ГОРОДА В ГОРОДАХ: ГОРОДСКИЕ БЛЮЗЫНо американские негры, даже если они располагали деньга не могли ни свободно влиться в любую понравившуюся им Идиллическую пригородную общину, ни присоединиться к по всемествому сообществ пригородных жителей. С самого своего появления в истории Америки американские негры испытали то, что было незнакомо другим американцам. Навечно оставшиеся иммигрантами, они были приговорены рабством пребывать за пределами столбовой дороги американских возможностей. Даже после освобождения негров, после кровавой Гражданской войны, целью которой было включение негров в сообщество свободных американцев, жизненный опыт американских негров продолжал оставаться исключительным. Какими бы угнетенными ни были негры во времена рабства, их статус был признан законом, против которого выступали открыто некоторые граждане и который открыто защищали многие уважаемые южане. Но когда негры стали по закону свободными американцами, их статус вечного иммигранта стал анахронизмом и несправедливостью. Тем самым американская цивилизация в XX веке сделала положение американского негра не только исключительным, но и невыносимым. Условия, в которых оказывались не1ры почти с каждым новым явлением в жизни нации, было все труднее объяснить и все невозможнее оправдать. Негры играли особую и решающую роль в изменении жизни американского города начала XX века. В эпоху иммиграции, как мы убедились, — когда сотни тысяч людей из других стран наводняли Америку через морские порты и каждая национальная группа посвоему вливалась в стремительные потоки американской жизни, чтобы через одно или два поколения составить один главный поток, — негры оставались вечными иммигрантами. В эпоху повсеместных сообществ, когда города стали центрами переселений и изменений, когда американцы свободно обретали и покидали сообщества потребления, когда граждане включали себя или их включали специалисты в стремительно меняющиеся статистические сообщества, когда кварталы растворялись в разрастающихся городах, когда даже границы между городом и сельской местностью стали зыбкими, негры оказались отделенными и отгороженными от остальных граждан. Некоторые называли это «американской дилеммой». Но скорее это был американский парадокс — противоречие, одновременно необъяснимое и не имеющее оправданий. Сообщество негров оставалось неизменным. По мере приближения к концу.века, когда нация с течением времени все более рассеивалась и растворялась во все более открытых и безграничных сообществах, существование части общества в условиях бессмысленной изоляции и отсутствия возможностей смешаться с остальным обществом постоянно тревожило совесть нации, порождая страсти, которые было легче разбудить, чем успокоить, и создавая проблемы, которые легче было определить, чем решить. Только перепись 1870 года официально установила размер городского населения. Затем, в течение полувека, Соединенные Штаты быстро становились все более урбанизированной страной. По оценкам специалистов, в 1830 году городским жителем являлся каждый десятый американец, в 1870-м доля городского населения составляла четвертую часть всего населения Америки, к 1890-му она увеличилась до одной трети, до одной второй—в 1910-м, в 1930 году—два из трех американцев, а в 1970-м — три из четырех жили в городах. Хотя, как мы видели, изменилось определение городского жителя, перемещение населения было очевидным. Это была великая внутренняя миграция, которая по темпам и размерам равнялась миграциям изза рубежа, благодаря которым началось заселение нашего континента. Американские негры присоединились к этому потоку, текущему в города, и для них переселение из сельской местности было даже более драматичным, чем для остальных американцев. Еще в 1900 году в городах жило в два раза больше белых, чая негров (в пропорциях к их численности), но в I960 году, когда 68 процентов белого населения считалось городским, уже 73 процента американских негров жили в городах. После Гражданской войны негритянское население с каждым десятилетием урбанизировалось быстрее, чем белое, повсеместно, кроме старого сепаратистского Юга К 1960 году негритянское население за пределами Юга было на 92,7 процента городским, и те, кто изучал данные переписей, предсказывали, что, если темпы урбанизации не замедлятся, почти все негры Соединенных Штатов к 1980 году будут жить в городской зоне. Перемещение негров в сторону города знаменовало также их переселение с Юга Доля негритянского населения, живущего на Юге, уменьшилась с 90 процентов в 1870 году до 60 процентов в 1960-м. Негры с сельского Юга на своем пути в сторону Севера или Запада обычно не переселялись в южные города Рассеивание негровюжан по всей Америке было удивительно единообразным. Если доля негров в общем населении с 1870 по 1920 год уменьшилась (с 13 до 10 процентов), а затем оставалась относительно неизменной, то в каждой административной единице за пределами Юга негритянское население заметно увеличилось. Негритянская иммиграция в города стала еще одной американской сагой, так же полной риска, надежды и разочарования, как любое другое переселение, из которых сложилась американская нация. Но й в период этих испытаний некоторые особенности резко выделяли жизненный опыт негров из общего американского опыта. Другие иммигрантские группы—ирландцы, итальянцы, евреи—начинали свою жизнь в Америке в своей национальной городской общине. Однако на Юге негры изначально были сельскими жителями, жили небольшими общинами среди белого населения, обслуживая своих господ и хозяев. Сколько бы историки ни спорили по поводу степени сегрегации и расизма на Юге после Гражданской войны, есть свидетельства, которые указывают, что самые крайние и унизительные формы джимкроуизма появились на Юге только в конце XIX века, и они были завезены с Севера. К 1900 году в Соединенных Штатах было 72 города с негритянским населением более чем 5000 человек. Результаты переписи 1910 года показали, что в Нью-Йорке и Вашингтоне было более чем по 90 000 негров, а Новом Орлеане, Балтиморе и Филадельфии негритянское население превышало 80 000 человек в каждом из городов. Многие силы толкали негров в северные и западные города В конце XIX века депрессия и отсутствие на Юге возможностей побудили самых отчаянных и самых отчаявшихся собраться в путь. Затем, с началом первой мировой войны, когда был перекрыт поток неквалифицированной рабочей силы из Европы, Генри Форд и другие предприниматели послали своих представителей на Юг и даже предоставили специальные товарные вагоны для доставки негров на свои северные заводы. Негры находили работу на конвейерах Форда и пользовались преимуществами его небывалой минимальной зарплаты размером 5 долларов в день. Поскольку Форд был одним из первых северных промышленников, дающих работу неграм, само имя Форда было связано с городскими возможностями и проблемами, и Форду были посвящены многие блюзы. Пожалуй, устроюсь я к мистеру Форду и стану рабочим фабричным. Пожалуй, устроюсь я к мистеру Форду и стану рабочим фабричным. Пожалуй, да тут мне сказала одна: «Пожалуй, тебе и не вытерпеть мистера Форда обычьи!» Другие отправлялись на Север и Запад, чтобы устроиться на сталелитейные заводы Питтсбурга или Чикаго. Женщины нанимались в прислуги. И очень немногочисленные негритянские предприниматели и работники умственного труда направлялись па Север (как гласила поговорка) «извлечь выгоду из невыгодного положения». Когда негритянский переселенец прибывал в Землю Обетованную, лежащую за пределами Юга, с его указами о сегрегации, социальным гнетом и страхом, тогда он поневоле был вынужден оставаться в границах своего собственного «города в городе». Негритянские общины жили своей собственной зсизнью, со своими особенностями, своими прелестями и невзгодами. Нью-Йоркский Гарлем, вскоре названный «крупнейшей негритянской общиной в мире», был символом и образцом столичной жизни, которую строили для себя негры в своей новой городской общности и изоляции. Гарлем был причудливым, разрастающимся на глазах «городом в городе», своеобразной внутригородской колонией, побочным продуктом переселения негритянского населения Америки. В нем должны были появиться собственные зазывалы, общественные деятели и предприимчивые люди. Жизненный путь талантливого, разносторонне одаренного Джеймса Уэлдона Джонсона олицетворял новые возможности, открывшиеся перед неграми в городах. Основатель Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, юрист, композитор и поэт (он написал около двухсот песен), борец за равные возможности и летописец нью-Йоркской негритянской общины, Джонсон в 1925 году в работе «Гарлем — столица культуры» вкратце поведал о том, как в начале нового века возникло это огромное и разнородное негритянское поселение: Гарлем был застроен большими современными многоквартирными домами, но быстрое сообщение с этим районом было затруднено — подземка по авеню Ленокс еще не была построена, — и домовладельцы в восточной части района с трудом находили достаточно жильцов, чтобы заселить квартиры. Жители Седьмой авеню и близлежащих улиц успешно пользовались наземной железной дорогой по Восьмой авеню. Филип Пейтон, цветной торговец недвижимостью, предложил некоторым домовладельцам заполнить их пустые или полупустые дома постоянными цветными жильцами. Это предложение было принято, и одиндва дома на Сотой и Тридцать четвертой улице к востоку от авеню Ленокс были заселены. Постепенно и другие дома заполнились жильцами. Белые мало обращали внимания на эти передвижения, пока они не распространились на запад от авеню Ленокс; тогда они предприняли попытки их остановить. Они попробовали скупить всю недвижимость, где поселились цветные, через финансовую компанию «Хадсон риалти» и выселять жильцов. Негры предприняли соответствующие ответные меры... События переросли в настоящую борьбу. Негры не только продолжали занимать свободные многоквартирные дома, но и начали покупать частные дома между Ленокс и Седьмой авеню. Затем эти переселения в глазах белых стали похожи на «нашествие», белые были охвачены паникой и стали разбегаться как от чумы. Присутствия одной цветной семьи в квартале, как бы хорошо воспитаны и аккуратны ни были ее члены, было достаточно, чтобы заставить людей бежать. Жильцы покидали дом за домом и квартал за кварталом. Это был выдающийся пример человеческого безумства. Никто не пытался задуматься, зачем они это делают и что бы случилось, если бы они остались. Банки и кредитные компании, державшие закладные на эти опустевшие дома, были вынуждены вступить во владение. Некоторое время они держали дома незаселенными, предпочитая лучше нести расходы, чем сдавать или продавать эти дома цветным. Но цена на недвижимость падала и продолжала падать, пока к началу войны в Европе не достигла в северной части Гарлема нижнего предела А в это время негритянская колония крепла из нижней части города переводились церкви, создавались общественные и гражданские центры, и община постепенно расширялась. После начала войны в Европе негритянский Гарлем получил новый мощный толчок для развития. По мере того как бывшие жильцы этого квартала—сами такие же иммигранты или дети иммигрантов из Италии, Ирландии, Польши и других стран — переезжали в другие части города или в новые пригороды, их квартиры занимали негритянские иммигранты с Юга. Новые жители Гарлема приезжали из разных частей света, не только с американского Юга, но также из Африки и ВестИн диц. Среди них, как заметил один проницательный негритянский интеллектуал, можно было встретить «и крестьян, и студентов, и предпринимателей, и людей свободных профессий, художников, поэтов, музыкантов, искателей приключений и рабочих, проповедников и преступников, агентов по сбыту и бродяг. Люди разных профессий приезжали по разным причинам, но самым главным для них было найти друг друга». В результате, как писал Леруа Джонс, «понятие «негры» все более дифференцируется... их сущностная однородность, территориальная ограниченность, географическая и социальная стабильность внутри общины были уничтожены». Столичный опыт открыл неграм, что они способны на большее и перед ними открыты такие возможности, о которых они раньше не имели представления. Они продвинулись (по выражению Нэтана Хаггинса) «от сельской однородности до городского плюрализма». Но те же самые обстоятельства, которые открыли для них широкий мир, способствовали развитию нового национального самосознания. «Они считались народом, — отмечает Хаггинс в своей хронике возрождения Гарлема, — поскольку жили в одинаковых условиях и имели общие проблемы. Но чтобы стать единым народом, нужно иметь общее сознание и общую жизнь. Жизнь в городе, жизнь в Гарлеме могла удовлетворить эту потребность». Так появились «новые негры», о которых была написана примечательная книга с таким названием, изданная в 1925 году Аленом Локком. Негр, рожденный в Филадельфии, Ален Локк был одним из первых американских стипендиатов Родса в Оксфорде, стал профессором философии и, познав на собственном опыте широкий мир, разобрался в том, какова роль негров в жизни Америки. «В сознании многих поколений американцев, — говорил он, — негры были скорее абстрактным понятием, чем человеческими существами, — они были предметом для спора, достойным осуждения или сочувствия, они должны были либо «знать свое место» и «не высовываться», либо нужно было помочь им «встать на ноги», они были чемто пугающим или вызывающим сострадание, объектом травли или покровительства, пугалом для общества или общественным бременем». Теперь, оказавшись в собственном городе, американские негры должны были стать «авангардом африканского народа в установлении связей с цивилизацией Двадцатого Века». № миссией было «восстановление престижа этого народа в глазах всего мира». Локк основывался на традиционном американском убеждении, что нация — это Град на Холме: негры в Америке (перефразируя Киплинга) возьмут на себя «бремя черных». У Гарлема было свое Возрождение. К 1920 году негритянское население Нью-Йорка, почти полностью сосредоточенное в Гарлеме, насчитывало более 150 ООО человек, что делало эту городскую негритянскую общину самой крупной из всех подобных в Америке. В течение следующего десятилетия выдающиеся литературные, музыкальные и художественные таланты, которые здесь расцвели, принесли этой перешедшей в новые руки трущобе мировую известность. Негритянский лирический поэт Каунте Каллен составил антологию негритянской поэзии, он писал романы и переводил греческую трагедию. Клод Маккей, иммигрант с Ямайки, написал «Домой в Гарлем» (1928), первый роман американского негритянского автора, ставший бестселлером. Джейк, который во время первой мировой войны дезертировал из армии, потому что ему не Давали бить немцев, возвращается в свой любимый Гарлем, со всеми здешними проблемами, любовью и ненавистью, проституцией и наркотиками, и бесчисленными путами разочарований. Герой Маккея восторгается: «Гарлем! Где еще найдешь такую жизнь, как в Гарлеме? Добрый старый Гарлем! Шоколадный Гарлем! Милый Гарлем! Гарлем, я знаю тебя вдоль и поперек!» На подмостках Гарлема и за его кулисами тоже появилось множество талантливых людей, которые заслуживали внимания не потому, что были неграми, а потому, что являлись необыкновенными художниками, писателями или научными деятелями: сам Джеймс Уэлдон Джонсон; Ален Локк; Джин Тумер, который написал о диссидентах Европы и Америки; Джесси Редмон Фосет, автор романов из жизни негров среднего класса; социологи У.Э.Б. Дюбуа и Франклин Фрейзье; публицист Уолтер Уайт. Одним из самых замечательных авторов был Ленгстон Хьюз, плодовитый литератор, который использовал особый жизненный опыт негров для объяснения проблем всей Америки. «Я никогда не смогу изложить на бумаге весь свой восторг от поездки в Гарлем на подземке, — вспоминал Хьюз о своем прибытии туда в 1921 году. — Я поднялся по ступеням и вышел на яркое сентябрьское солнце. Гарлем! Я остановился, уронил чемоданы, глубоко вздохнул и вновь почувствовал себя счастливым». Таланты вновь объединившихся, наполовину освободившихся негров проявились не только в знакомых всем формах литературы и искусства Поскольку переселение на Север и в города освободило их от установлений и оков плантаторского рабства, теперь они были свободны в своей собственной жизни и для познания собственного сообщества И полное освобождение — для мира повсеместных сообществ — еще предстояло. Негритянские «города в городах» своей изоляцией и неизменностью были необычным явлением в американской жизни, но именно здесь возникла новая музыка, которая быстро распространилась по стране и по всему миру — и сразу получила признание как музыка чисто американская. «Эпоха джаза», десятилетие после первой мировой войны, когда нация стала в основном городской, своим названием была обязана глубокой и разнообразной новой популярной музыке, которая была в основном детищем городских негров. Историки не могут достичь единодушия пр вопросу о происхождении слова «джаз»: некоторые говорят, что оно африканского или креольского происхождения, другие — что оно является производным от имени музыканта, многие американские лингвисты, включая Менкена, какимто образом связыва jot его с простонародным выражением «to jazz», означающим половой акт. Но никто не отрицает, что это американское направление в музыке было создано неграми в первые годы их переселения в города, и процветал джаз в первую очередь благодаря таланту, энергии и воображению городских негров. ft в Европе годы после первой мировой войны были временем музыкальных экспериментов — Арнольда Шенберга и Белы Бартока. Но джаз (как замечает Гюнтер Шуллер, исследователь его происхождения) был более демократичным, более общедоступным экспериментом. Ведь в Старом Свете развивались новые формы элитарной — салонной и концертной — музыки, произведения композиторов исполнялись для ценителей. А вот джаз (говоря языком музыковедов) не был «детищем горстки новаторов в области стиля, а был скорее относительно безыскусной полународной музыкой — явлением более социологическим, чем музыкальным... недавно объединившим полдюжины составляющих его источников в пока еще безымянный, но все же вполне определенный музыкальный стиль». Ранний американский джаз, как и музыка африканских туземцев, был не столько выраженным музыкальным «направлением», сколько формой общинной праздничной традиции. Пути стирания различий в джазе были также истинно демократическими и очень американскими. Джаз, являясь по существу стихийной музыкальной импровизацией, стер привычные различия между композитором и исполнителем. Он создал новую близость и взаимодействие между каждым исполнителем и его товарищами. И как музыка танцевальная, джаз был особенно восприимчив к реакции слушателей, которые становились как бы участниками исполнения. Веселые ритмы рэгтайма (ставшие популярными гдето после 18% года и получившие свое самое полное выражение в выступлениях Скотта Джоплина, негра из Техаса, чья вещь «Кусочек кленового листа» стала образцом нового синкопирования) и печальная мелодичность блюза в сочетании с народными традициями и африканскими ритмами превратились в раскованный американский музыкальный язык. Джаз можно было петь или играть на любом и всяком инструменте или музыкальном устройстве, и он мог быть понятен почти каждому и почти повсюду. Одним из отцов блюза был У.Хэнди, негр из Алабамы, котоРЫЙ начинал как традиционный негритянский исполнитель с игры на корнете и приобрел особую известность своей вещью «Сент-Луи блюз» (1914). Как объяснял сам Хэнди: Блюз гораздо глубже того, что сегодня называют настроением. Как и «спиричуело, он — отражение сущности негров, в нем наша история, наше происхождение, наш жизненный опыт. Блюз создан человеком, находящимся в самом низу. Блюз произошел из униженности, из жажды и страсти. И когда человек играл или пел блюз, музыка удовлетворяла малую толику его желаний. Истоки блюза уходят вглубь, к временам рабства и тосхи. Мой отец, негритянский проповедник, бывало, каждый раз плакал, слушая «Увидимся на Страшном суде. Когда я спросил его почему, он сказал: «Эту песню пели, когда в Арканзасе твоего дядю продавали в рабство. Он не позволял своему хозяину бить себя, вот они и отделались от него, словно от мула». Потом, во время первой мировой войны, американцы вкусили то, что мы испытывали долгие годы: когда людей отрывают от семей и посылают в чужие края, иногда против их желания. Тогда блюз и джаз стали более понятны многим. Но мы голодали годами, мы познали боль и жажду. Так блюз помогал заглушить тоску в сердцах разных людей. Они приняли его в свои души и ощутили то, что ощущали мы. И теперь, если белый поет блюз, он может выразить в нем столько же, сколько и негр. Блюз и джаз стали частью общеамериканской музыки и будут развиваться все дальше и дальше до бесконечности. Негры, живущие в городах, были дважды лишены своих корней, во второй раз начиная новую жизнь в Америке. Лишившись не по собственной воле своей африканской родины ради рабства в южных американских штатах, они коекак приспособились к жизни на южной ферме или плантации; теперь, добровольные изгнанники из земли своих отцов, они пытались пустить корни в твердую и холодную городскую мостовую. Быстрые ритмы плачей народа, ставшего дважды скитальцем, стали повторяющейся по всей стране мелодией, музыкой для всех других, вечно спешащих и бегущих американцев, которые искали в цементе то, что предыдущие поколения находили только в земле. Неудивительно, что так трудно точно определить истоки джаза — слова, музыку, первых композиторов и исполнителей. Ведь джаз был демократичной, народной музыкой, и, как отмечали Леруа Джонс и другие, он родился благодаря испытаниям, пережитым неграми в начале нашего века в возникавших по всей стране негритянских городских общинах. Общеизвестно, что Новый Орлеан был одним из первых мест, где появился джаз, — там еще до Гражданской войны негры имели больше возможностей принимать участие в жизни большого города. Там после Гражданской войны негры подобрали брошенные военными оркестрами инструменты и, влекомые африканской музыкой, часто звучавшей на Конгосквер, они превратили военные и похоронные мелодии и ритмы в песни своего нового братства. Поскольку джаз, как и блюз, вырос из «широкого приобщения большинства черных американцев к общей культуре страны», он появился одновременно во многих городах. Продукты повсеместных сообществ новых негритянских «городов в городах», джаз и блюз были, наверное, первой американской популярной музыкой, имевшей общенациональное значение. Новый Орлеан, Сент-Луис, Чикаго, Нью-Йорк, Детройт и другие места негритянского паломничества в сторону Севера, были центрами джаза, уяждый город (как и каждый исполнитель) имел собственный стиль, но исполнители легко переезжали из одного Гарлема в другой. Луи Армстронг, который начинал в Новом Орлеане, переехал в Чикаго, потом в Нью-Йорк и другие города Благодаря джазу было создано сообщество музыкантов всей страны, и все они друг друга знали. Фонограф явился также счастливой находкой для джаза и блюза Музыка, настолько непредвиденная, зависящая от импровизаций, не могла быть воспроизведена на застывшей нотной странице. Каждое выступление с его непредсказуемостью и импровизациями имело свою неповторимую прелесть, которая могла быть передана только на пластинках. «Безумный блюз» Мамми Смита, иногда называемый первым блюзовым бестселлером, был записан в середине февраля 1920 года, и в течение нескольких месяцев его распродавали по восемь тысяч пластинок в неделю. Основными покупателями были городские негры. Этот диск определил темпы роста и характер спроса на «негритянскую» музыку. Попутно он показал негров в новом свете как потенциальных членов бесчисленных потребительских сообществ. «Видеть в неграх потребителей, — замечает Леруа Джонс, — стало новым и очень прибыльным подходом, неожиданным дополнением к тому особому представлению о неграх, которое сложилось в сознании американцев. Это было неожиданным и для самих негров. Крупные городские центры, как и новые «черные города» вроде Гарлема, чикагской Южной стороны, быстро растущего негритянского квартала в Детройте, и большие города Юга первыми столкнулись с этим явлением. Вечерами по пятницам после работы не1ритянские рабочие выстраивались в очереди у магазинов, торгующих пластинками, чтобы купить новые блюзы, — и с притоком денег население Америки, судя по показаниям графиков предполагаемого спроса в конторах крупных предприятий, как бы выросло на одну десятую». Вели фонограф донес джаз до каждого американца, а радио создало непосредственную аудиторию небывалых размеров, звукозапись в свою очередь изменила характер джаза и блюза. Исполнение блюза или джазовое представление перед слушателями длились неопределенное время. Они не прекращались, пока исполнители не исчерпывали всех спонтанно возникавших импровизаций. Но пластинка была рассчитана на время вполне конкретное, и, по замечанию джазового критика Мартина Уильямса, в результате возникновения звукозаписи были установлены границы тому, что раньше их не имело. Певец, который знал, что сможет записать только четыре джазовые темы на десятидюймовой пластинке, скорее всего выбирал готовую «сочиненную» пьесу. Белые американцы, такие, как Бенни Гудмен, подхватили джаз и были в числе самых известных и преуспевающих исполнителей. Некоторые, как Бикс Бейдербек, выразили в джазе собственный крик протеста против общества, которое они не приняли или которое не приняло их. В концертных залах зазвучал симфонический джаз. В 1917 году на пластинки стала записываться группа «Ориджинл диксиленд джаз бэнд», целиком состоящая из белых исполнителей, а к 1920 году Пол Уайтмен, стремившийся подняться над «вчерашним грубым джазом», уже дирижировал целым концертным оркестром перед традиционной аудиторией любителей музыки. Теперь белые американцы подражали своим находящимся в изоляции негритянским согражданам, по иронии судьбы поменявшись с ними ролями. В государстве повсеместных сообществ, где распространяемые по всей стране универсальные товары быстро обесцвечивали краски разных районов страны, негритянские «города в городах» представляли собой яркие исключения. Карл Ван Вех тен, белый журналист из Айовы, считал «мерзость негритянской жизни, пороки негритянской жизни кладезем необычного колоритного материала для художника». И в его книге «Негритянский рай» (1926) перед читателями предстала не лишенная сочувствия, но окруженная романтическим ореолом и рассчитанная на сенсацию пародия на жизнь в Гарлеме. Это сразу же сделало книгу бестселлером. В 1920-х годах увеселительные прогулки в трущобы открывали перед белыми туристами ночные клубы и злачные места Гарлема, где можно было увидеть «соблазнительных смуглянок» и «горячих шоколадок», выступавших в «Черном дрозде» — кабаре, которое по части увеселений на Левом берегу могло уже составить конкуренцию Парижу. Для местной элиты Гарлем был «излюбленным местом развлечений». Ночное кабаре «Коттон клаб», чьи представления снискали славу «самых пикантных в городе», и другие гарлемские кабаре, рассчитанные на белых посетителей, стали очень модными. Негры, которые на Юге были символами «крестьянской простоты», в своих новых городских объединениях получили роль лишенных предрассудков американских горожан. Эта роль принадлежала им по крайней мере до второй половины века, и поэтому, когда Норман Мейлер искал определение для не стесненного условностями битника 1950-х годов, он назвал его «белым негром». Сосредоточение негритянского населения внутри «городов в городах» облегчало выделение его в национальные группы в тех частях страны, где оно имело возможность голосовать. Движение негров в сторону Севера и Запада, в сторону городов, было движением за увеличение их роли в политической жизни страны. В период Реконструкции, через тридцать лет после Аппо маттокса, в Вашингтон попали только два негритянских сенатора (оба из Миссисипи) и около двадцати негритянских конгрессменов из южных штатов. Но в начале XX века на Юге использовались всевозможные средства, чтобы лишить образованных негров участия в голосовании и тем более права быть избранными. Негры стали полноправными избирателями только после переселения. К 1942 году в Соединенных Штатах было негритянских избирателей столько же, сколько белых избирателей насчитывалось во всех семи штатах Дальнего Юга (Миссисипи, Луизиана, Алабама, Южная Каролина, Арканзас, Джорджия и Флорида). В 1947 году демократ Уильям Доусон, негр (его предшественник, первый в конгрессе негр с Севера Оскар де Прист, избирался подряд на три срока), был избран в палату представителей от Южной стороны Чикаго. Через два года за ним последовал Адам Клейтон Пауэлл из нью-Йоркского Гарлема и Чарлз Диггсмладший из Детройта. К 1964 году в конгрессе было четыре негра, а к 1972му их число возросло до пятнадцати. Негр Эдвард Брук, республиканец, был в 1966 году избран в сенат от Массачусетса. Голоса негритянских избирателей приобрели настолько важное значение (и были так явно сосредоточены в северных городах), что в 1960 году, впервые в истории Америки, было признано, что негритянские избиратели сыграли решающую роль в президентских выборах. Некоторые знающие обозреватели считали, что именно голоса негров обеспечили тот небольшой перевес в 120 ООО голосов, благодаря которому Джон Кеннеди был избран в президенты. В1964 году была принята двадцать четвертая поправка к конституции, отменившая подушный налог, который широко использовался на Юге, чтобы лишить негров избирательного права. В 1967 году президент Линдон Джонсон назначил негра Тергуда Маршалла членом Верховного суда США. К 1970 году сорок восемь негров были мэрами городов, в том числе трех крупнейших. После 1960 года ряд федеральных законов, обеспечивающих защиту гражданских прав и права участвовать в выборах, стали гарантировать неграм, что дискриминация на местах, даже на Юге, не сможет лишить их права голоса. Хотя отцыоснователи недвусмысленно отнесли к компетенции каждого штата установление избирательных цензов, пятнадцатая поправка к конституции (принятая в 1870 году) запрещала лишение права голоса «по мотивам расовой принадлежности, цвета кожи или бывшего рабского состояния». Но лишь в середине века избирательные права негров стали в Америке новым предметом всеобщего потребления. Сильнейшие и глубочайшие течения американской жизни в XX веке вовлекали негров — вместе с другими американцами — в повсеместные сообщества. Продолжающаяся коегде сегрегация негров и недопущение цветных в общественные места, что всегда было противоестественным, теперь стали невыносимыми. Но если течения истории могли менять свои направления, то глубокие русла, которые вместили мысли и чувства очень многих американцев, нельзя было так легко уничтожить. Негров заставили идти по извилистому, удаленному от других дорог пути в сторону общей американской жизни. Пребывание в городах, которое начинало давать неграм возможность обрести свое лицо, в то же время отделило их от остальных американцев, разбудило их негодование и обострило ощущение неизменности их расовой исключительности. Это неизбежно вызвало страхи и враждебность среди других американских граждан, которые не знали, кто такие негры, но не хотели жить с ними рядом. Расовые конфликты, находившие свое выражение в суде Линча, незаконной казни отдельных негров, после 1890 года были усугублены групповыми столкновениями. Эпоха вступления негров в американскую жизнь стала еще и эпохой появления в американском языке выражения «расовый бунт». Сегрегация и расовая дискриминация подкреплялись открытым и организованным белым расизмом. Второй куклуксклан, созданный в 1915 году в Джорджии, распространялся на Север и Средний Запад, пока в 1920-х годах не смог похвастаться членством в четыре миллиона человек. Но к 1960-м годам лозунги о «превосходстве белых», долго отравлявшие американскую жизнь, стали перекликаться с лозунгами «черной силы», и новый негритянский расизм стал почти обычным явлением. Отходя от проповеди ненасилия, исповедуемого преподобным Мартином Лютером Кингоммладшим, исполненная новой гордости и нового самосознания негритянская община испробовала все методы в борьбе, как насильственные, так и ненасильственные, в попытках обеспечить себе законное место в американской жизни. Но некоторые из этих попыток лишь грозили отдалить тот день, когда негры перестанут отличаться от других американцев, и таким образом делали тщетными все усилия. Попытки восстановить попранную в прошлом справедливость избирательными квотами, ответной дискриминацией и другими средствами в свою очередь вызывали негодование и подозрительность у нецветного населения, что могло лишь усугубить и навечно закрепить существующее положение негров и создать проблемы, решения которых не сулили ни добрая воля, ни насилие. Все же мощные глубинные течения в американской жизни в эпоху повсеместных сообществ вселяли во многих надежду, что любящие справедливость американцы смогут использовать непредвиденные возможности Нового Света, чтобы осуществить невозможное. Смогла бы нация, создавшая новые сообщества безграничного потребления и статистические сообщества и сумевшая (как мы убедились) справиться с пространством и временем, смогла бы эта нация еще раз проявить американские способности к уничтожению барьеров? |
2006-2013 "История США в документах" |