ОБЫЧАИ ОТКРЫТЫХ ПАСТБИЩ

Наличие свободных пастбищ и дарового скота неизбежно вело не только к конкуренции между предпринимателями, но и к их сотрудничеству между собой. В одиночку скотоводством было не прокормиться. Мы романтизируем «одинокого ковбоя», который общается со своей лошадью, с природой и с самим собой. Но одинокому ковбою было так же трудно добиться успеха на Западе, как переселенцу в одиночку переплыть океан или стремящемуся на Запад без посторонней помощи пересечь континент. Сама природа вынуждала людей полагаться друг на друга и изобретать в своей среде новые обычаи, чтобы разобраться, что кому принадлежит, и научиться уважать чужую собственность.

Скотопрогонная дорога снова объединила отдельных американцев, которые еще недавно сражались друг против друга во время Гражданской войны. «Мятежник, — писал Энди Адамс в своем «Дневнике ковбоя», — был надежным товарищем в суровой жизни на дороге, он уже шестой раз прогонял гурт». Только через год оба ковбоя узнали, что были в разных лагерях в период «недавней передряги», но к тому времени слово «мятежник» стало просто дружеским прозвищем. В таких небольших центрах, как Эйбилин, южане и северяне выказывали достаточно уважения друг к другу, чтобы не препятствовать деловому успеху. В 1874 году, когда на Востоке еще не утихли страсти, вызванные реконструкцией Юга, Джозеф Маккой сообщал, что многотысячные сделки заключались устно и выполнялись досконально. «Ведь если бы это было не так, ковбоям приходилось бы испытывать огромные трудности в торговле скотом и в прогоне гуртов через западные земли... Торговля скотом на Западе стала достаточно сильным средством, способствующим улучшению отношений между северянами и техасцами, поскольку наступило время, когда им нужно было торговать друг с другом. Сегодня взаимные чувства людей очень изменились к лучшему по сравнению с тем, что было шесть лет назад». Там, на Западе, где не было установленных законов, люди так не страдали от политики, как на более цивилизованном Востоке.

Запад был подходящим местом для тех, кто спасался от закона, но там нельзя было спастись от общественных обязанностей. Во время прогона гуртов на Север — из Техаса к железной дороге в Эйбилине или ДоджСити — ковбои жили в условиях почти военного режима. Неосторожный ковбой в «головном отряде» или спящий часовой мог погубить и стадо и прогонщиков. Каждый должен был сдерживать свои чувства, скрывать свою неприязнь к другим и подчиняться строгому закону дороги, иначе его могли вздернуть, или просто бросить, или отправить одного за сотни миль неизвестно гуда.

Перегон скота на Север был, конечно, самым длительным и наиболее организованным из всех совместных действий ковбоев. Но далеко не единственным. Каждый год проводилось еще одно общественное мероприятие, чтото типа ковбойского собрания, которое определяло характер будущей совместной деятельности. Торговля скотом на Западе была бы невозможна без общей веры в собственную символику и желания соблюдать собственные обряды. Причиной тому были особые условия американского Запада и новая форма владения: дикий скот, пойманный и выращенный на дикой траве, которая росла на бесхозной земле.

Без помощи правового закона владельцы ранчо поделили пастбища между собой; это был неофициальный раздел, его нельзя было защитить в суде, и скотовладельцы следили за его соблюдением сами. В дни расцвета скотоводства — первые двадцать лет после Гражданской войны—каждый пас свой скот на той части пастбищ, которую сам закрепил за собой. В лучшем случае каждое пастбище начиналось от русла реки и тянулось до середины водораздела, откуда начиналось чужое владение. Пастбища были открытыми, и это означало, что они не загораживались, потому что чисто формально принадлежали всем. Эти пастбища Великой равнины измерялись не в акрах, а в квадратных милях. Владелец каждого ранчо пытался удержать свой скот в пределах захваченной им территории, посылая своих ковбоев «объезжать границы» с соседним ранчо. Эти объездчики располагались по двое на отдаленных пограничных станах и охраняли границы ранчо, загоняя хозяйский скот внутрь владений, а соседский скот прогоняя за их пределы. Но на обширных неогороженных пастбищах скот всетаки смешивался. Нужно было найти способ разделять животных перед тем, как гнать на продажу.

Условия открытых пастбищ сделали необходимым загон скота. Время раздела животных между владельцами стад превратилось в праздник приплода, когда каждый хозяин выяснял, насколько увеличилось его стадо. Степень важности этих двух операций — сбора приплода и загона скота, — конечно, зависела от места и времени. В ранний период освоения засушливого Юго-Запада, когда ранчо располагались далеко друг от друга и когда их владельцы определяли границу своей земли по руслу одной из рек, размер приплода определялся во время загона скота. Тогда и загон скота был делом относительно несложным. Владельцы двух соседних ранчо договаривались друг с другом о времени перегона в условленное место всего пасущегося на их землях скота. Но и такой загон скота требовал, конечно, определенных усилий и каждый раз многомильных переездов в седле по пересеченной местности, но он не требовал тщательной организации, поскольку в нем участвовали немногие.

Великий загон скота — общий обычай времен бесплатной травы на Великой равнине — был делом особым. На открытых пастбищах смешался скот десятков владельцев, и раздел был необходим. В связи с этим весенний загон скота требовал серьезной организации. Скотоводческая ассоциация штата или территории разделяла пастбища на участки, в каждом из которых должны были проводиться загоны скота. В этой жаркой работе участвовали отряды, сформированные каждым заинтересованным скотовладельцем; каждое ранчо посылало ковбоев в количестве, соответствующем размеру своего стада. Эти люди, собравшись вместе, подчинялись старшему по загону, бригадиру, избираемому всеми ковбоями участка, что зачастую был до сорока миль в ширину и до ста в длину. Ковбои разбивались на отряды с командирами во главе и объезжали участок, сгоняя в одно место весь попадающийся на пути скот — набиралось до нескольких тысяч голов. В небольшой долине все ковбои вместе делали свое дело, отделяя коров и телят от стада и выжигая на телятах клеймо их матерей. Скот, носящий клеймо владельца отдаленного ранчо, ковбои также отделяли от стада, чтобы потом «выпустить их» — погнать в сторону этого ранчо.

Гоняясь за коровами и телятами по оврагам и холмам, лошади уставали даже быстрее, чем люди, и каждый ковбой приводил с собой восемь или десять лошадей. Во время загона скота ковбой должен был твердо держаться в седле, проезжая сотни миль на резвой лошади, шальной от запаха весны и вида дикой природы. Он должен был уметь обращаться с сотнями голов скота и с каждым животным отдельно. Он должен был усидеть на скачущей во весь опор полудикой лошади, набрасывая лассо на быстроногого теленка. Так же каютурниры были развлечением средневековых рыцарей, соревнования по загону скота стали развлечением скотоводов.

Сначала загон скота назывался «родео». Это название произошло от испанского rodear, что означало «окружать», поскольку ковбои должны были окружить и согнать вместе весь пасущийся скот. Лишь гораздо позже, когда не стало открытых пастбищ, искусство загона скота уже демонстрировалось перед публикой, и родео превратилось в увеселительное зрелище. Теперь родео — всего лишь игра в загон скота, где сила, красота и умение отдаются на потребу зевакам, в то время как раньше, в золотую пору открытых пастбищ, оценить его могли только сами ковбои.

Хотя весенний загон скота проводился для сбора приплода, он также являлся обрядом утверждения владения. Его кульминацией считалось клеймение — выжигание метки владельца на шкуре каждого новорожденного теленка. Когда весь скот был собран вместе, верховой ковбой искусно отделял каждую корову с телятами от остального стада. Потом набрасывал лассо на теленка и подтаскивал его к клеймовщикам, стоящим наготове около огня. В жаровне лежало несколько раскаленных железных клейм, на каждом была метка одного из хозяйств, участвующих в загоне. Клеймовщики смотрели, чье клеймо стоит на корове, принесшей этого теленка, и вытаскивали соответствующее клеймо из жаровни. Запах и шипение телячьей шкуры и вопль теленка возвещали, что чьето стадо увеличилось на одну голову. «Учетчик» с карандашом в руке записывал количество скота, получившего клеймо каждого владельца, и на основании этих записей скотовладельцы определяли свой доход.

Если весной проходил «телячий загон», то осенью был еще один, обычно называемый «мясным». Теперь нужно было отделить матерых тучных животных, чтобы перегнать их на отгрузочную станцию и получить деньги. В июле и августе для скотоводов тоже была страдная пора. Но когда ковбои вспоминали азарт и волнение, охватывающие их при загоне скота, обычно на память приходила весна и куча прыгающих и мычащих телят.

Те, кто создал из ковбоя героический идеал, считают загон скота высшим символом ковбойской справедливости. Жизнь ковбоя — это годы между его первым и последним загонами скота. И обычаи загона свидетельствуют о тщательной заботе, чтобы каждый получил свое. Если на корове было не одно клеймо или по клейму было трудно определить владельца, ее приплод не клеймился вовсе. Он считался принадлежащим всей ассоциации—таким образом покрывались общие расходы. Если теленку по ошибке выжигали чужое клеймо, то его меняли на другого теленка, которому ставили нужное. Если в стадо попадала корова с дальнего ранчо, ее выпускали, гнали в сторону соответствующего хозяйства. Весь этот обряд осуществлялся для того, чтобы открыто, официально и справедливо определить прирост стада каждого скотовладельца, отделяя его приплод от перемешавшихся на открытых пастбищах стад.

Чтобы не беспокоиться за собственный скот, бродивший по ничейной земле, скотоводы установили особый набор знаков, выжигаемых на шкурах животных. Они считали свою собственность защищенной этими самодельными свидетельствами законности прав. Когда люди и животные были в дороге, вдали от судов и адвокатов, было мало пользы от бумаг. Кто бы захотел хранить их и где можно было их сохранить надежно?

Лучше было сделать самих животных законным свидетельством прав их владельцев. Тогда, куда бы хозяин ни гнал гурт, он всегда мог подтвердить, что это его скот.

Способность опытных скотоводов толковать метки на корове с несколькими клеймами ничем не уступала буквоедству чиновников канцелярского отделения лондонского суда. Ковбои так искусно и умело разбирались в клеймах, как любое человеческое объединение в своих самых священных символах. Клейма были ковбойской иконографией. Конечно, каждый мог различить свои клейма и метки, но требовались знания, опыт и умение, чтобы определить, кому принадлежит животное, носящее несколько клейм.

Свое первое клеймо на шкуре теленок получал во время загона скота при помощи раскаленного куска железа с нанесенной на него меткой. Но скот клеймили и другими способами, и в другое время. Походным инструментом был просто прямой покер, который использовался как карандаш для нанесения любой метки, которая и называлась «походным клеймом». На штемпельный инструмент, напоминающий печать, наносилось определенное клеймо и ставилось одним ударом. Клейма были разных размеров, но обычно не меньше двух дюймов в длину и четырех в ширину и не больше семи дюймов в любом измерении. Клеймо, конечно же, увеличивалось в размере с ростом животного, так что если на теленке длина клейма была три дюйма, то она могла через несколько лет увеличиться до двенадцати. Скотоводы, выяснив, что слишком большие клейма в неудачных местах сокращали стоимость шкуры, клеймили только бедра, лопатки и шею.

Изображение на клейме выбирал сам владелец в соответствии со своим воображением и выдумкой, но считаясь с тем, что уже придумали другие. Сначала существовала лишь неофициальная договоренность о принадлежности клейм, но в 1880х годах штаты и территории выпустили официальные реестры клейм. В этих реестрах давались изображения клейм, определялись места, где они должны стоять, указывались сопутствующие метки (например, «ушные», то есть отрезанное левое или правое ухо или оба уха, или надрезанный подгрудок). Владелец мог по своему усмотрению составить любую комбинацию из букв, цифр или закорючек, но поскольку однажды данное клеймо было маркой его ранчо, оно оставалось навсегда Вначале скотовладельцы просто использовали свои инициалы, инициалы жен и детей или названия ранчо, но когда были зарегистрированы уже сотни различных клейм, среди них стали появляться необычные, причудливые и загадочные обозначения. Например, один скотовладелец взял себе клеймо «ДМ», которое, по его словам, обозначало, что его ранчо находится в «двадцати милях» от салуна.

Но в этом деле было не до особенных причуд, ведь главное заключалось в том, чтобы вор не смог легко изменить клеймо. Например, букву С легко было переделать на О или на ноль, а буква I превращалась в десятки разных букв или в цифру 1, если за ней ставилась другая цифра. Разные хитрости в изображении, например размещение букв вперемежку или в ряд или короткий горизонтальный значок в конце, усложняли возможность подделки.

Те, кто занимался кражей скота, выработали приемы изменения клейм. Если такому вору удавалось устроиться клеймовщиком во время загона скота, он мог незаметно для других поставить на некоторых телятах «слепое клеймо». «Слепым клеймом» было незарегистрированное, никому не принадлежавшее клеймо, изобретенное самим мошенником. Собственноручно выжигая клейма, он лишь слегка касался шкуры железом, и клеймо вскоре исчезало. Впоследствии при удобном случае он клеймил теленка своим зарегистрированным клеймом и заявлял, что это животное принадлежит ему. Еще проще было поставить «тонкое клеймо» — любое слаборазличимое клеймо, поверх которого мошенник затем ставил свою метку.

Специальный язык, которым описывались клейма, был очень запутанным, чтение описаний вслух превратилось в занятие, требующее специальной подготовки. И как каждый скотовладелец решал сам, как произносится его имя, так определял он и порядок описания своего клейма. Однако было несколько общепризнанных правил. Так, «А 2» называлось «Большим А 2». Буква, написанная вверх ногами или перевернутая набок, называлась «Лентяйка»; поэтому «Лентяйка М» с чертой внизу называлась «Лентяйка М с перекладиной». Одна дуга, огибающая букву, называлась «Четверть круга». Круг, перечеркнутый вертикальной линией, назывался «Пряжка». А например, буква «W», изображенная волнистыми линиями, называлась «Вьющееся W». Две вогнутые дуги с обеих сторон буквы или цифры (скажем, 7) делали из нее «7 вразлет». Богатый запас терминов — «плюха», «чудоюдо», «свинарник», — которые новичку казались жаргоном, для посвященного скотовода имел вполне определенное значение. «Ковбойский язык очень легко понять, — отметил

один ковбой. — Нужно просто заранее знать, что хочет сказать твой собеседник, и не обращать внимания на его слова». Клеймам придавалось мистическое значение, как гербам, и они часто становились темой разнообразного фольклора. Возьмем, например, основное клеймо ранчо великого Кинга — «Вьющееся W». Никто точно не знает, когда капитан Ричард Кинг впервые заклеймил этим клеймом свой скот, но скорее всего он начал им пользоваться в 1867 году, а в 1869м оно было официально зарегистрировано в округе Нуэсес в Техасе. Хотя специальным термином, которым оно называлось на языке клейм, было «Вьющееся W», многие предпочитали более поэтическое испанское название, употребляемое местными мексиканцами, — Viborita, или «Змейка». Такое изображение вьющейся рептилии (подразумевающее «Не наступай на меня!») должно было не подпускать близко воров и правонарушителей. Более прозаическое объяснение уходит корнями в те времена, когда в 1862 году капитан Кинг купил стадо у некоего Уильяма Манна и стал обладателем трех клейм, одним из которых было «Вьющееся М». Чтобы сделать из него свое собственное клеймо, Кинг просто его перевернул.

Подобное клеймо имело немалые преимущества: между линиями оставались свободные промежутки, линии не пересекались (а на углублениях в точках пересечений могли завестись личинки, и после заживания эти места расплывались), клеймо было очень легко изобразить с помощью походного инструмента (если под рукой не было штемпельного клейма), и в то же время волнистые линии изменить было очень трудно. К тому же клеймо было на удивление простым и красивым.

Таким образом, толкование коровьей шкуры с множеством клейм требовало такого же знания специального языка, как и толкование земельных грамот. Клеймо могло указывать не только на определенного владельца, но и на вид торговых операций, которые совершались с определенным животным, и толковый ковбой на основании всех обозначений мог проследить историю жизни этого животного. Конечно, первое клеймо, клеймо первоначального владельца было поставлено теленку во время его первого загона. Но часто было трудно определить, какое клеймо поставлено первым. На корове могло также стоять «продажное клеймо» или «торговое клеймо», другой вариант клейма первоначального владельца, означающий, что животное отобрано для продажи. Потом, конечно, ставилось клеймо нового владельца. Те животные, которые были в прогоне, вероятно, имели «торговое клеймо», выжигаемое перед дорогой, чтобы отличить коров

одного стада от других, встречающихся в пути. Для борьбы с воровством, в соответствии с законами Техаса, на шее каждого животного ставилось еще «окружное клеймо» (в каждом округе — свое). И в этом случае, если вор не имел своего клейма, зарегистрированного в том же округе, что и первоначальный владелец, то ему приходилось изменять по крайней мере два клейма на каждом украденном животном.

Опытный ковбой при помощи реестров мог многое узнать о корове, никому не задавая вопросов. Он мог сказать, в каком округе Техаса корова появилась на свет, мог узнать, скольких хозяев она сменила, кто они были и где находились их хозяйства, он мог определить, прогоняли корову на Север или везли по железной дороге. Одна из любимых шуток на Западе звучала так: «Нечего взять с твари, зато уж есть что почитать».

На Западе очень многие проблемы возникали изза тех тварей, на которых почитать было нечего. Обычно их называли «мейврики», т. е. «белые вороны». Происхождение этого прозвища связано с именем Сэмюела Мейврика (1803 — 1870), техасского скотовладельца, который по непонятным причинам не клеймил своих телят. Одни считают, что он был просто ленивым и нерадивым хозяином, другие думают, что он хотел, чтобы весь неклейменый скот считался его собственностью. Как бы там ни было, название «мейврик» стало означать любого незаклейменного теленка, которого находили одного, без матери. В самом начале развития в Техасе торговли скотом такой теленок, без сомнения, принадлежал тому, кто его нашел и первым поставил свое клеймо. Но по более позднему обычаю скотовод мог заклеймить «мейврика», только если он обнаружил животное на своем пастбище. Было очень трудно противостоять искушению создавать «мейвриков», и никто не знает, сколько их было создано на «фабриках мейвриков». На далеких пастбищах не слишком совестливый ковбой, имея шестизарядный револьвер, мог очень быстро превратить чьюнибудь собственность в свой «мейврик» — достаточно было просто убить у теленка мать.

Загон скота, как всеобщий обряд, должен был уберечь ковбоя от подобных искушений. Обычно скот клеймили в присутствии ковбоев с разных ранчо. Наверное, воры все же чаще изменяли клейма на взрослых животных, чем использцвали «мейвриков». Среди новых ремесел американского Запада немногие были настолько развиты, как мастерство «клеймописцев» (называемых еще «клеймописаками» или «клеймомараками»). В отличие от копиистов, подделывающих живопись или древности, клеймо писец был оптовиком. Несмотря на то что даже за одну обнаруженную подделку полагалась смертная казнь и прибыль от каждого фальсифицированного клейма была небольшой, расторопный и умелый клеймописец мог быстро обработать целое стадо, и все эти животные очень скоро распродавались на мясо или разводились по разным пастбищам.

Изобличающим орудием, скотоводческим эквивалентом лома или инструмента взломщика, было «походное клеймо», простой прямой покер, с помощью которого можно было нанести на шкуру животного любой рисунок. Этот инструмент был настолько подозрительным, что в 1870-е годы Техас и другие штаты, наконец, просто запретили его использование. При всем при этом «походное клеймо» было очень тяжелым и неудобным орудием для всадника, и у опытных мошенников имелись поэтому другие инструменты. Любой нагретый кусок металла, даже сломанная подкова, годился для того, чтобы замарать одно клеймо и превратить его в другое. Любимым инструментом мастеров по подделке клейм был кусок проволоки или телеграфного провода — он был легким, и спрятать его было нетрудно. Свернутую проволоку можно было засунуть в карман, в то же время из нее получалось любое клеймо, она была достаточно тонкой, чтобы поместиться в зажившие шрамы того клейма, которое требовалось переделать.

Искусный мошенник не только знал, как сделать из одного клейма другое, но и в какое время за это дело браться. После загона скота, когда на шкурах многих животных были свежие шрамы, труднее всего было заметить несколько добавленных линий. Выжигая свое клеймо через положенный на шкуру животного мокрый кусок шерсти или оленьей шкуры, мошенник добивался полного соответствия поставленных им знаков законным клеймам, выжженным раньше. Клеймописцы настолько овладели своим мастерством, что шкура живого животного уже не могла служить доказательством их преступлений. В некоторых штатах было установлено, чтобы мясники по требованию представляли шкуры забитых животных. У мясника могли быть большие неприятности, если на шкуре было обнаружено чтото иное, чем должным образом поставленное клеймо законного продавца

Скотоводы и ковбои обычно относились к клейму с таким почтением, как будто это было не только клеймо, но и тотем, и семейная реликвия. Именно клейма давали названия различным ранчо, и ковбои относили себя к тому или иному клейму: «Я — это G с ободком и перекладиной».

Америкацы: Демократический опыт: Пер. с англ. /Под общ, ред. и с коммент. В.Т. Олейника. — М.: Изд. группа «Прогресс» — «Литера», 1993. — 832 с.