УПАДОК ГРАММАТИКИ: РАЗГОВОРНЫЙ ЯЗЫК ЗАВОЕВЫВАЕТ КЛАССНЫЕ КОМНАТЫ

В начале XX века развитие техники в Америке уничтожило разрыв между устным и печатным словом. С появлением телефона как средства широкого общения стало очевидным, что слово, сказанное одним человеком, может достигнуть слуха другого не только благодаря силе голосовых связок говорящего. Граммофон создал возможность для будущих поколений не только читать написанное человеком, но и слышать его голос. Новая техника воспроизведения сделала устную речь с практической точки зрения столь же долговечной и так же легко распространяемой, как и печатное слово.

В то же время новая наука о языке, целью которой было устранить педантизм и аристократизм образа мышления, снова привела к господству устной речи над письменной и создала новые проблемы для неискушенных граждан. Начиная с колониальных времен, американцы старались смягчить неустойчивость своего социального статуса, самоутверждаясь в грамматике и правописании. В Америке разговорный язык носил менее классовый характер, чем в Англии, и был более единообразным; американская речь, свободная и живая, отличалась изобретательностью и была насыщена игрой воображения и гиперболичностью. И тем не менее преподавание языка было нацелено на то, чтобы втолковывать правила «правильной» речи и правописания. Американский язык, который пропагандировали Ноа Уэб стер и другие, был задуман как «очищенный» английский со своими собственными правилами. По словам Уэбстера, одним из достоинств демократии было то, что она дала народу определяемый исключительно «самими лингвистическими правилами» «стандарт» языка более унифицированного, чем язык аристократии.

К середине XX века в преподавании языка стали применяться новые демократические принципы, изменившие представления о стандартах, если о таковых вообще можно говорить, с которыми демократическое общество может подходить к своему языку. Эти принципы были разработаны новой наукой — лингвистикой. Приблизительно до середины XIX века исследования возникновения и развития языка были тесно связаны с теологией, философией, риторикой и логикой. Затем начала развиваться новая описательная наука о языке. В Европе исследования концентрировались на проблеме взаимоотношения индоевропейских языков, их этимологии и гипотетических изначальных формах. Для того чтобы сделать эти исследования более «научными», их привязывали к новым конкретным теориям в области психологии. К началу XX века европейские ученые стали изучать язык в реальном действии. Начало периоду обобщений в лингвистической науке было положено монументальным трудом «New English Dictionary on Historical Principles» (известен как «Oxford English Dictionary», в 12 томах, 1888 — 1928), а также другими трудами европейских ученых.

Новая американская школа лингвистики использовала исключительные возможности Америки. Основатели этой школы — Эдвард Сэпир и Леонард Блумфилд — начали свои исследования с языков американских индейцев. Сэпир, сын еврейского кантора, эмигранта из Германии, приехал в Америку в возрасте пяти лет и победил в конкурсе на стипендию «Самому способному мальчику в Нью-Йорке». Еще в молодости он начал интересоваться природой языка и поехал в штат Вашингтон с целью изучения языка индейского племени вишрам; в 1921 году он выпустил свое основное исследование «Язык: введение в изучение речи». Блумфилд изучил языки индейцев племен меномини и кри и в 1933 году выпустил свой знаменитый труд «Язык».

Первые европейские ученые концентрировали свое внимание на индоевропейских языках, которые были во многом схожи по своей структуре и о которых имелось изобилие литературы. В связи с тем, что Сэпир и Блумфилд начали свои исследования с языков американских индейцев, перед ними открылась новая перспектива в лингвистике. В племенах американских индейцев преобладающей, а в некоторых случаях и единственной формой функционирования языка была устная речь; в большинстве случаев они не имели письменности, а если она и присутствовала, то чаще всего без грамматических структур, да и текстов практически не было. Для того чтобы изучить эти языки, необходимо было воссоздавать смысловые образы на основе звуков речи. Вопреки распространенным снобистским утверждениям о том, что словарный запас народов, не имеющих устоявшейся письменности, ограничивается всего лишь несколькими сотнями слов, данные исследования «примитивных» языков обнаружили, что каждый из них содержит свыше 20 ООО слов. Например, антрополог Э. JI. Кребер насчитал в разговорном языке ацтеков (науатль) 27 ООО слов. Таким образом, эти разговорные языки неожиданно оказались имеющими довольно большой словарный запас и средства выразительности.

Структурная лингвистика как наука сложилась главным образом в ходе исследований этих экзотических, не имеющих письменности языков. Во время второй мировой войны структурные лингвисты доказали обоснованность своих методов; эти методы послужили базой для новой системы ускоренного обучения неевропейским языкам в программах подготовки офицеров й личного состава оккупационных войск.

Хотя лишь немногие американцы, да и те понаслышке, знали о новой лингвистической науке, через два десятилетия она начинает оказывать доминирующее влияние на преподавание американского языка в школах. Результатом этого, по словам лингвиста Марио Пея, явилось «чрезмерное увлечение разговорным языком и соответственно пренебрежительное, если не сказать презрительное, отношение к письменным источникам, даже когда таковые существуют и имеют ценность для прослеживания природы языка, его истории и взаимосвязей; кроме того, появилась чрезмерная склонность к фонетике в ущерб семантической роли языка; и, наконец, возникла тенденция принимать за образец тот язык, который присущ большинству необразованных местных жителей, а не тот, который традиционно считался “хорошим”». Если структурная лингвистика как наука была новой и оставалась доступной лишь немногим посвященным, то ее основные положения вполне соответствовали демократическому сознанию народа.

В то время как ученые занимались разработкой новой важной науки, раздался мощный язвительный голос, прозвучавший с самоуверенностью провидца. Со страниц «Америкэн меркури» (1924 — 1933) уроженец Бостона журналист Г.Л. Менкен обратился к широкой аудитории с нападками на американскую «глу цократию». Воссоздавая в собственном стиле богатую разговорную речь, Менкен стал ученымноватором в области американского языка. До 1910 года он занимался сбором материалов, иллюстрирующих различия между английским и американским языками. С началом первой мировой войны, когда Менкен позволил себе усомниться, что поражение Германии и казнь кайзера обеспечат демократию в мире, он с головой ушел в исследование языка, результатом чего явился монументальный труд «Американский язык» (в 3 томах, 1919 —1948). Это сочинение, насыщенное большим количеством сведений, вдохновило борцов за американскую народную речь. Менкен защищал полнокровный простонародный разговорный язык в противовес обесцвеченному языку школьных учительниц. В первом томе своего труда Менкен прорицал, что американский язык так быстро отходит от английского, что скоро говорящие на этих языках не смогут понимать друг друга. Двадцать лет спустя он заявил, что английский язык становится не более чем диалектом американского. Книга Менкена, несмотря на им же высказанные в «Америкэн меркури» суждения о глупости масс, прославляла своеобразное демократическое величие языка. Менкен — американский Рабле — высмеивал мракобесие и напыщенность так же энергично и остроумно, как защищал знание. Его книга «Американский язык», широко раскупаемая, но не так широко читаемая, была яркой, хотя и громоздкой американской сагой: героем книги был весь американский народ — пестрый и перемешанный, — употребляющий слово как оружие в своей постоянной борьбе с обновляющейся действительностью.

Менкен в единственном лице стал Институтом по изучению американского языка. Он склонял американских ученых «английского направления» к тому, чтобы они бросили штампы, созданные английской литературой, и занялись изучением своего собственного разговорного языка. Он помог в составлении «Лингвистического атласа Соединенных Штатов», стал основателем Лингвистического общества Америки и одним из учредителей нового увлекательного журнала «Америкэн спич». Примеру Менкена последовали и другие: вышли в свет такие солидные научные издания, как «Dictionary of American English on Historical Principles» (под редакцией У .А. Крейджи и Джеймса Рута Халберта, в 4 томах, 1938 — 1944) и «Dictionary of Americanisms on Historical Principles» (Митфорд Мэтьюс, в 2 томах, 1951), доказывающие вопреки сомнениям педантов, что язык американцев имеет свою собственную специфику.

Эти новые воззрения на язык вообще и на американский язык в частности развивались тогда же, когда менялись задачи преподавания языка в американских школах, особенно в средних. В 1900 году только один из десяти американцев возрастной группы от 14 до 17 лет посещал среднюю школу и только один из двадцати пяти в возрастной группе от 18 до 21 года учился в колледже. К 1920 году прием в среднюю школу увеличился в четыре раза; к 1930 году более половины всех детей в возрасте от 14 до 17 лет учились в средней школе; соотношение числа американцев, поступавших в колледж (возрастная группа от 18 до 21 года), стало один к десяти и продолжало расти. Демократизация американской средней школы — быстро забытое достижение Америки XX века — открыла классные комнаты для множества учащихся, чьи родители имели лишь весьма ограниченное образование. В результате «в школах все большее количество учащихся являются выходцами из таких семей, для которых традиционные ценности гуманитарного образования практически не имеют значения и даже общепринятый язык звучит как иностранный, — отмечает лингвист Рейвен Макдейвидмлад ший. — Для того чтобы справиться с новой ситуацией, — продолжает он, — возникшей в результате появления нового контингента учащихся, особенно в средней школе и в колледжах, стали применяться новые теории языкового анализа; старые теории грамматики и словоупотребления... постепенно пересматривались в свете новых обстоятельств и при помощи других дисциплин». Поскольку ожидалось, что школа возьмет на себя корректирующие функции, среди беспомощных, жаждущих лучшего места в жизни учителей рос соблазн навязывать своим беспомощным, жаждущим лучшего места в жизни ученикам «правила хорошего английского».

Наряду с этим было также и увлечение демократией, выражавшееся в лести народу — его уверяли в том, что то, что он делает, является правильным и самым лучшим. Преподаватели стремились помочь своим новым учащимся избавиться от комплекса неполноценности, говоря им, что, возможно, тот язык, который они слышали дома, на самом деле не является «неправильным». С течением времени это упоение демократией становилось все сильнее и сильнее. Некоторые «преподаватели» языка, продолжавшие считать себя таковыми, полагали, что

0ни могут потешить самолюбие своих неравноправных черных учащихся и сдержать их агрессивность, узаконив «язык черных» Ч тем самым освободив их от необходимости изучать общепринятый английский язык.

Один из сотрудников Ассоциации современного языка дал оценку этим ссылкам на демократию, написав в 1968 году следующее:

Не будет преувеличенней сказать, что лингвистическая наивность преподавателей английского языка в городских школах способствует уличным выступлениям и вражде между общиной и школой; в последующее десятилетие США не могут себе этого позволить. Учителя должны начать отказываться от языковых мифов: у южан привычка говорить лениво, бостонский английский «чище», чем язык, на котором говорят в Бронксе; оборот «ain’t» является признаком плохого знания языка. Учитель английского языка должен согласиться, что знание учащимся написания слов и пунктуации, его умение писать и определять сложносочиненное предложение или рассматривать состоящий из двухсот слов абзац в его единстве и взаимозависимости компонентов менее важно, чем его навыки открыто и честно говорить, внимательно слушать, читать разнообразные книги, журналы и газеты и писать о том, во что он верит, о чем думает и что чувствует.

Новая лингвистическая наука, новые сведения об особенностях американского языка и демократические веяния образовали единый поток, который обрушился на школьных учителей.

Специалисты по структурной лингвистике, приходившие в ужас от напыщенности и педантизма педагогов, были полны решимости сделать нечто большее, чем быть бесстрастными классификаторами языковых обычаев. Слово «грамматика» для них стало синонимом мракобесия. Хотя один из их манифестов, написанный Робертом Холломмладшим в 1950 году, был озаглавлен «Оставь свой язык в покое!», они сами не оставляли в покое грамматистов. Они фактически начали крестовый поход против них, который, вероятно, был более всепроникающим и более эффективным, чем любое подобное движение в мире (исключая страны с тоталитарным режимом) за изменение отношения народа к общественным институтам.

Профессор Мичиганского университета, блестящий ученый Чарлз Карпентьер Фриз обратил внимание учителей английского языка в школах на моральные аспекты лингвистики. В двух своих значительных работах он стремился раскрыть «структуру» американского языка, исходя не из правил грамматики, а из того, как на самом деле пишут и говорят рядовые американцы. В 1940 году вышла его книга «Грамматика американского английского», над которой он работал около двадцати лет. Эта книга явилась результатом изучения Фризом трех тысяч писем родственников военнослужащих, адресованных одной из служб военного министерства США во время первой мировой войны. Получив наконец официальное разрешение на использование этих писем (предусматривалось, что фамилии и географические названия упоминаться не будут), он взял их как первоисточник новой терминологии при описании им «грамматической структуры современного американского английского с особым акцентом на социальные различия или диалекты определенных классов». Для определения классовой принадлежности каждого из писавших Фриз пользовался автобиографическими сведениями из архива военного министерства.

Исследование Фриза финансировалось Национальным советом преподавателей английского языка и было нацелено на то, чтобы показать школьным учителям, как они должны повышать уровень обучения английскому языку. В его книге содержались настойчивые требования «научного» подхода. «Вместо того чтобы иметь дело со множеством разнообразных форм, которые можно легко разделить на две группы: ошибки и правильный язык, — поясняет Фриз, — ученомулингвисту приходится сталкиваться со сложной картиной различных вариантов использования языка, которые следует объединить в неопределенное число групп, исходя из ряда довольно расплывчатых критериев, содержащихся в так называемом «общепринятом словоупотреблении»». Поэтому Фриз отбросил такие понятия, как «ошибка», «погрешность», «правильный», и призвал сделать то же самое учителей английского. Предложив свою собственную схему описания структуры распространенного словоупотребления, он заключил, что в школах в действительности никогда не было «изучения реально существующей грамматики современного английского». Он убеждал учителей английского языка изменить свои методы, с тем чтобы давать учащимся знания каждодневного языка их общин, имея конечной целью «вызвать у учащихся желание следить за фактически существующим словоупотреблением, а также сделать все возможное, чтобы обеспечить их практическими навыками для выполнения этой задачи».

Другая книга Фриза — «Структура английского языка» (1952) — была в основном построена на изучении не письменного, а разговорного словоупотребления. Для того чтобы быть уверенным, что изучаемый им язык не будет ни высокопарным, ни неловким, Фриз незаметно записал на магнитофон телефонные разговоры, которые велись по двум телефонам в его доме, и получил ленту пятидесятичасового звучания. Запись была сделана без ведома говоривших еще до принятия закона, по которому подслушиваемые телефоны должны издавать предупредительный сигнал. В своей книге Фриз отверг такие старомодные понятия, как «существительное», «глагол» и пр., и заменил их придуманными им самим новыми понятиями: Класс I, Класс II, Класс III и Класс IV, а также «функциональное слово» для тех случаев, которые не подпадали ни под один класс. Его система была построена на простой классификации структур слов в том виде, как он их услышал по телефону.

Эта система, считали Фриз и его единомышленники, сделала в конце концов возможной модернизацию преподавания языка и избавила, таким образом, учащихся от того, что они называли «донаучной эрой». Были подготовлены новые учебники и руководства для учителей: вместо «Грамматики английского языка» появились «Модели английского языка». Новые учебники отказались от старой идеи грамматики как набора предписаний для хорошо образованных людей. В обращении к учителям, помещенном в одном из самых удачных новых учебников «Модели английского языка» (1956), написанном Полом Робертсом, объяснялось, что эта книга, по существу, «не останавливается на ошибках в предложениях. Она имеет или пытается иметь чисто описательный характер и описывает скорее хорошее письмо, чем плохое». Робертс начинает свой учебник с напоминания учащемуся, что язык, на котором он говорит, является в определенном смысле «самым важным языком в мире», поскольку на нем говорит 300 миллионов человек, рассеянных по всему свету; и тут же добавляет, что «среди говорящих на английском нельзя найти двух людей, чья речь была бы абсолютно одинаковой. Все мы знаем, что каждый из нас распознает голоса друзей по телефону еще до того, как они себя назовут».

Эта новая точка зрения была проиллюстрирована подходом Робертса к одной из трудных проблем словоупотребления:

Возможно, некоторые образованные люди, говорящие поанглийски, прожили долгую и счастливую жизнь, ни разу не употребив слово «whom (косвенная форма от местоимения «who — «кто. — М.Л.). Наиболее устойчиво, согласно руководствам, «whom сохраняется в «изысканном письменном английском, где его регулярно употребляют. Более умеренно это слово употребляется в «изысканном разговорном английском; например, многие дикторы радио совершенно его избегают, очевидно полагая, что средняя аудитория восприняла бы это как нечто надменное. В обычном письменном английском «whom чаще избегается, чем употребляется, и уж совсем редко его услышишь в обычном разговорном английском.

В этой новой концепции языка было заложено презрение к знаниям грамматистов; эти знания были объявлены теперь ложными. «Методы и философия преподавателей английской грамматики так же далеки от лингвистики, как методы астрологовпредсказателей от астрономии», — заявил один из лидеров нового движения.

Когда новые лингвисты безжалостно отстаивали описательный подход к языку, они, конечно, знали, что образованные американцы еще со школьной скамьи пропитаны правилами традиционной лингвистической респектабельности. Когда новым лингвистам говорили, что «плохое владение грамматикой» может помешать человеку найти место под солнцем, они не возражали. Но они утверждали, что совсем другое дело создавать правила, чтобы преуспеть в лингвистической этике «Неверно, — возражали они,—упрекать мальчика, сказавшего «I didn’t see no dog» (неправильное употребление двух отрицаний, что по грамматическим правилам делает фразу положительной. —М.Л.), в том, что, по его словам, получается: он видел собаку. То, что он сообщил, — ясно и недвусмысленно. Мы можем только сказать ему, что он в социальном отношении очень сильно оплошал и что он сказал нечто такое, что, безусловно, его унижает... Если вы употребляете неграмотное выражение «It ain’t те» вместо грамотного «It is not I» (это не я), или неграмотное «I seen him» вместо грамотного «I saw Ыт» (я видел его), вас больше не пригласят на чай или вы произведете неблагоприятное впечатление на вашего начальника, что отразится на вашем продвижении по службе... Но любая форма речи, взятая сама по себе и вне зависимости от социальных благ, может считаться вполне хорошей». Слишком «правильная» речь, предупреждают они, может тоже плохо обернуться, вызвав, например, «у малообразованных, но весьма практичных граждан, таких, как сантехники или служители гаража», желание заломить побольше цену.

Тем не менее новая лингвистика захватила учебные заведения. Упадок в преподавании латыни облегчил путь к победе.

«Модели английского языка» и другие иконоборческие тексты начали заменять традиционную «Грамматику английского языка». Родители, учившие, что «имя существительное относится к лицу, месту или вещи», и на всю жизнь запомнившие нудное составление схемы предложений, услышали, как их дети говорят, что «имя существительное является словом, означающим, например, яблоко, красоту или парту», и узнали, что детей больше занимают мысли о том, как люди разговаривают в жизни.

Бескомпромиссное описательное направление значительно медленнее проявлялось в словарях. Поскольку составители словарей, в отличие от грамматистов, были более склонны к реализму в своем подходе к языку, пользователи относились к словарям с лицемерной почтительностью, чего никогда не было в отношении грамматик. Всю свою жизнь люди привыкли «смотреть в словарь», чтобы узнать, что «на самом деле» означает данное слово, и чтобы убедиться, «правы» они или «не правы». Кроме того, составление или пересмотр крупного словаря требует огромных расходов и многих лет работы. Ни один здравомыслящий издатель не потратил бы нескольких миллионов долларов на книгу с бредовыми идеями или на книгу, которая не будет пользоваться постоянным уважением в научном мире.

В 1961 году, когда появился полный словарь, который носил сугубо описательный характер и был целиком ориентирован на разговорный язык, поднялся шум вокруг влиятельности нового направления и внедряемых новшеств. Возможно, никогда еще результат работы ревностных лексикографов не производил столь ошеломляющего впечатления. 27 сентября 1961 года компания «Мерриам» (Спрингфилд, Массачусетс) выпустила в свет «Webster’s Third New International Dictionary». Содержащий 2720 страниц том весил тринадцать с половиной фунтов и стоил 47 долларов 50 центов. Это был первый абсолютно новый полный словарь «Мерриам—Уэбстер», выпущенный после двадцатисемилетнего перерыва. Естественно, было много и других словарей, но спрингфилдские издатели умело пользовались славой умершего в 1843 году знаменитого Ноа Уэбстера. Когда люди говорили: «Поищика это у Уэбстера», они всегда имели в виду «пошци в последнем полном издании словаря “Мерриам—Уэбстер”». Над новым изданием, по словам издателей, работало более ста постоянных сотрудников и несколько сотен привлеченных консультантов. Словарь обошелся в более чем 3,5 миллиона долларов. Главная словарная часть, при составлении которой были использованы собранные в картотеку 10 миллионов цитат, включала 450 ООО статей, содержащих 100 ООО новых слов или новых значений, до сих пор никогда не встречавшихся в полных словарях «Мерриам — Уэбстер».

Говоря языком рекламы, это было поистине «событие» в области издательской деятельности. Публикации предшествовали многочисленные задиристые газетные статьи об этом издании. Издатели с гордостью говорили, что выпуск книги сопровождался «широчайшей рекламой, вероятно не имевшей себе равной в пропаганде какимлибо издателем какойлибо книги». Ежедневные газеты откликнулись на словарь редакционными статьями и статьями на первой полосе; затем появились статьи в широкочитаемых еженедельниках и в литературных журналах. За небольшим исключением, это была массированная атака. «Уэбстер снес яйцо», — писал ричмондский «Ныос лидер». «Новый словарь — жалкая дешевка», — заявлял преподобный Ричард Эмрих в детройтской «Ньюс», объясняя в своей рецензии, каким образом в новом «Уэбстере» отразился «большевистский дух». Заместитель редактора «Нью-Йорк тайме» распространил среди сотрудников газеты служебную записку, в которой сообщалось, что редакторы отделов новостей воскресного выпуска и редакционных статей «единодушно решили продолжать пользоваться более ранним, вторым изданием уэбстерского словаря для уточнения правописания и словоупотребления». Редакционная статья газеты «Вашингтон пост» призывала читателей: «Сохраните ваш старый “Уэбстер”».

Самоуверенный рецензент журнала «Атлантик мансли» окрестил новый «Уэбстер» «книгой, бросающей вызов. Появился враг, стремящийся сломать долго хранимую щепетильность в языке, разрушить все то, что еще продолжает оказывать влияние на поддержание существующих стандартов, и уничтожить все критерии, позволяющие различить лучшее и худшее словоупотребление». Таким образом, это величайшее событие в истории американской лингвистики середины XX века (так его называли многие) было объявлено «величайшим бедствием».

Эта ярость уважаемых журналистов и издателей литературных журналов явилась оценкой революции, незаметно совершившейся в умах ученыхлингвистов, которые давно обосновались в классных комнатах Америки. Многие из этих журналистов были, естественно, воспитаны в духе старой школы грамматики («правильно или неправильно») и знали мало или вообще ничего не знали о новой лингвистической науке. Порицая все сказанное новыми лингвистами, влиятельные журналисты, известные рецензенты и прочие ревнители старых взглядов на язык вряд ли замечали, что их собственные дети вырастали на «Моделях английского языка». Новая лингвистика тайком завоевала классные комнаты.

И все же большинство ученыхлингвистов восприняло издание нового «Уэбстера» с энтузиазмом. И только небольшая группа критиков позволяла себе отрицать точный, современный и всеобъемлющий характер описания американского словоупотребления в новом «Уэбстере». Непрофессиональных критиков больше всего беспокоил тот факт, что этот «авторитетный» труд намеренно не дал руководства по «правильному» и «неправильному» использованию американского языка. Не этого ли они всегда ждали от «Уэбстера»? Даже в демократическом обществе эти образованные американцы все еще думали, что им необходим их словарь, их любимый «Уэбстер» как авторитет, на который они могут положиться. Даже если общество может сомневаться в самых различных вещах, то по крайней мере в языке должна сохраниться хоть какаято согласованность по поводу «правильного» и «неправильного».

Новый «Уэбстер» сам по себе носил настолько разговорный, неформальный характер, что пометка «разговорный» возле определенных слов была в словаре опущена. Кроме того, в нем очень редко употреблялись привычные пометы — «сленг», «жаргон», «изысканный», «нестандартный», — которыми предыдущие издания «Уэбстера» снабжали слова, не свойственные письменному словоупотреблению образованных американцев. В новом «Уэбстере» не только было определено значение 100 ООО слов, которых не было в предыдущих изданиях, но с чрезмерной снисходительностью в его словник были включены без какихлибо выражающих осуждение или пренебрежительное отношение пометок такие слова, как «ain’t» (употребляется вместо «are not»; «is not»; «have not». — М.Л.), с указанием: «используется культурными американцами в устной речи в большинстве районов США»; или «wise up» (надоумить, вправить мозги, сообразить, усечь), «get hep» (употребляется в тех же значениях, что и «wise up». — М.Л.), «ants in one’s pants» (невтерпеж, излишнее рвение), «hugeous» (огроменный), «passel» (орфографически неправильное написание слова «parcel» — посылка. — МЛ.). Приводимые в качестве примеров цитаты отбирались из десятимиллионной картотеки, в которую вошли высказывания не только государственных деятелей и знаменитых писателей, но и кинозвезд, эстрадных артистов из ночных клубов, бейсболистов и спортивных антрепренеров; высказывания принадлежали как Уинстону Черчиллю, Дуайту Эйзенхауэру, Эдит Ситуэлл, Жаку Маритену и Альберту Швейцеру, так и Джеймсу Кэгни, Этель Мермен, Берлу Айвсу, Уилли Мейсу, Микки Спиллейну, Джимми Дюранту, Билли Роузу и Теду Уильямсу.

В течение нескольких лет на американском рынке появились также и другие словари, в которых отразился дух новой лингвистики. Но все они тем не менее сохраняли определенную «авторитетность», которая так импонировала читателям. В 1966 году вышел в свет «The Random House Dictionary of the English Language». Том в 2096 страниц явился результатом восьмилетнего труда ста пятидесяти сотрудников издательства и двухсот внешних консультантов. Предполагалось, что этот словарь будет конкурентом нового «Уэбстера» и при стоимости лишь в 25 долларов завоюет более широкий рынок. В процессе работы над ним, объясняли издатели, были широко опрошены учителя, преподаватели вузов, библиотекари и журналисты, то есть представители именно тех групп, которые кричали «Смерть!» новому «Уэбстеру». Избегая тенденции новых лингвистов «абсолютно не давать комментариев, что ставит пользователя словарем в тупик, лишая его каких бы то ни было ориентиров», составители данного словаря сохранили по крайней мере традицию информировать читателей о «давно устоявшихся структурах словоупотребления». Например, форма «ain’t» была квалифицирована как «нестандартная», и читателя предупреждали, что «ее следует избегать всем, кто не хочет показаться неграмотным». В то же время выражение «to have ants in one’s pants» было отнесено к сленгу и проиллюстрировано примером: «Ей стало невтерпеж, как только она выиграла поездку на Бермуды». Составители словаря вместо того, чтобы подбирать иллюстрирующие то или иное выражение цитаты из высказываний спортсменов, эстрадных артистов и других, не всегда образованных знаменитостей и, таким образом, оскорблять образованных людей или, наоборот, брать высказывания «аристократов ума»—писателей и ученых—и показывать этим, что они настроены враждебно к новым лингвистам, придумывали вошедшие в словарь примеры словоупотребления сами. Это был компромисс, — объяснял издатель. — «Золотая середина с лингвистической точки зрения» между устаревшей «авторитетностью» и футуристическим «описательным» подходом. Но этот словарь тем не менее допускал многое и отражал главным образом живую разговорную речь. Когда словоупотребление рекомендовалось, это делалось только для того, чтобы придать книге «исключительно описательный характер». «The Random House Dictionary» имел огромный коммерческий успех, в частности потому, что отличался от нового «Уэбстера».

Вскоре появился еще один словарь, меньший по объему, составители которого преуспели в том, что сделали еще один шаг назад к традиции оценивать язык с позиций «правильно — неправильно». Редактор нового «American Heritage Dictionary of the English Language» заявил в 1969 году, что издатели словаря «с глубоким чувством ответственности хранителей американской традиции в языке, так же как в истории... будут правдиво отражать наш язык, что является долгом каждого лексикографа, но в данном словаре, не в пример многим другим словарям, появляющимся в эти времена вседозволенности, на этом не остановятся. Наоборот, словарь будет снабжен важной и объемной системой помет, этим разумным путеводителем к красоте и точности, что каждый интеллигентный человек хочет видеть в словарях». Издатели более свободно, чем их предшественники, пользовались пометами «сленг» или «вульгарный», но тем не менее избегали авторитарности в суждениях. Хитроумно использовав принципы демократического согласия, они создали свои «Заметки к словоупотреблению» на основании своеобразного опроса общественного мнения. В этих заметках составленная из сотни человек «группа словоупотребления», где случайно оказались многие из тех самых людей, которые так безжалостно осудили новый «Уэбстер», излагала свои мнения по поводу сомнительных слов. К форме «ain’t» (квалифицированной как «нестандартная») давалось пояснение, что она была «категорически осуждена большинством членов «группы словоупотребления»... По мнению 99 процентов членов «группы словоупотребления», форма «ain’t I» является неприемлемой в письменной речи, за исключением тех случаев, когда письменная речь заведомо отражает нелитературный язык; 84 процента членов группы выразили мнение о том, что эта форма неприемлема и в устной речи».

Наиболее тонкое исторически значимое суждение о развитии американского языка было, вероятно, то, которое принадлежало журналу «Бизнес уик»: новый «Уэбстер» «был прав», но родился он на тридцать лет ранее положенного срока. Надо сказать, что устная речь давно уже стала приобретать приоритетное влияние. Новые лингвисты не были ни большевиками, ни анархистами, не были они также сознательными противниками Добра, правды и красоты. Они не были и плохими учеными. Публикация нового «Уэбстера» вскрыла процесс давно набирающей силу революции, которая была значительно шире и глубже, чем могли предположить консерваторы от лингвистики. В лингвистической науке, так же как во многих других самых удивительных областях, американцы использовали свойственные им новые приемы просто для того, чтобы отразить мир как он есть. Этот мир, столь стремительно развивающийся и столь многогранный, стал вновь интересным для познания и вновь труднопредсказуемым.

Бели взглянуть на Соединенные Штаты XX века, увидишь, насколько неуместными в торопящемся мире современной Америки кажутся традиционные подходы к устройству этого мира. Полного торжества науки и демократии пока еще нет, по крайней мере в мире языка. У людей еще остается ностальгия по языку «лучших» ораторов. Но попытка осторожных составителей словарей сохранить авторитарный подход к языку, пусть умеренный и в просветительских целях, была не чем иным, как действиями арьергарда. Неловкость, с которой они стремились «уберечь» язык (одновременно низко кланяясь новой описательной лингвистике), подспудно указывает, куда течет поток истории. В поисках стандартов для такого простого каждодневного явления, как употребление слов, американцы уже не находили однозначного авторитетного ответа.

Америкацы: Демократический опыт: Пер. с англ. /Под общ, ред. и с коммент. В.Т. Олейника. — М.: Изд. группа «Прогресс» — «Литера», 1993. — 832 с.