В.А. КОЛЕНЕКО “Американские речи” А.И. Солженицына как исторический источникЯ не могу сказать русским, насколько глубоко судит Солженицын о России. Я могу только сказать, что он обнаружил удивительную проницательность относительно Америки, как это было продемонстрировано в его знаменитой Гарвардской речи. Вайрих П. Живя в дореволюционной России, никто из нас не учитывал, до какой степени организованное общественное мнение Запада настроено против России и против Православной Церкви... Пусть другие народы будут счастливы и несчастливы по-своему и пусть не мешают нам строить Россию по-русски, жизненно и исторически верно, без доктринерства и без слепого подражания Западу! Ильин И.А. Имя Александра Исаевича Солженицына не нуждается в каких-либо представлениях. Однако следует признать, что у себя на родине он больше известен как автор таких художественных произведений, как “Архипелаг ГУЛАГ”, “В круге первом”, “Раковый корпус” и конечно же “Один день Ивана Денисовича” и “Матренин двор”, причем два последних были опубликованы в СССР еще до изгнания их автора. Самое же главное в его творчестве - раскрытие природы февраля 1917 г. - все еще плохо воспринято в России, хотя, по мнению самого Солженицына, именно февраль 1917-го дает ключ ко всей последующей истории России и Запада в XX в. И совсем уже не известно обширное публицистическое наследие Солженицына, которое лишь в 1996 г. начало возвращаться на родину (в момент написания этой статьи в Ярославле было издано два из трех томов его “Публицистики”). Так уж сложилось, что буквально сразу же после своей насильственной высылки из СССР А.И. Солженицын оказался под пристальным вниманием средств массовой информации Запада, причем интерес этот далеко выходил за рамки чисто литературного творчества писателя. В его многочисленных выступлениях, статьях, опубликованных в периодических изданиях западных стран, заявлениях, письмах и интервью постепенно складывалось его воззрение на западную действительность, но не как политика, что безуспешно пытались навязать ему органы печати, а как писателя, вдумчивого и восприимчивого к тому, что происходит на его родине и как преподносится это западной публике. Поскольку значительную часть изгнания Солженицын провел в США, совершенно естественно, он больше всего узнал именно об этой стране и именно по ней судил об общей позиции Запада по отношению к своей родине. Суждения писателя о Западе были всегда правдивы и честны, более того, они импонировали широкой публике. Вот почему, несмотря на множество критических замечаний в адрес Запада, зарубежная аудитория часто аплодировала ему, чего нельзя сказать о средствах массовой информации, которым такие откровенные суждения русского писателя очень не нравились, ибо никак не вписывались в сложившиеся стереотипы. Среди его богатейшего публицистического наследия, непосредственно созданного в Америке, следует выделить прежде всего публичные выступления: “Речь в Гарварде на ассамблее выпускников университета” (1978), “Речи в Вашингтоне и Нью-Йорке перед представителями АФТ-КПП” (1975), “Речь на приеме в Сенате США” (1975), “Слово на приеме в Гуверовском институте” (1976), “Темплтоновская лекция” (1983); статьи: “Чем грозит Америке плохое понимание России” (“Foreign Affairs”, 1980), “Коммунизм: у всех на виду - и не понят” (“Time”, 1980), “Иметь мужество видеть. Полемика в журнале “Foreign Affairs” (1980), а также “Телеинтервью компании NBC” (1975), “Радиоинтервью компании Би-би-си” (1979), “Телеинтервью с конгрессменом Лебутийе об американском радиовещании на СССР” (1981), “Соображения об американском радиовещании на русском языке” (1981) и другие материалы за два десятилетия - с 1974 по 1994 г. С самого начала своего пребывания на Западе Солженицын хотел разъяснить живущим здесь людям правду о России и ее утраченных моральных и культурных ценностях, созданных за истекшую тысячелетнюю историю. В одном из первых публичных выступлений, сославшись на русскую пословицу “недруг поддакивает, а друг спорит”, он сказал: “Именно потому, что я друг Америки... я не буду говорить сладких слов” . Аналогичное мнение высказывал по этому поводу и его знаменитый предшественник Алексис де Токвиль, недвусмысленно заявляя: “От своих врагов люди не получают и крупицы правды, не одаривают их ею и друзья; именно поэтому я и говорю правду” . Русскому писателю понадобилось немного времени, чтобы убедиться в плохой осведомленности о России, узости кругозора западных ученых и даже в преднамеренности многих истолкователей России. Цель его выступлений перед публикой и в печати как раз и представляла собой попытку прорвать эту стену незнания. По мнению Солженицына, иностранным ученым прежде всего не достает самого духа прежней дореволюционной России, поскольку “революционные и фрондирующие эмигранты из России... создали на Западе искаженную, непропорциональную, предвзятую картину нескольких русских столетий”. И такое восприятие, составленное “отрицателями России, ненавистниками ее жизненного уклада и ее духовных ценностей”, такое “искажение русской исторической ретроспективы, непонимание России Западом выстроилось в устойчивое тенденциозное обобщение” - об якобы “извечном русском рабстве”, о некой “азиатской традиции” и т.д. Идейный предшественник А.И. Солженицына, яркий представитель первой волны эмиграции, выдающийся русский философ И.А. Ильин в целом ряде своих блестящих публицистических статей, таких, как “Мировая политика русских государей”, “Искажение русской истории”, “О расчленителях России”, “О русском национальном самосознании”, “Что сулит миру расчленение России?”, “Отповедь расчленителям”, “Надежды на иностранцев”, “Ненавистники России”, «О “мирном рядомжительстве”», “Долой политическое доктринерство”, показал поистине перманентный преемственный характер такой постыдной антирусской тенденции в общественной мысли Запада. Поэтому интересно привести некоторые наиболее характерные высказывания Ильина, не просто отражающие мнения лучших представителей “первой волны” русской эмиграции, но и полностью подтверждающие справедливость более поздних аналогичных суждений самого Солженицына: “Европа не знает России, не понимает ее народа, ее истории, ее общественно-политического строя и ее веры”. “Европе не нужна правда о России, ей нужна удобная для нее неправда”. «Нам надо понять это отношение, это нежелание правды, эту боязнь действительности. Все видимое преклонение европейца перед “точным знанием”, перед “энциклопедической образованностью”, перед “достоверной информацией”, словом, вся этика истины смолкает, как только дело коснется России. Европейцам “нужна” дурная Россия: варварская, чтобы “цивилизовать ее по-своему; угрожающая своими размерами, чтобы ее можно было расчленить; завоевательная, чтобы организовать коалицию против нее; реакционная, чтобы оправдать в ней революцию и требовать для нее республики; религиозно-разлага- ющаяся, чтобы вломиться в нее с пропагандой реформации или католицизма; хозяйственно-несостоятельная, чтобы претендовать на ее “неиспользованные” пространства, на ее сырье или, по крайней мере, на выгодные торговые договоры и концессии». “Им нужна слабая Россия... с убывающим народонаселением... Россия безвольная... Россия расчлененная... Но единая Россия им не нужна”. “...унизить и очернить русскую культуру, изобразить русский народ, как рабский народ, достойный своего рабства... подготовить расчленение русского государства и завоевание русской территории... исказить, унизить и покорить его христиански-православное исповедание”. «И пусть нам не говорят, что если в Швейцарии, Швеции, Голландии и в Соединенных Штатах демократический строй “справляется” с местными государственными заданиями, то он может и должен быть введен повсюду. Так эти вопросы не решаются. Все народы различны. Различны их территории, их климаты, их душевные уклады, их религии, их мораль, их культура. Политическая “уравниловка” есть такая же нелепость, как и хозяйственная... Откуда эта нелепая мысль, что есть единое политическое устройство, всюду целесообразное и благотворное? ...Демократия может быть уместна, целесообразна и политически оправдана в одних государствах и может быть совершенно неподходяща, прямо гибельна в других». «Итак, нет “единого государственного строя”, который был бы “наилучшим” для всех стран и народов ...на введении демократии в грядущей России настаивают, во-первых, неосведомленные и лукавые иностранцы, а во-вторых, бывшие российские граждане, ищущие ныне разложения и погубления России» . А между тем сам Запад был далек от того идеалистического представления о нем, которое ошибочно складывалось у некоторых людей, живших тогда за “железным занавесом”. “Если меня спросят, - сказал Солженицын, выступая перед выпускниками Гарвардского университета в июне 1978 г., - хочу ли я предложить своей стране в качестве образца сегодняшний Запад... я должен буду откровенно ответить: нет, ваше общество я не мог бы рекомендовать для преобразования нашего. Для того богатого душевного развития, которое уже выстрадано нашей страной в этом веке, западная система в ее нынешнем, духовно-истощенном виде не представляется заманчивой” . Именно в этой речи Солженицына были систематизированы некоторые негативные черты современного Запада. Каковы же они? 1. Прежде всего Запад в целом и особенно в своих правящих и интеллектуально ведущих прослойках утратил общественное мужество перед наступающими силами Зла и Интернационального Террора, что, по справедливому мнению писателя, “издревле считалось первым признаком конца” . 2. Хотя за последние десятилетия многие граждане Запада получили такое количество материальных благ, которые теоретически должны были бы обеспечить им счастье, но реально этого не произошло. Здесь упущена важная психологическая подробность: “постоянное желание иметь все больше и лучше и напряженная борьба за это запечатлеваются на многих западных лицах озабоченностью и даже угнетением, хотя выражение это принято тщательно скрывать”. Теперь уже очевидно, что привычка к высокоблагополучной жизни вовсе не является синонимом счастья при отсутствии понимания ценности всеобщего блага. Не случайно на это же обстоятельство обращал внимание и Токвиль: “В Америке я видел самых свободных, самых просвещенных людей на свете, имеющих самые благоприятные для жизни условия, однако мне казалось, что их лица обыкновенно омрачены какой-то легкой, как облачко, тенью; они были серьезны, почти грустны даже во время развлечений. Основная причина этого парадокса... постоянно думают о тех благах, которых они лишены” . 3. Западное общество избрало для себя наиболее удобную форму существования - юридическую, характерную необычайно широкими границами прав человека. “Ужасно то общество, в котором вовсе нет беспристрастных юридических весов, - сказал Солженицын. - Но общество, в котором нет других весов, кроме юридических, тоже мало достойно человека. Право слишком холодно и формально, чтобы влиять на общество благодетельно” . 4. Согласно Солженицыну в западном обществе сложилось определенное “неравновесие между свободой для добрых дел и свободой для дел худых... под видом демократического ограничения торжествует посредственность”, что привело к подрыву и ослаблению административной власти на всех уровнях. Более того, создалась парадоксальная ситуация: “Защита прав личности доведена до той крайности, что уже становится беззащитным само общество (апл.)... от иных личностей, - и на Западе приспела пора отстаивать уже не столько права людей, сколько их обязанности” (апл.). Последний вывод Солженицына полностью соответствует более раннему аналогичному высказыванию другого виднейшего представителя русской общественной мысли Н.А. Бердяева: “В основе... либерализма был внутренний порок... Либерализм... роковым образом изменил своей единственной возможной духовной основе. Вы сделали декларацию прав человека и оторвали ее от декларации прав Бога. В этом был ваш первородный грех, за который вы наказаны... Потому что вы забыли о правах Бога, вы забыли и о том, что декларация прав человека должна быть связана с декларацией обязанностей человека. Путь, на котором права человека были оторваны от обязанностей человека, не довел вас до добра. На этом пути выродился ваш либерализм. Требование прав без сознания обязанностей толкало на путь борьбы человеческих интересов и страстей, состязания взаимоисключающих притязаний. Права человека предполагают обязанность уважать эти права. В осуществлении прав человека самое важное не собственные правовые притязания, а уважение к правам другого, почитание в каждом человеческого образа, т.е. обязанности человека к человеку и человека к Богу. Обязанности человека глубже прав человека, они и обосновывают права человека. Право вытекает из обязанности. Если все будут очень сильно сознавать права и очень слабо сознавать обязанности, то права никем не будут уважаться и не будут реализованы. И права человека, и обязанности человека коренятся в его богоподобной природе. Если человек лишь подобие природной и социальной среды, лишь рефлекс внешних условий, лишь дитя необходимости, то нет у него ни священных прав, ни священных обязанностей, то есть у него лишь интересы и притязания” . Солженицын считает, что именно на Западе “свобода разрушительная, свобода безответственная получила самые широкие просторы. Общество оказалось слабо защищено от бездн человеческого падения, например от злоупотребления свободой для морального насилия над юношеством, вроде фильмов с порнографией, преступностью или бесовщиной (апл.)... Широта юридических рамок (особенно американских) поощряет не только свободу личности, но и некоторые преступления ее, дает преступнику возможность остаться безнаказанным... этот переклон свободы в сторону зла создавался постепенно, но первичная основа ему была положена гуманистическим представлением, что человек... не несет в себе внутреннего зла, все пороки жизни происходят лишь от неверных социальных систем, которые и должны быть исправлены” . Особенно явственно это ощущается в случае со средствами массовой информации: «Широчайшей свободой... пользуется и пресса... лишь бы не перешагнуть юридические рамки, но безо всякой подлинной нравственной ответственности за искажение... Пресса имеет возможность и симулировать общественное мнение и воспитать его извращенно. То создается геростратова слава террористам, то раскрываются даже оборонные тайны своей страны, то беззастенчиво вмешиваются в личную жизнь известных лиц под лозунгом: “Все имеют право все знать” (апл.). (Ложный лозунг ложного века: много выше утерянное право людей не знать, не забивать своей божественной души - сплетнями, суесловием, праздной чепухой (апл.). Люди истинного труда и содержательной жизни совсем не нуждаются в этом избыточном отягощающем потоке информации)» . В этом отношении суждения Солженицына напрямую соотносятся с библейской истиной: “... во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь” (“Екклесиаст” 1.18). К этому писатель совершенно справедливо добавляет такие специфические черты западной прессы, как поверхностность, поспешность, отсутствие глубины, жажда сенсационных формулировок. И несмотря на все эти психические аномалии, “пресса стала первейшей силой западных государств, превосходя силу исполнительной власти, законодательной и судебной. А между тем, - справедливо задает он вопрос, - по какому избирательному закону она избрана и перед кем отчитывается?”. Есть и еще одна удивительная для свободного Запада черта, казалось бы, более присущая для тоталитарного Востока, - унификация: “...у западной прессы в целом тоже обнаруживается общее направление симпатий... общепризнанные допустимые границы суждений, а может быть, и общекорпоративные интересы, и все это вместе действует не соревновательно, а унифицировано. Безудержная свобода существует для самой прессы, но не для читателей (апл.)... Безо всякой цензуры на Западе осуществляется придирчивый отбор мыслей модных от мыслей не модных - и последние, хотя никем не запрещены, не имеют реального пути ни в периодической прессе, ни через книги, ни с университетских кафедр” (апл.). На эту специфическую тенденцию обратил внимание и Токвиль, рассуждения которого по этому поводу весьма интересны, поскольку показывают длительный перманентный характер этого явления, своего рода историческую традицию, в корне меняющую досужие рассуждения о западном, в частности американском, либерализме: “Я не знаю ни одной страны, где в целом свобода духа и свобода слова были бы так ограничены, как в Америке. В Америке границы мыслительной деятельности, определенные большинством, чрезвычайно широки. В их пределах писатель свободен в своем творчестве, но горе ему, если он осмеливается их преступить. Конечно, ему не грозит аутодафе, но он сталкивается с отвращением во всех его видах и с каждодневными преследованиями, политическая карьера для него закрыта... Ему отказывают во всем, даже в славе. До того как он предал гласности свои убеждения, он думал, что у него есть сторонники. Теперь же... ему кажется, что сторонников у него нет, потому что те, кто его осуждает, говорят громко, а те, кто разделяет его мысли, но не обладает его мужеством, молчат и отдаляются от него. Наконец... он уступает, сдается и замыкается в молчании, как если бы его мучили угрызения совести за то, что он сказал правду”. Все это создает прекрасные условия для внедрения в общественные настроения сильных массовых предубеждений, вот почему, отмечает Солженицын, “и многие живущие на Западе недовольны своим обществом, презирают его или упрекают, что оно уже не соответствует уровню, к которому созрело человечество”. Многие другие факторы, свидетельствующие о расслаблении человеческих характеров на Западе, дали возможность Солженицыну с полным основанием сделать ряд весьма категоричных выводов и умозаключений о характере современного Запада: “Западный образ существования все менее имеет перспективу стать ведущим образцом... центр вашей демократии и культуры на несколько часов остается без электричества... и сразу целые толпы американских граждан бросаются грабить и насиловать... Такова непрочность общественного строя и отсутствие внутреннего здоровья в нем... в XX в. западная демократия не выиграла ни одной большой войны: каждый раз она загораживалась сильным сухопутным союзником, не придираясь к его мировоззрению... Следующая война - не обязательно атомная... может похоронить западную цивилизацию окончательно”. Главную причину всего этого Солженицын усматривает в утвердившемся на Западе миросознании, которое можно определить как рационалистический гуманизм или еще лучше - антропоцентризм - представление о человеке как о центре существующего миропорядка: “Гуманистическое сознание... не признало в человеке внутреннего зла, не признало за человеком иных задач выше земного счастья и положило в основу современной западной цивилизации опасный уклон преклонения перед человеком и его материальными потребностями. За пределами физического благополучия и накопления материальных благ все другие, более тонкие и высокие, особенности и потребности человека остались вне внимания государственных устройств и социальных систем, как если бы человек не имел более высокого смысла жизни” . Выражая таким образом свое критическое отношение к установившемуся западному миропорядку и основываясь на глубоко христианской православной концепции человека и его подлинных ценностях в земной жизни, Солженицын вполне справедливо отмечает, что “в ранних демократиях, также и в американской при ее рождении, все права признавались за личностью лишь как за Божьим творением, то есть свобода вручалась личности условно, в предположении ее религиозной ответственности”. Теперь же, хотя Западу и удалось отстоять права человека, и даже с избытком, как считает Солженицын, “ но совсем поблекло сознание ответственности человека перед Богом и обществом”. Именно этот, по его выражению “юридический эгоизм западного мироощущения” и привел общество к жестокому духовному кризису, политическому тупику и моральной нищете. За последние десятилетия явственно проявила себя “катастрофа гуманистического автономного безрелигиозного сознания”, которое, согласно Солженицыну, “мерой всех вещей на земле... поставило человека - несовершенного человека, никогда не свободного от самолюбия, зависти, тщеславия и десятков других пороков”. Несмотря на то что гарвардская речь Солженицына была выслушана присутствующими с большим вниманием, интересом и не раз прерывалась аплодисментами, отклики американской массовой прессы были совершенно иными: “фанатик”; “одержимый”; “расколотый разум”; “циник”; “мстительный поджигатель войны”; наконец, и просто “убирайся вон из страны” (“изящное применение принципа свободы слова, - заметил писатель, - чем это отличается от Советов”?). В последующей полемике, в том числе и на страницах журнала “Форин Афферз”, Солженицын откровенно высказался по этому поводу: “Я всегда был уверен, что американская система жаждет критики и даже любит ее. Уверенность поколебалась после моей гарвардской речи... но боязнь критики и свежих мыслей - роковая черта обреченных систем”. В данном ряду следует упомянуть и известного американского историка А.М. Шлезенгера, который тоже осудил гарвардскую речь Солженицына. В своей книге “Циклы американской истории” он счел нужным посвятить русскому писателю целую главу под характерным названием “Вызов Солженицына”, в которой совершенно бездоказательно (в отличие от всех остальных глав книги здесь полностью отсутствует какой-либо научный аппарат) критикует взгляды “русского отшельника”, как он сам его величает, применяя подчас почти советскую терминологию типа “Солженицын, выдворенный из России”, и делает совсем уж невероятный вывод: раз “Запад никогда не понимал России”, то и “Солженицын никогда не понимал Америки”. Тем не менее даже он не в силах не признать, что обвинения Солженицына “находят отклик в душах многих американцев”. В свою очередь, русский писатель указал западным ученым и журналистам на то, что они беспечно, неправильно, а иногда и намеренно путают слова Россия и СССР, русские и советские и применяют первое вместо второго и с эмоциональным преимуществом в пользу второго. В результате в массовое сознание внедряются такие изящные и невинные фразы, как “русские танки вошли в Прагу”; “русский империализм”; “русским нельзя верить”, но “советские космические достижения”; “успехи советского балета”. По образному выражению Солженицына, поступать так равносильно тому, как “признавать за убийцей одежду и паспорт убитого” . Так в годы холодной войны сложилась недоброжелательность к слову “русский”. Даже коммунизм западные ученые объяснили “извечным русским рабством”. Особенно поражала Солженицына бесцеремонная трактовка Западом всей досоветской русской истории. Эта тема особенно полно раскрыта им в статье “Чем грозит Америке плохое понимание России”, опубликованной весной 1980 г. в журнале “Форин Афферс”. При изучении любой национальной истории, справедливо считает Солженицын, необходимо уважать ее своеобразие, но в нашем случае все наоборот: “По отношению же к русскому тысячелетнему восточному христианству западные исследователи... испытывают лишь презрение и удивление: почему этот странный мир, целый материк, все не принимал западного мировоззрения и все не шел по столь явно преимущественному западному социальному пути? Россия решительно осуждается за все, в чем она не похожа на Запад” . Иллюстрируя подобное утверждение, Солженицын указывает на длинный ряд научных трудов американских ученых, сознательно искажающих облик России. Такова, несомненно, книга Ричарда Пайпса “Россия при старом порядке”, автор которой рассматривает несколько веков русской истории вне всякой зависимости от православия. Путем произвольного отбора того, что помогает ему дать “пренебрежительнонасмешливое и открыто враждебное описание русской истории и русского народа”, Пайпс выдвигает концепцию того, что “вся история России никогда не имела другого смысла, как создать полицейский строй”. Подобные приемы, считает Солженицын, ведут только к одному возможному выводу - “об античеловеческой сути русской нации”. Недалеко ушел и другой американский ученый Роберт Такер, которому присущи еще более мудреные умозаключения типа: “неувядшие идеалы революции... загубил гнусный Сталин, потому что уроки брал не у Маркса, а у гнусной русской истории”; “ГУЛАГ происходит от насильственного труда при Петре I”, как будто насильственный труд был изобретен в России! “А почему не от египетских фараонов?” - спрашивает Солженицын . Такими же методами действуют и политические структуры США. Наглядным примером этого он считает “чудовищную” резолюцию конгресса США от 17 июля 1959 г. о порабощенных нациях, в которой “всемирный коммунизм назван русским, России приписано порабощение континентального Китая и Тибета и русским отказано числиться в составе угнетенных наций, к которым причислены несуществующие Идель-Урал и Казакия”. В этом официальном документе США говорится буквально следующее: «...начиная с 1918-го года, империалистическая и агрессивная политика русского коммунизма привела к созданию обширной империи, которая представляет собою жесточайшую угрозу безопасности Соединенных Штатов... империалистическая политика коммунистической России привела, путем прямой и косвенной агрессии, к порабощению и лишению национальной независимости Польши, Венгрии, Украины, Чехословакии, Латвии, Литвы, Эстонии, Белоруссии, Румынии, Восточной Германии, Болгарии, Континентального Китая, Армении, Азербайджана, Грузии, Северной Кореи, Албании, Идель-Урал а, Тибета, Казакии, Туркестана, Северного Вьетнама... эти захваченные нации, видя в Соединенных Штатах цитадель человеческой свободы, ищут их водительства и содействия в деле их освобождения и возвращения им независимости... для безопасности Соединенных Штатов жизненно необходимо, чтобы стремления к свободе и независимости, проявляемые народами этих покоренных наций, были неукоснительно поддерживаемы... Постановлено Сенатом и Палатой Представителей Соединенных Штатов, собравшихся в Конгрессе, что Президент Соединенных Штатов уполномочивается и его всенародно просят обнародовать прокламацию, объявляющую третью неделю июля 1959 года “Неделей Порабощенных Наций”... и просят обнародовать подобную же прокламацию ежегодно...» Вопиющие примеры систематического вмешательства во внутренние дела нашей страны, причем уже тогда, когда она перестала быть коммунистической, приводит Солженицын в одной из своих самых последних работ «’’Русский вопрос” к концу XX века» (1994): “Президент Буш мог бестактно вмешиваться перед украинским референдумом: выразить сочувствие отделению Украине, при ленинских границах. (Стал бы он что-нибудь этакое высказывать, например, о Северной Ирландии?..) Американский посол в Киеве Попадюк имел авантаж заявить, что Севастополь есть подлинно украинская территория. По какой исторической эрудиции или на каких исторических основаниях он вынес это свое ученое суждение? - не пояснил. Да и не надо: тотчас же и Госдепартамент подтвердил мнение г-на Попа- дюка” . В тех же самых целях американская журналистика допускает “беззастенчивое смешение православия с антисемитизмом”, упорно замалчивая факты недавнего прошлого, крайне невыгодные для Запада: “По признанию советской репатриационной комиссии генерала Голикова, сразу после войны советским властям удалось получить из Европы более 5 миллионов человек. Как мы теперь узнаем из документов английских и американских, свыше полутора миллионов было выдано насильно, остальные обманом’’. Но еще поразительней, что эта тотальная массовая насильственная выдача Сталину на расправу не только военнопленных, но и вполне мирных людей, не желавших возвращаться под коммунистический гнет, “производилась со стороны Запада фашистско-коммунистическими методами”: “...английские и американские армии сдавали коммунистам на расправу сотни тысяч мирных жителей, обозы стариков, женщин и детей, и просто бывших военнопленных и подневольных рабочих, - сдавали не только против их воли, но даже видя тут же их самоубийства. А английские отряды и сами застреливали, кололи, рубили этих людей, почему-то не желающих возвращаться на свою родину... из тех английских и американских офицеров не только никто никогда не был наказан и не получил упрека, - но свободная, гордая, ничем не связанная английская и американская печать - почти 30 лет невинно единодушно промолчала об этом предательстве своих правительств, - 30 лет не находилось ни одного честного пера! Не этому ли удивиться больше всего? Бесперебойная гласность Запада вдруг в этом случае отказала. Почему?” Да просто потому, что во второй мировой войне Запад защищал не свободу для всех, а лишь “свободу для себя”. А что же Россия? По мнению Солженицына, исчерпывающий ответ на этот сакраментальный вопрос дал в 1950-х годах один видный чиновник американской администрации: “Нам не нужна никакая Россия, ни прошлая, ни будущая!” А.И. Солженицын неоднократно подчеркивал неадекватность демократии и свободы, ссылаясь на мнение А. де Токвиля, который считал эти понятия противоположными и сам был “пламенный сторонник свободы, но отнюдь не демократии”. В поистине эпохальном манифесте “Как нам обустроить Россию?” (1990), для всех нас знаменательном и, к сожалению, так до конца и не понятом современниками, он приводит весьма любопытные высказывания различных политиков, общественных деятелей и ученых о природе демократии. Это - и “тирания большинства” (Дж.С. Милль), и “суррогат веры для безбожных интеллектуалов” (И. Шумпетер), и “господство посредственности” (А. де Токвиль), и “денежная аристократия” (Б.Н. Чичерин). Более развернутые характеристики тоже достаточно показательны: “демократию мы выбираем не потому, что она изобилует добродетелями, а только чтоб избежать тирании” (К. Поппер); “в случае конфликта национальной безопасности и прав человека приоритет должен быть отдан национальной безопасности” (Папа Иоанн-Павел II); “демократия - не столько способ правления, сколько способ ограничить правительство, чтоб оно не мешало развитию в человеке главных ценностей, которые дают семья и вера” (президент США Р. Рейган); и, пожалуй, самая оптимальная характеристика, исходящая из досоветской России: “демократия - это способ, с помощью которого хорошо организованное меньшинство управляет неорганизованным большинством” (В.В. Розанов). Показав коренное отличие демократии, как количественной категории, от свободы, как категории качественной, Солженицын в краткой речи на церемонии вручения ему премии “Фонда свободы” в Стенфорде 1 июня 1976 г. отметил, что современная цивилизованная свобода, понимаемая исключительно в юридических рамках, весьма далека от своего исторического идеала, и продемонстрировал это следующими примерами: “Свобода! - принудительно засорять коммерческим мусором почтовые ящики, глаза, уши, мозги людей, телевизионные передачи... - навязывать информацию, не считаясь с правом человека на душевный покой... - плевать в глаза и души прохожих рекламой. Свобода! - издателей и кинопродюсеров отравлять молодое поколение растлительной мерзостью... Свобода! - оправдательных речей, когда сам адвокат знает о виновности подсудимого... Свобода! - сбора сплетен, когда журналист для своих интересов не пожалеет ни отца родного, ни родного Отечества” . Как бы юридически безупречны ни были все эти “свободы”, считает Солженицын, с нравственной точки зрения все они порочны, ибо подлинной человеческой свободой является не внешняя свобода, определяемая кем-то другим, а дарованная Богом внутренняя свобода, т.е. возможность самому определять свои поступки и нести за них духовную ответственность. Очень большое внимание, и не случайно, уделял писатель проблеме американского радиовещания на СССР, поскольку долгие годы для многих людей в нашей стране передачи официальных государственных радиостанций “Голос Америки” и “Свобода” могли бы быть единственной возможностью получения правдивой информации и о событиях внутри СССР и о самом Западе. Но насколько правдивой была информация, идущая с Запада? В целом ряде интервью средствам массовой информации, устных выступлений и статей Солженицын, как это присуще ему, дает ясный, исчерпывающий и документально аргументированный ответ на этот вопрос. Особенно показательны его “Телеинтервью с конгрессменом Лебутийе” (1981), записанное телекомпанией NBC в Вермонте, и “Соображения об американском радиовещании на русском языке” (1981), посланные в качестве приложения к письму президенту Рейгану. По мнению писателя, передачи этих радиостанций “порочны в самой своей основе”, поскольку, помимо политических новостей и образовательных программ, содержат “либо ничтожный хлам, дурно представляющий США в глазах русских слушателей... либо поучения, пренебрегающие национальными традициями русского народа и его православной религией”. Все это происходит потому, считает Солженицын, что теоретики и стратеги американского радиовещания «находятся в плену распространенных на Западе мифов, враждебных России, источник которых идет еще от Карла Маркса и питался революционными эмигрантами из России в начале XX в.: о неисправимой якобы “реакционности” всего русского народа, его традиционных взглядов, его государственного устройства и даже его религии». В свое время Госдепартамент запретил чтение “Архипелага ГУЛаг“ для России; обе радиостанции - “Свобода” и “Голос Америки” без всяких объяснений запретили юбилейную передачу о Столыпине - это ли не вопиющие примеры предвзятой цензуры, с чем, естественно, не мог не согласиться американский конгрессмен Лебутийе. Более того, в начале 1981 г. был принят к исполнению служебный меморандум Крич- лоу, определяющий рамки предварительной цензуры для русской секции радиостанции “Свобода”. А.И. Солженицын приводит наиболее вопиющие и типичные примеры внутренней цензуры и пристрастного отбора материалов на русской секции радиостанции “Свобода”: «рыцари-крестоносцы терзали Русь в самое время татарского ига - скрыть (неблагоприятное освещение европейских действий); не критиковать декабристов, например, склонности Пестеля к тоталитаризму (ибо декабристы боролись против царя, и тем самым вне критики); отмечание в 1980 году 600-летия Куликовской битвы (победы над татарами) Кричлоу считает грубой ошибкой радиостанции - “это обидит татар”; не высказывать сочувствия противникам коммунистов в гражданской войне 1918-1920... не критиковать вздорного политического клоуна Керенского, ввергшего Россию в предтоталитарный хаос (ибо Керенский числился “председателем демократического правительства”); фразу “европейская культура вышла из христианства” - снять из передач как оскорбление магометан и евреев; “поправку редактора, что Украина (вместе с Россией) получила христианство из Византии, а не из Рима, считать оскорблением Папы Римского”... без объяснений запрещена в сентябре 1981 года передача о русском премьер-министре Столыпине, подготовленная к 70-летию со дня его убийства (1911)... в течение последних лет несколько раз отвергался яркий скрипт о русской поэтессе Цветаевой, - видимо, по той причине, что там цитировались ее стихи, сочувственные к антикоммунистическим силам в борьбе 1918-1920 годов... напротив, администрация находит время для чтения из книг Ильи Эренбурга, известного коммунистического лицемерного беспринципного журналиста... запрещен скрипт автора Парамонова с критикой поэта Евтушенко, угодного коммунистическим властям... запрещена передача о Пушкине как религиозном типе (основанная на трактовке известного философа С. Франка...» Современная западная цивилизация, считает Солженицын, это - не только демократическое, но еще и потребительское общество. Между тоталитарным Востоком и демократическим Западом есть общая основа - материализм. Кризис материализма начался триста, а то и четыреста лет тому назад, “когда люди откачнулись от религии, откачнулись от веры в Бога, перестали признавать кого-либо над собой и в основу положили прагматическую философию - делать то, что полезно, что выгодно, руководиться соображениями расчета, а не соображениями высшей нравственности”. Поэтому данный кризис - не политический, а нравственный: именно благодаря ему Восток пришел к коммунизму, а Запад к прагматическому обществу. Разумеется, все эти критические замечания относились исключительно к политикам, журналистам Америки, т.е. людям, непосредственно влияющим на общественное мнение страны и формирующим ее внешнюю и внутреннюю политику. Так, в своем выступлении перед представителями АФТ-КПП в июле 1975 г. Солженицын справедливо отметил: “Вашингтон и Нью-Йорк далеко-далеко не выражают вашей страны...”, то же самое можно сказать о Москве и Невгороде (так предпочтительно было бы назвать Петербург, по мнению Солженицына) в отношении России. Именно поэтому писатель и начал свое знакомство с Америкой не с Вашингтона или Нью-Йорка, а сначала проехал три штата на дальнем западе и четыре штата на востоке. На встрече с представителями ведущих средств массовой информации США в Нью-Йорке он с полным основанием заявил: “...я очень рад, что совершил эту поездку, она дала мне осязаемое представление о Соединенных Штатах... на основании того, что я видел в провинциальной Америке, я чрезвычайно воодушевился, я увидел силу вашего народа, щедрость, великодушие, большую уверенность в своих возможностях, и эти возможности, может быть, даже еще больше, чем ваши люди думают”. Сравнивая Америку с Западной Европой, Солженицын признал: “Все-таки Америка за последние годы защищала свободу гораздо больше, чем Европа, и приносила больше жертв. Так что состояние Америки и Европы разное, сходство между ними неполное”. Завершая рассмотрение взглядов на Америку и Запад в целом нашего выдающегося соотечественника - знаменитого писателя и православного мыслителя современной России, нельзя не привести его поис- тине провидческий тревожно-оптимистический вывод, сделанный совсем недавно в блестящем эссе «’’Русский вопрос” к концу XX века», столь прекрасно характеризующий наше время: «Несомненна живая заинтересованность многих западных политиков в слабости России и желательном дальнейшем дроблении ее (такое настойчивое подталкивание уже который год несет нашим слушателям американское радио “Свобода”). Но скажу уверенно: эти политики плохо просматривают дальнюю перспективу XXI века. Еще будут в нем ситуации, когда всей Европе и США ой как понадобится Россия в союзники» |
2006-2013 "История США в документах" |