ПРЕСТУПНОСТЬ КАК ИНСТИТУТ УСЛУГ

«Высокий уровень беззакония, — отмечал в 1931 году Уолтер Липпманн, — держится потому, что американцы желают делать многое из того, что хотели бы также запретить». Это замечание, которое вполне могло быть сделано в Соединенных Штатах практически в любое время после Гражданской войны, явилось откликом на доклад Национальной комиссии по соблюдению законности, созданной президентом Гербертом Гувером. Комиссии было поручено проанализировать всю федеральную систему наблюдения за исполнением законов, и в частности исследовать проблему реализации на практике восемнадцатой поправки к конституции, в соответствии с которой были запрещены производство, продажа и перевозка алкогольных напитков. Проработав девятнадцать месяцев и истратив полмиллиона Долларов из федеральной казны, представительная комиссия, которую возглавлял бывший генеральный атторней Джордж Уикершем, 19 января 1931 года представила свой доклад. Интерес общественности был сфокусирован на выводах комиссии по поводу сухого закона.

Каковы бы ни были сильные стороны доклада Уикершема в отстаивании необходимости реформировать деятельность правоохранительных органов и исправительных учреждений, он замечательно точно воспроизвел тогдашнее состояние общенационального замешательства. Комиссия (десятью голосами против одного) высказалась против отмены восемнадцатой поправки. Но ее члены представили информацию о том, что недовольство общественности и прибыли нелегальных торговцев спиртным сделали невозможной реализацию сухого закона. Члены комиссии облегчили свои души, подготовив каждый свой доклад с собственными уклончивыми выводами и двусмысленными рекомендациями. Газета Сан-Франциско «Кроникл» назвала это «точным отражением общественного настроя». Президент Гувер заявил, что согласен с комиссией, и это побудило Хейвуда Брауна заметить, что у президента налицо «явное намерение соединить Антиалкогольную лигу и Республиканскую партию, сохранив худшие черты каждой из них». Наилучшим образом этот опыт был обобщен в стихотворении Франклина Адамса «Доклад Уикершема», опубликованном в Нью-Йоркской газете «Уорлд»:

Но это был не первый случай, когда американцы нашли способ, теша себя запрещением порока, в то же время получать от него прибыль и удовольствие.

Желание американцев играть в азартные игры было сопоставимо только с их желанием поставить их под запрет. Они любили нравоучительные остроты Элберта Хаббарда, который отмечал, что «единственным человеком, зарабатывающим деньги после бегов, является тот, кто делает это при помощи метлы и совка». Но элемент игры присутствовал во всей американской жизни, и потому трудно было отличить человека, который тщательно пла

Здесь возможна игра слов «Following the races» означает одновременно и «после бегов» и «следя (наблюдая) собственную жизнь, от того, кто побеждает, делая рискованную ставку — на плодородие неизвестной земли, на пригодность новых полезных ископаемых, на перспективность еще не построенных железных дорог и незаселенных городов.

Здесь, как и в Европе, были известны профессиональные игроки, которые обладали большим состоянием. Элегантный Кэнфилд по прозвищу Дик построил в Нью-Йорке по соседству с фешенебельным рестораном «Делмонико» игорный дом, украшенный произведениями искусства, помог превратить Саратогу в «американское МонтеКарло» и умер респектабельным миллионеромфилантропом. Но что сделало азартные игры специфически американским феноменом, так это существовавшая только в Америке возможность превратить нелегальные занятия в большой общенациональный бизнес. Этому способствовал ряд условий: федеральная система с путаным разнообразием законоположений различных штатов — причем юрисдикция каждого из них была ограничена местными рамками; наличие национального правительства, чьи полномочия были столь лимитированы, что оно вынуждено было использовать в качестве дополнения к гражданскому кодексу контроль над «торговлей между штатами» и право облагать налогами; продолжающееся пополнение страны новыми американцами, энергичными и честолюбивыми, исповедующими разные религии, не знающими и не желающими знать местные нравственные устои; национальная традиция предоставления каждому многообещающих возможностей, но в условиях, когда, казалось, все стоящее и дозволенное законом уже было захвачено приехавшими ранее; мобильное общество с быстро меняющейся социальной структурой, где общественное положение можно было купить за деньги; обширный континент с оперативными средствами связи и передвижения и наличием множества уголков, где можно было укрыться. Но важнее всего была национальная традиция, дававшая возможность заниматься организаторской деятельностью и подталкивавшая к ней. Моралистические и нереалистические законы, как объяснял Уолтер Липпманн, создавали для подпольного мира собственный эффективный протекционный тариф. Результатом явилось возникновение в XX веке сети, быть может, наиболее преуспевающих подпольных предприятий из всех, которые когдалибо существовали в современном мире.

Задолго до того, как жители Невады решили изменить свои законы, чтобы можно было легально наживаться на желании других играть, предприимчивые люди в других местах превратили азартные игры в доходный бизнес. Они также стремились к тому, чтобы привлечь посетителей со всей страны.

Центр национальных предприятий, строящих железные дороги и делающих мясные консервы, Чикаго стал также центром нового игорного бизнеса. Монт Теннес, которому предстояло стать самым крупным дельцом игорного бизнеса в стране до первой мировой войны, скромно начинал в Чикаго. Официально являясь бизнесменом, занимающимся продажей недвижимости, и владельцем компании по производству кассовых аппаратов, он достиг успеха благодаря своему организаторскому таланту. К 1904 году Теннес владел несколькими салунами, магазином сигар на НордКларкстрит, 123, и конюшней скаковых лошадей и был уже известен в игорном мире как «король северного Чикаго». В его заведения примерно раз в неделю совершались рейды полиции, но они быстро открывались вновь. Время от времени Теннес объявлял, что отстраняется от дел, и одна газета назвала это «повторяющейся для услады полиции лебединой песней». Война между соперничавшими игорными «синдикатами» (американский неологизм, в этом значении тогда только входивший в употребление) началась в 1907 году с шести взрывов бомб. «Я живу под прицелом, — говорил Теннес в интервью чикагской газете «Ивнинг америкэн». — За мою жизнь назначена цена, и меня мотут убить скорее, нежели испанского короля Альфонса». В конце войны Теннес утвердился в качестве национального короля игорного бизнеса.

Воспользовавшись при создании своих игорных заведений идеей организации сети однотипных магазинов одной фирмы, он вскоре в одном лишь Чикаго располагал тридцатью точками в салунах и бильярдных залах. Он преуспевал за счет организованного контроля за теле1рафной службой, поставлявшей ежедневно информацию о ходе бегов на ипподромах в различных районах страны. Получение новостей с бегов было жизненно необходимым для операций букмекера, поскольку это давало ему информацию о самых последних событиях на скаковом круге, помогало делать собственные ставки и позволяло быстро и точно произвести расчет с клиентами в соответствии со сделанными ими ставками. Теннес платил фирме «Пэйн телеграф сервис оф Цинциннати» 300 долларов в день за право исключительного контроля над этой службой в Чикаго; он использовал оружие, динамит, а иногда и саму полицию, чтобы убедить игроков пользоваться его услугами. Затем, чтобы обеспечить более надежную информацию со скакового круга, ои со значительным риском для себя основал свою собственную общенациональную информационную фирму «Дженерал ньюс сервис». Теннес предупреждал, что конкуренты попытаются нанести урон его делу, подстраивая успех «не тем победителям». С помощью трех наиболее влиятельных членов муниципалитета Чикаго — Хинки Динк Кенны, Джимми Куинна по прозвищу Горячая Печка и Гуляки Гроугена — ему удалось избежать расследования своей деятельности. Пытаясь удовлетворить сторонников реформ, шеф чикагской полиции Джон Макуини объявил о начале мощной кампании по борьбе полиции против игральных автоматов, в которых «дети проигрывают свои гроши за конфетку», и против игры в кости на выпивку и сигары. Тем временем Комиссия по торговле между штатами приняла решение, что передача информации о результатах бегов не противоречит закону.

В 1923 году Теннес, насколько известно, получал чистого дохода 364 ООО долларов в год от своих двухсот букмекерских точек в одном лишь Чикаго. Хотя периодически, после очередной кампании реформ или рассчитанного на внешний эффект рейда, полиция и заявляла, что прикрыла его операции, Теннес не уставал повторять, что онде только лишь невинный распространитель спортивных новостей, — и сам никогда не подвергался аресту. Что в конце концов вынудило Теннеса примерно в 1928 году отойти от дел, так это не действия полиции, а усиление мощной гангстерской группировки Капоне.

Теннес был только одним Из впечатляющей плеяды предприимчивых людей на новых американских «рубежах» — рубежах беззакония. Эти люди процветали за счет того, что продавали американцам нечто такое, что последние хотели запретить в законодательном порядке. В 1910 году конгресс принял Акт Мэнна (окрещенный «актом о перевозке белых рабов»), который запрещал перевозку женщин из одного штата в другой с противными нравственности целями. В 1913 году Верховный суд признал этот акт конституционным на том основании, что обеспечение законодательного запрета проституции надлежащим образом «вписывалось» в осуществление федерального контроля за «торговлей между штатами». Однако пятью годами позже, в 1918 году, Верховный суд, при рассмотрении дела Хаммера против Дэйгенхарта, постановил, что контроль за продукцией детского труда лежит за рамками федеральной юрисдикции над торговлей.

Между тем Большой Джим Колозимо зарабатывал себе славу и состояние, обращая проституцию в Чикаго в большой бизнес. Когда в 1920 году он был убит конкурентами, его более чем пышные похороны свидетельствовали об общей признательности этому человеку за его деяния. Архиепископ Джордж Манд ел айн отказался похоронить Колозимо в соответствии с католическим обрядом, однако священник тактично пояснил, что «нельзя исходить из того, что если ктонибудь является гангстером или Topiyer запрещенными товарами, это уже само по себе служит основанием отказать ему в христианском погребении. Каждый случай следует рассматривать особо». Пять тысяч участников траурной церемонии были, как писала чикагская газета «Трибюн», свидетелями «процессии, равной той, которая двигалась за катафалком Цезаря... чтобы отдать дань памяти человеку, более десятилетия бывшего признанным властелином подпольного мира Чикаго». Среди тех, кто выполнял почетную миссию, шествуя за гробом, были трое судей, восемь членов магистрата, помощник атторнея штата, два конгрессмена, ведущие исполнители оперной труппы Чикаго — все они шли рядом с игроками и теми, кто в прошлом или настоящем имел отношение к бизнесу, созданному Колозимо на проституции.

Величайшие возможности для подпольного бизнеса, естественно, открылись с провозглашением сухого закона. 18 декабря 1917 года конгресс одобрил и представил на рассмотрение штатов поправку к конституции, запрещающую «производство, продажу и перевозку алкогольных напитков внутри страны, их импорт или же экспорт из Соединенных Штатов или любой другой территории, подпадающей под их юрисдикцию в том, что касается напитков». Ратифицированная требуемым числом штатов 29 января 1919 года в качестве восемнадцатой поправки к конституции, она вступила в силу годом позже. Только Коннектикут и РодАйленд не ратифицировали ее. Чтобы ввести эту поправку в действие, конгресс издал акт от 28 октября 1919 года, текст которого был составлен конгрессменом Эндрю Волстедом из Миннесоты — штата, где преобладало сельское население. Акт Вол стеда считал «алкогольным напитком» любой напиток, содержащий более одного процента алкоголя, и уполномочил налоговую инспекцию министерства финансов следить за проведением закона в жизнь. Чтобы закон еще лучше служил своей высокой цели, конгрессмен Волстед вскоре предложил принять еще один акт, в соответствии с которым запрещалось продавать пиво больным по рецептам врача.

Историки спорят, каковы были основные силы, обусловившие принятие восемнадцатой поправки. Голосование в легислатурах сорока шести штатов, ратифицировавших ее, показало, что в верхних палатах около 85, а в нижних около 78 процентов их членов выступили в пользу принятия данного закона. К 1917 году, еще даже до того, как поправка вступила в силу, в двадцати трех штатах в той или иной форме в пределах всего штата была запрещена продажа спиртных напитков, а в тринадцати был введен полный запрет на спиртное. В числе объяснений, почему прошел сухой закон, следует упомянуть наблюдавшиеся в течение длительного времени злоупотребления со стороны держателей и завсегдатаев салунов, характерную для военного времени озабоченность сохранением зерна для питания, продиктованное шовинистическими чувствами недоброжелательство против американцев немецкого происхождения, первенствовавших в пивоварении и перегонке пшеницы на водку, и непропорционально большое политическое влияние Антиалкогольной лиги в Период, когда большинство мужчин находилось на службе в армии. Самым же существенным был горячечный моралистский дух, навеянный войной за то, чтобы сделать мир безопасным для демократии. Но каковы бы ни были причиды общенационального запрета на алкогольные напитки, вряд ли могут быть сомнения в оценке его последствий. Он вызвал самый сильный разгул преступности за всю историю Америки, а может быть, и всего современного мира. Запрещение — общее слово, которое могло бы использоваться для характеристики обширных разделов американского законодательства, — теперь стало обозначать именно запрещение алкогольных напитков. Партию за запрещение спиртного, все еще существующую во второй половине XX века, иногда называют старейшей среди американских «третьих» партий, и поэтому она символична даже еще в большей мере, чем к тому стремились ее основатели. Ни один другой законодательный акт, включая даже Закон о беглых рабах, не породил столь широкой противозаконной деятельности и не стал играть столь важной роли в президентской политике, поскольку никакой из принимавшихся ранее законов федерального правительства не затрагивал так близко интересов многих американцев и не нарушал так бесцеремонно их повседневных обычаев, привычек и желаний.

Чтобы понять причины, почему с помощью сухого закона не удалось поставить заслон тому, на что он наложил официальный запрет, лучше всего проследить за историей английского языка в Америке. Никакое законодательство не могло помешать американцам говорить о том, что их интересовало больше всего, — и их речь демонстрировала обычную свою выразительность. Слово «пьяный» в академическом «Словаре американского сленга» (1960) Гаролда Уэнтворта и Стюарта Берга Флекснера имело 331 жаргонный синоним — больше, чем обозначение любого другого вида деятельности, состояния или понятия, включая половые акты. Некоторые выражения (такие, как «halfseas over» или «oiled» ) возникли еще в колониальные времена. Другие вошли в употребление в период первоначального привыкания к новой жизни различных групп иммигрантов, когда, как объясняют Уэнтворт и Флекс нер, «значительное число людей пристрастилось к виски, стремясь таким путем компенсировать чувство отчужденности по отношению к себе, которое они ощущали в незнакомой стране». Однако большая часть слов, означающих «пьяный», возникла или получила распространение в период действия сухого закона.

Тогда же язык американцев обогащался, тоже в значительной мере вследствие сухого закона, целым словарем преступного жаргона. Слово «gangster» (гангстер), к примеру, которое в последние годы XIX столетия вошло в употребление для пренебрежительного прозвища бесчестных политиканов, вступавших в преступный сговор, в том значении устарело, и к 1925 году им называли преступников. Старое добропорядочное английское слово (девка), которое первоначально значило просто «девушка» или «подружка», в этом значении уже не употреблялось и в эпоху сухого закона стало означать «сообщница гангстера». Выражение «to take someone for a ride» (прокатить кого-либо ) в эти годы было связано с новым «обычаем» американского преступного мира пользоваться автомобилем.

Автомобиль был также необходим для каждодневных операций хорошо организованных преступников на новых «рубежах» — рубежах города. Гангстеры зачастую были лучше оснащены, чем правоохранительные учреждения, вынужденные действовать в рамках ограниченных бюджетов и убеждать органы общественного управления в обоснованности своих запросов. Автомобиль дал гангстерам эпохи сухого закона «средство оторваться от преследования», воспользовавшись которым они могли ускользнуть от полиции, расправиться со своими врагами и быстро перебраться в зону другой юрисдикции, где преследующая их полиция не имела никакой власти. Автомобиль сделал и их покупателей более мобильными, и это позволило рассредоточить незаконную деятельность по удаленным придорожным закусочным или, когда это было удобнее, сконцентрировать игорные заведения, публичные дома и подпольные притоны, торгующие спиртным, в пригородах вроде чикагского Сисеро. Трудно себе представить, каким образом подпольные торговцы пивом и спиртным могли успешно вести дела, полагаясь на медленно движущуюся повозку с лошадью или на железнодорожные пути, с которых, как ни старайся, в другую сторону не свернешь. Для их целей идеально подходил грузовик. И потребовалось определенное время, прежде чем радио все же дало какоето преимущество полиции. Когда радиостанция Даблю джиэн впервые начала обслуживать полицию, звук передавался и по частотам, использовавшимся для общественного радиовещания, и это означало, что имевшие хорошее оборудование гангстеры часто получали информацию одновременно с полицией. На дворе уже был 1930 год, когда полиция стала для радиопередачи пользоваться специальными устройствами.

Заметной фигурой в преступном мире в эпоху сухого закона был, конечно, Аль Капоне. Но он был только одним из череды великанов незаконного предпринимательства — Теннес, Колозимо, его последователь Джон Торрио и сам Капоне. Каждый из них перенимал и совершенствовал организационную методику своего предшественника. К тому времени, как Капоне в 1920 году прибыл в Чикаго из трущоб Нью-Йорка, там существовала собственная гангстерская традиция со своими обычаями и укоренившимися связями. Задача Капоне состояла не столько в том, чтобы изобретать новое, сколько в том, чтобы развивать, усовершенствовать и организовывать то, что существовало до него. И он выполнял ее чрезвычайно компетентно.

В 1925 году Аль Капоне занял место Джона Торрио, возглавлявшего организованную преступность в Чикаго в течение пяти лет после убийства Колозимо. Организация Капоне отличалась от некоторых других чикагских банд (по замечательному своей недосказанностью выражению социолога Джона Ландеско) «тем, что она не выросла из мальчишеской компании квартала. Группировка Капоне была создана для делового административного руководства заведениями, созданными для проституции, игры и выпивки». Через два года Капоне занимал доминирующие позиции среди тех, кто руководил заведениями, обеспечивавшими жителей Чикаго незаконными услугами и товарами, которые они готовы были оплачивать. Предпочитая не рисковать собственным капиталом, Капоне позволял другим быть владельцами подпольных магазинов по продаже спиртного, публичных домов и игорных казино. Вместо этого он выработал свою доходную систему «защиты» — систему шантажа, приносившего ему регулярный доход от этих предприятий в обмен на гарантию, что их не тронут во время полицейских рейдов, при поджогах, взрывах или убийствах, организованных его собственной или соперничавшими с ним гангстерскими группировками. Чтобы обеспечить эту систему защиты, Капоне пришлось подыскать, обучить и объединить в группы большое число верных ему людей, обладавших соответствующими навыками. Богатые клиенты могли получать от него лучшие импортные спиртные напитки, поскольку он создал общенациональную организацию, которая ввозила контрабандный товар из Канады, портов на Атлантическом побережье и с Кубы. Для обеспечения функционирования своей системы Капоне нуждался в налаженном сотрудничестве с чиновниками правоохранительных органов. Люди Капоне носили при себе револьверы, полученные с разрешения «дружественно настроенных» судей, а Капоне контролировал выборы в Сисеро—своей пригородной штабквартире близ Чикаго. Мэр Чикаго Большой Билл Томпсон в свое время помог Капоне заложить основу всех его предприятий. В конце 1920х годов некоторые политические деятели национального масштаба, как поговаривали, заручались поддержкой Капоне при проведении федеральных выборов.

Продолжая практику своих предшественников, Аль Капоне старался оставаться «чистым», то есть избегал любых действий, которые могли служить юридически доказуемым свидетельством его причастности к актам шантажа, похищениям людей в корыстных целях или убийствам, совершавшимся его подчиненными. Но дела Капоне и методы, которыми он добивался своего процветания, ни для кого не являлись секретом. «Рокфеллер двадцати тысяч антиволстедовских заправочных станций» (как охарактеризовал его один биограф) к 1929 году был обладателем по крайней мере 20 миллионов долларов, однако измерить власть, которой он располагал, было невозможно. Сам Капоне настаивал, что он всего лить очередной предприниматель, использующий особые американские возможности. «Я делаю деньги, удовлетворяя общественный спрос. Если я нарушаю закон, то мои клиенты,_ среди которых сотни лучших людей Чикаго, так же виноваты, как и я. Единственная разница между нами заключается в том, что я продаю, а они покупают. Все называют меня рэкетиром. Я же называю себя бизнесменом. Когда я продаю спиртное, это противозаконное действие. Когда же мои клиенты подают его на серебряном подносе на Приозерной набережной, это гостеприимство». Сторонники реформы думали, что поставки спиртного могут быть прекращены без уменьшения спроса, однако Капоне знал, что именно вследствие существующих нравов и обычаев в его распоряжении оказались те возможности, которые он использовал. После того как в 1929 году он отошел от дел и поселился во Флориде, его наконец осудили и посадили в тюрьму за уклонение от уплаты федеральных налогов с дохода. Приговоренный к одиннадцати годам заключения, он был освобожден в 1939 году по причине плохого состояния здоровья и умер во Флориде в 1947 году.

Значительный рост организованной преступности в XX веке является лишь еще одним эпизодом в саге о беспокойных новых американцах, искавших пути увеличить свое состояние и преуспеть в обществе. В списке наиболее удачливых организаторов преступности как общественного института услуг было удивительно много недавних иммигрантов из Италии. Теннес, Коло зимо, Торрио и Капоне — все они родились в Италии и были привезены в Америку в раннем возрасте. Несмотря на сильную антииммигрантскую и антиитальянскую настроенность бесконечных конгрессовских исследований и объемистых докладов по делам, связанным с иммиграцией начала XX века, не было убедительного доказательства, что какаялибо из иммигрантских групп имела криминальные наклонности. Тот факт, что итальянцы в начале и середине XX века занимали видное положение в мире организованной преступности, больше говорит не о самих итальянских иммигрантах, а о той ситуации, в которой они оказывались, приехав в Америку. Они составили последнюю из крупнейших групп иммигрантов, прибывших на американские берега. Поэтому, указывает социолог Дэниел Белл, и обнаружили, что прямые и более респектабельные тропы, ведущие к успеху, уже были заняты теми, кто прибыл раньше.

Большинство итальянских иммигрантов в конце XX века были крестьянами, имевшими мало навыков, которые помогли бы им преуспеть в городском, индустриальном мире. Как отмечал Джэкоб Риис, в американское общество итальянцы «вошли как бы со дна». Даже внутри католической церкви, где они составляли значительную часть прихожан, у них было мало возможностей занять руководящее положение. В 1960 году, когда американцы итальянского происхождения составляли шестую часть американских католиков, среди ста католических епископов не было ни одного американца итальянского происхождения, как не было выходца из Италии и среди двадцати одного католического архиепископа. Во главе епархии американской католической церкви были американцы ирландского происхождения, приехавшие в большом числе за полвека до итальянцев.

В связи с этим представителям итальянской общины, как отмечал Белл, пришлось искать для себя возможности преуспеть на нехоженых тропах, пускаясь в предприятия, которыми до них никто не занимался и которые не требовали ни капитала, ни специального образования. Достигнутый некоторыми из них успех в поставке запрещенной продукции и услуг объяснялся их решимостью найти на этой земле возможность преуспеть, которой они на протяжении жизни целых поколений были лишены у себя на родине в Старом Свете. Жалоба Аль Капоне имела под собой историческое основание: «Как же, я пытался заняться законным предпринимательством два или три раза, но они меня до этого не допустили».

Историки сталкивались с искушением упрощать проблему, проводя аналогию между секретными террористическими организациями Сицилии — мафией, Kotopan первоначально была основана для защиты бедных и угнетаемых крестьянарендато ров от безжалостных землевладельцев, и гангстерскими группировками, орудовавшими в американских городах. Хотя транслировавшиеся по телевидению слушания сенатора Эстеса Кефовера в комитете по борьбе с преступностью и имели целью доказать существование национальной и международной мафии, но в основном это было эффектное телевизионное шоу с избранием сенатора Кефовера на пост вицепрезидента.

Существование мафии стало более четко различимым и более реальным, чем когдалибо прежде, после второй мировой войны. Рассказывали, например, что со вторжением союзных войск на Сицилию в июле 1943 года Счастливчик Лучиано (который, как считали, был в то время главой мафии в Соединенных Штатах и отсиживал срок наказания в тюрьме от тридцати до пятидесяти лет по шестидесяти двум пунктам обвинения, связанным с насильственным принуждением к проституции), уроженец ЛеркараФридди, деревни, стоявшей на пути продвижения союзных войск к Палермо, участвовал в составлении планов сотрудничества с сицилийской мафией, чтобы помочь вторжению союзных войск. Офицеры разведки ВМС, дававшие показания в 1945 году в ходе слушаний в суде об условном досрочном освобождении Лучиано, отказались подтвердить эту версию, однако к 1946 году Лучиано был освобожден и вернулся в Италию, где жил в отеле Палермо в соседнем номере с Доном Кало, признанным главой сицилийской мафии. Насколько он мог содействовать совершенствованию деятельности сицилийской мафии, исходя из уроков, почерпнутых на передовых рубежах противозаконных операций в Новом Свете, мы так никогда и не узнаем.

Опыт сицилийской мафии, может статься, был без лишних хитростей трансплантирован в Америку, точно также как за столетие до этого ирландские иммигранты приспособили приемы организации борьбы против английских угнетателейземлевла дельцев к новым политическим реалиям американских городов. Некоторые черты итальянской жизни — тесные семейные связи и сильное ощущение чегото вроде родовой общности клана среди жителей определенных частей Италии — сыграли свою роль в успехе преступных организаций в некоторых американских городах. То, что люди Капоне, сплоченные чувством преданности клану, были готовы умереть за него, давало ему большое преимущество перед гангстерскими группировками, объединенными только совместной борьбой за деньги. Могущественным конкурентом группировки Капоне в конце 1920х годов в Чикаго была банда О’Бэниона, среди руководителей которой (помимо ирландца О’Бэниона) были еврей, итальянец, поляк и представители других национальностей. Этническая сбалансированность могла бы добавить вес списку кандидатов на выборах, но отнюдь не усиливала группировку преступников. Положение и влияние гангстерской группы в большей степени зависели от личных связей, а не от того, насколько местные жители симпатизируют ей, — и банда О’Бэниона в конечном итоге проиграла.

Американские гангстеры, еще совсем недавно приехавшие простыми крестьянами, становились богатыми бизнесменами, от которых зависело, кто станет мэром города. И они быстро занимали свое место в многокрасочном американском фольклоре, рассказывающем об авантюрах хватких людей. Как раньше в ходу были истории о шерифах и головорезах, действовавших на западных рубежах продвижения белых поселенцев, так в XX веке американские режиссеры находили своих героев в городах— в историях о благородных, находчивых, честолюбивых гангстерах и коррумпированных, тупых, ленивых полицейских.

Нерешительность американцев, не спешивших отказаться от своих добродетельных запретов, нашла отражение в мудром нежелании кандидата на пост президента Франклина Делано Рузвельта занять в ходе кампании 1932 года твердую позицию в пользу отмены сухого закона. Однако депрессия, безработица и потребность в рабочих местах на разрешенных законом виноводочных заводах сделали морализм слишком дорогим удовольствием. В феврале 1933 года конгресс одобрил резолюцию с требованием принять поправку к конституции, отменяющую сухой закон. Менее чем через год двадцать первая поправка к конституции была принята необходимым числом штатов и алкогольные напитки были разрешены.

Но и после того, как вся страна в целом отменила общенациональный запрет на алкогольные напитки, отдельные штаты сохранили в силе свои собственные законы, запрещающие спиртное. Даже в 1959 году в двух штатах—Оклахоме и Миссисипи — алкогольные напитки были попрежнему под запретом. В апреле этого же года в Оклахоме разыгрались события, напоминавшие аллегорическое воплощение всей истории Америки. Готовился референдум по вопросу об изменении конституции штата с целью узаконить спиртное. И вот в последние часы перед тем, как гражданам Оклахомы прийти к урнам, подпольные торговцы спиртным (нашедшие в Оклахоме последнее прибежище, где можно было попрежнему процветать) вместе с протестантскими священниками ночь напролет молились — и безрезультатно, — чтобы сухой закон не был отменен. В Миссисипи закон, уполномочивший местные органы власти принимать решение о продаже спиртных напитков, был принят только в 1966 году. Таким образом, этот штат стал последним отказавшимся от роскоши запрещать то, чего хотят его граждане.

После отмены сухого закона самые перспективные из созданных законодательством возможностей в области предпринимательства были связаны уже не со спиртными напитками. Уличная проституция, являвшаяся в конце XIX,века богатым источником незаконного предпринимательства, тоже теряла свою коммерческую перспективность. Телефон, облегчивший возможность нарушать запреты сухого закона, привел также к появлению высокооплачиваемых «девушек по вызову» (call girl — американизм, вошедший в употребление в середине XX века) и сделал их менее бросающимися в глаза, а следовательно, и менее вероятным их арест. В то же время гибкие законы о налогах оставляли возможность списать деньги, получаемые за услуги, по статье «развлечение посетителей». Изменившиеся нормы сексуального поведения, становившиеся все более свободными, и новые достижения медицины, уменьшавшие риск от случайных половых контактов, делали услуги в сфере секса столь доступными, что их стало сложнее продать. Как жаловался Александр Вуллкотт, проституция, как и актерское ремесло, «портилась изза того, что ею занялись любители».

Прибыли от запрещенных законом азартных игр, однако, с годами возрастали. К концу 1960х годов знающие люди единодушно утверждали, что это был многомиллиардный бизнес и, вероятно, самый крупный источник дохода для организованной преступности. В 1967 году президентская Комиссия по соблюдению законности установила, что прибыли от запрещенных законом азартных игр за год составили чтонибудь между 7 и 50 миллиардами долларов.

К середине века организованная преступность успешно изменила направление своей деятельности, занявшись вместо незаконной продажи алкогольных напитков торговлей наркотиками. Если в дни сухого закона подпольные торговцы спиртным стремились удовлетворить уже существовавшую потребность, то, когда организованная преступность занялась наркотиками, она делала все возможное также и для того, чтобы стимулировать спрос на них. Это, в свою очередь, создавало качественно новые проблемы, не имевшие прецедента в американской истории.

Америкацы: Демократический опыт: Пер. с англ. /Под общ, ред. и с коммент. В.Т. Олейника. — М.: Изд. группа «Прогресс» — «Литера», 1993. — 832 с.