеграммы от частных лиц вышли из употребления. Граждане были вынуждены довольствоваться телефоном (по которому им мог ответить «автоответчик») или почтенным учреждением XIX века—почтой.

Давая возможность американцам моментально переноситься в любое место, заполняя их настоящее впечатлениями, захватывающими и ошеломляющими, телевидение притупило их чувство собственного прошлого и даже некоторым образом отделило их от истории. Бош бы американцы не могли сопровождать астронавтов на Луну, им пришлось бы прочитать об этом на следующее утро в какомнибудь печатном изложении, захватывающе описывающем уже происшедшее. Но по телевидению американцы становились свидетелями исторических событий как непосредственных явлений настоящего. Вот таким образом и создавало телевидение временную близорукость, сосредоточивая внимание людей на волнующем, тревожном, обнадеживающем или трагичном сиюминутном теперь.

Высокая стоимость эфирного времени и необходимость угодить каждому вызывали смену программ, постоянные переходы от одного к другому. Впечатления стали отрывистыми и пестрыми. И каждое выражение несогласия требовало нового действенного подхода, особенно если оно было сильным и разрушительным. Утраченной связью с прошлым, слабым противоядием от телевидения было лишь старое кино.

Телевидение внесло некоторую неопределенность в повседневные впечатления: телезритель привык видеть то или иное событие, происходящее в том или ином месте, в то или иное время, но все «как настоящее». Разумные критерии истинного непосредственного опыта (та обычная информация, подтверждения которой присяжные ожидают от свидетеля в качестве доказательства, что он действительно испытал то, о чем рассказывает) теперь стали отсутствовать или очень относительно присутствовать в телевизионном опыте. За этим телевизионным опытом не требовалось кудато идти, чтобы увидеть чтото определенное: американец просто поворачивал ручку и потом гадал, глядя на экран. Прямой это репортаж или в записи? Простое ли это оживление неподвижного изображения или воспроизведение? Может быть, это повторный показ? Где это снято? Когда это происходило, если это происходило в действительности? Действуют ли здесь актеры или реальные люди? Может быть, это реклама, пародия на рекламу, документальный фильм или просто игровой фильм?

Почти никогда зритель не мог увидать по телевизору события с точки зрения какогото одного наблюдателя. Ведь телевидение имеет множество глаз, настойчиво избегая однообразия ограниченного единичного восприятия. Когда каждая камера передавала изображение крупнее и отчетливей, чем в реальности, никто липший не попадал в кадр. Когда на экране появлялся крупный план, средний план исчезал. Телезритель из своей гостиной видел игрока на левом поле, игрока, отбивающего биту, или крикунов на дальних дешевых местах более отчетливо, чем болельщик в темных очках с трибуны. Любой случайный чудак или минутная знаменитость занимали весь экран, прямо как Хамфри Богарт или президент Никсон. Телевизионный опыт превратился в театр, где любой актер и даже любой зритель мог оказаться на авансцене. Вполне объяснимо, что новые возможности телевидения напрочь лишили американцев желания вернуться на свои боковые или задние места. Метафоры Шекспира стали угрожающей реальностью, когда весь мир превратился в телевизионный театр.

В этом универсаме искусственных впечатлений все товары были выставлены вместе. Посещение церкви или лекции ничем не отличалось от похода в театр, кинотеатр или на бейсбольный матч, от участия в политическом митинге или слушания речей уличного торговца патентованными лекарствами. Почти все можно было смотреть без пиджака с банкой пива в руке. Поступающие из телевизионных каналов впечатления были смесью развлечений, руководящих указаний, информационных сведений, духовной поддержки, призывов и чего только возможно. Удачно составленная программа предлагала развлечения (под рядом поучений), поучения (под видом развлечений), политическую агитацию (в стиле рекламы) и рекламу (с захватывающей интригой). Невиданные испарения, которые прежде не мог испускать ни один механизм и которые окутывали мир телевидения, начали затуманивать действительность. Американцы настолько привыкли к туману, настолько чувствовали себя как дома в утешительной и уютной дымке, что реальная действительность стала их немного раздражать своими острыми углами и четкими определениями лиц, мест, времени и погоды.

По мере усовершенствования технических приемов телетрансляции развивалась тенденция сделать впечатления зрителя все более опосредованными, все более управляемыми невидимыми режиссерами и техническими службами. Раньше наблюдатель, присутствующий на национальном партийном съезде, мог выбрать, куда он будет смотреть, всегонавсего повернув голову, но телезритель в своей гостиной был лишен права выбора. Операторы, директора и комментаторы решали за него, обращая его взгляд на изображение этого грубого полицейского или той хорошенькой депутатки. В то время как эти съезды стали организованными экскурсиями под руководством телекамеры, сами комментаторы приобрели новую власть над политическим опытом граждан. Это особенно проявилось на национальном съезде Демократической партии в 1968 году в Чикаго. Уже когда впечатления, получаемые из вторых рук, стали казаться американцам более истинными и подлинными, они в наибольшей степени формировались невидимыми руками, ими руководили люди, которые сами затмевали основных актеров и становились знаменитостями.

Телевизор стал пристрастием, сравнимым разве лишь с самой жизнью. Если телевизор не был включен, американцы начинали ощущать, что они отстали «от происходящего». И такой же избитой истиной, как «лучше быть живым, чем мертвым», стало то, что лучше хоть чтонибудь смотреть, чем совсем не смотреть ничего.

Когда вечером по телевизору «ничего не было», ощущалась мучительная пустота. Поэтому не удивительно, что американцы изменили свои критерии нужного опыта. Даже если непосредственный опыт ничего не стоил, показ по телевидению мог сделать его нужным.

Из всех чудес телевидения не было более замечательного, Нем быстрота, с которой оно появилось. Телевидение завоевало Америку в течение жизни меньше чем одного поколения, приведя людей в такое замешательство, которое они даже боялись признать. Потребовалось пятьсот лет, чтобы печатный станок сделал образование общедоступным. А когда люди получили возможность «знать столько же, сколько стоящие над ними» они стали требовать самоуправления. Уже в 1671 году губернатор Виргинии сэр Уильям Беркли благодарил Бога, что печатный станок (рассадник ереси и непослушания!) еще не появился в его колонии, и он молил Бога, чтобы печатное дело никогда не дошло до Виргинии. К началу XIX века знать и литераторы могли повторить вслед за Томасом Карлейлем, что типографский набор распустил наемные армии, сверг королей и некоторым образом создал «совершенно новый, демократический мир». Теперь с головокружительной скоростью телевидение сделало общедоступным любой человеческий опыт. Не удивительно, что, как и печатный станок в прошлом, телевидение было холодно встречено интеллектуалами, учеными и другими хранителями традиционных видов человеческой практики.

Америкацы: Демократический опыт: Пер. с англ. /Под общ, ред. и с коммент. В.Т. Олейника. — М.: Изд. группа «Прогресс» — «Литера», 1993. — 832 с.